по-мятному биполярно.

За окном питерской квартиры зажигались первые огоньки уличных фонарей, а Сашенька сидел на подоконнике и пил чай. Опустив подбородок на колени, подобранные к груди и накрытые мягким клетчатым пледом, он смотрит на улицу: проезжающие мимо машины мигали фарами, гудели, стремительно скрываясь на ближайшем повороте. Ни машины, ни люди, которые стайками кучковались у светофоров, неровными потоками спускаясь в подземный переход у ближайшей остановки, не вызывают у него никаких эмоций. Сашенька проводит по запотевшему от влажного горячего дыхания стеклу. На пальцах остаются бурые разводы. Кажется, к списку дел прибавляется не совсем интересное «помыть окно на кухне» – мыть его Сашенька, конечно, не будет, он слишком занят для того, чтобы что-то мыть. Но вполне свободен, чтобы сказать про окно Сергею. Надо только про это не забыть, как случалось в большей половине случаев, в которых что-то касалось обычной, не напечатанной жизни. Кстати, о напечатанном. Сколько там написано уже? Семь. семь, мать их, страниц! Семь, Саш. И то, только часть, меньшая часть – твоя. Чай уже почти что остыл: конечно, ты бы еще, блядь, час так просидел, буравя томным взглядом фонарные столбы-машинки-человечков и свое отражение в стеклянной дверце кухонного шкафа. Их кухонный шкаф – это вообще отдельная тема для долгого разговора: белый, с потертыми элементами фигурной резьбы по дереву и блестящими латунными ручками. В таком обычно стоят ровными рядами фарфоровые пузатые чайнички, окруженные расписанными глазурью чашечками с изогнутыми золочеными ручками и блюдечками – мечта какой-нибудь пятилетней Юли из Верхнего Подзалупинска. Сашенька от такого тоже бы не отказался. Но в их шкафу на всех семи полках стояли книги – «У меня для них уже места нет, а тебе я их не доверю, сожжешь еще, блядь…» Сашенька как-то впихнул между сборником Гёте и Достоевским «Юпи» и парочку Сказок расставил по углам самых нижних полок – ребячество и глупость. Но в груди все равно что-то довольно заворочалось, когда Агарков вошел в гостиную со стопкой Сашенькиных Библий – и первой, и второй, и третьей, каждой в нескольких экземплярах и изданиях – и, являя всем своим внешним видом свирепейшее недовольство, положил книги на кофейный столик. Знали бы вы, какие усилия были приложены к этому простому небрежному жесту, чтобы не кинуть Сказки обратно их сказочнику. В его долбанное сказочное лицо. – Эти можешь сжечь. Я бы даже сказал, что эти нужно сжечь. У тебя, я помню, и керосин от прошлого акта священного насилия остался. Вообще, тут по-хорошему стоило обидеться и не разговаривать с Сергеем после этого еще недели две как минимум – ну, как тогда со стульями в гостиную. Стены Икеи до сих пор, наверное, помнят возмущенно-недовольные крики Сашеньки и усталые вздохи Сергея, наотрез отказавшегося покупать вместо дивана выебистые стулья с бабочками на спинках. Тогда Сашенька почти месяц ходил обиженно-оскорбленным, не смотрел в сторону Агаркова, даже когда Сергей передавал ему тарелку с лазаньей – купленной, мать ее, лазаньей, потому что есть регулярно появляющуюся в холодильнике еду Сашенька отказывался, вслух ничем это не аргументируя. В своей же дурной голове он объявил: «Ты отравишь меня, я знаю! Ты меня ненавидишь. Желаешь смерти. Токсичная мразота». На холодильник, шкаф, входные и выходные двери он клеил стикеры: «купить молоко», «купить сахар», «купить мятный капучино». Стикеры обязательно черные. Предложения с точкой на конце. Спал Сашенька, кстати, тоже подальше от Сергея, на диване, закутываясь в два одеяла и подминая под себя две подушки. Сергей через пару минут с «Биполярный, не борзей» вытаскивал из-под Сашеньки свое одеяло. Подушка летела вслед его удаляющейся к дверям спальни фигуре. И вот так вот было каждую ночь. Месяц. Закончилось все тем, что в какой-то из дней пятой, пятой, Господь, недели Сашенька посреди ночи завалился к Агаркову в студию. Сергей в благословенном покое монтировал выпуск, пока на него сверху не навалилась полярная туша, пахнущая карамельками-корицей-книжной-пылью-всякой-херней-из-романов-для-девочек-подростков, из романов (каких, блядь, романов…) самого Сашеньки, но больше всего от самого популярного российского писателя несло по-эфирному винно. Понятно. Сергей, развернувшись в кресле, перехватил Сашеньку поудобнее за талию и повел в сторону спальни, обвальсировывая при этом все встречающиеся на пути предметы интерьера, раскиданные по полу Сашенькой, который, выдвигаясь на поиски токсичной мразоты, про вальсирование, кажется, забыл. За все эти несколько минут дороги путающийся в собственных конечностях Сашенька то и дело пытался завалиться в сторону, по своей врожденной полярности намереваясь утащить с собой и ближнего. Влажный шепот куда-то в шею Сергея ничуть не помогал. Сергей, конечно, видал уже эти самые, блядь, фанфики, но тут уже начал задумываться о том, почему же Полярный не выбрал несколько иное направление в своем творчестве. Школьницы бы все равно оценили, а заодно подключились бы и одинокие женщины за сорок. – А потом… Потом ты затянешь на моей шее этот самый ремень… Черт, на тебе его сейчас нет.., – Сергей ставит сотку на то, что вот точно так же глаза у Сашеньки горят, когда он заливает очередной таз говна в уши маленьких девочек. Хотя ладно, нет. Маленьким девочкам Сашенька не предлагал выпороть его, как плохого, о-о-очень плохого мальчика, а потом втрахивать в постель до вымученного скрипа кровати и завистливых вздохов соседей. Не выгибался так сильно, поднимая задницу почти что до пошлости призывно, не смотрел из-под подрагивающих полуопущенных ресниц так по-ангельски невинно, расставляя ноги шире и протягивая Сергею тюбик смазки. До каких же глубинных воспоминаний можно дойти, рассматривая книжный-посудный шкаф… Скучно. Машины за окном уже сливаются в единый поток. Чай окончательно превратился в холодную бурду с запахом корицы, вкус куда-то испарился. Сашенька делает еще одну пометку в мысленном дневничке с белыми домами на обложке: «Заказать кружку с подогревом. И чай». Идти до материального дневника с белыми домами на обложке не хочется. Скучно. Обычно в этом доме скучно не бывает: что-то вечно падает и гремит на весь этаж, когда Сергей сидит у себя в студии за закрытой дверью: «Чтобы тебя ни видно, ни слышно было». Но Сашеньку все равно очень часто и видно, и слышно. Даже слишком часто. После очередного сорванного видео, во время записи которого, Саша, одетый в безвкусный розовый халат с меховой оторочкой, протягивал Сергею конец неизвестно откуда взявшегося в доме поводка, Агарков поставил замок на дверь, и теперь пробраться к нему нет вообще никаких шансов. Вот Сашенька и сидит, как хороший мальчик, ждет, пока мужчина закончит работать. Сверлит понемногу дуреющим взглядом стену, за которой Сергей сейчас говорит о нем же самом. В животе что-то приятно скручивается. Хороший мальчик..? Саша до очаровательности хороший мальчик. Когда сидит на подогнутых под себя коленях, по-собачьи сложив перед собой руки. Ошейник с поводком, аккуратно свернутые, лежат рядом. В низу живота тянет и приятно покалывает – за дверью раздаются шаги. – Ты сегодня долго, – Сашенька поднимает по-ангельски голубые глаза на Сергея, хлопает ресницами пару раз и переводит взгляд на ошейник, – но я сидел тише самой маленькой мышки. Как хо-ро-ший мальчик. И меня определенно нужно похвалить. Сергей оценивающе проходит взглядом по разведенным в стороны коленям, мысленно оглаживает внутреннюю сторону бедра. Есть такая работа – жить с @a.polarniu в одной квартире. В целом – неплохо. Просто замечательно – хотя бы блевотно-розового халатика нет, Барби, наверное, забрала его в свой такой же блевотно-розовый домик. Низкий поклон ей за это. Сашенька тихо вздрагивает, когда кончик поводка коротко отпечатывается на плече – не сильно, но ощутимо. Место удара начинает пульсировать, расцветая красноватой полосой. С губ срывается сдавленный стон. – Мне кажется, это я сейчас решаю, что с тобой нужно сделать, – Сергей застегивает ошейник на шее феноменально известного автора, поглаживает покрасневшее плечо, – согласен? От такого Сергея Сашеньку ведет в сторону самых потаенных уголков тонкой писательской души. В ответ можно только покорно кивнуть и выпалить на сбившемся от возбуждения дыхании «да». Без каких-либо убогих «сэр», «мастер», «господин». Даже для него это было слишком, чего уж говорить о Сергее, который бы просто устало прикрыл глаза, не понимая, как вообще оказался в таком положении. Нет, Сашенька однажды попробовал, но Агарков шарахнулся от него на другой конец кровати, чуть с неё не свалившись. А потом еще минут пятнадцать бесконечно повторял «мастер» на все семь голосов строчного пения, поглядывая на Сашеньку так, словно тот на его глаза котенка съел. Закусывая порцией свежих абортышей. – Я не слышу ответа, – Сергей резко тянет поводок, заставляя посмотреть на себя. – Д-да. Ты решаешь хороший я мальчик или нет. Ты решаешь, наказывать меня или хвалить. Ты решаешь.., – Сашенька замолкает, потому что перед глазами все уже плывет от возбуждения. – Продолжай – Сергей проводит кончиками пальцев по алеющей румянцем щеке, треплет по взъерошенным волосам. – Ты выбираешь, как и в какой позе будешь меня трахать. А может быть, и не будешь, если решишь, что я этого не заслужил, – последние слова срываются с губ вместе с новым стоном. Сашенька приваливается головой к ноге Сергея, по-кошачьи трется о неё макушкой, запрокидывая голову, смотрит умоляя и при этом как-то приказывая. – Идем, – Сергей дергает поводок, – давай, на коленях и вперед. У Сашеньки ноги сводит от мысли о том, насколько порнографично он сейчас выглядит: в собачьем – реально собачьем – ошейнике, с оттопыренной задницей, на которой остались следы от пяток, идущий на четвереньках, прикладывая все усилия, чтобы не упасть. Думает о том, что зря он не заказал ту пробку с рыжим пушистым хвостом. Когда они проходят мимо большого зеркала, Сергей натягивает поводок, ошейник впивается в горло. Сашенька давится воздухом. По спине, обводя маленькие родинки, плавно скользит теплая ладонь, над ухом раздается тихое, но твердое «сидеть». – Ты не только хороший мальчик. Ты еще и красивый мальчик. В спальне темно и тихо. По стенам пауками ползают тени деревьев, подсвеченных с улицы тусклыми желтыми фонарями. За окном по-прежнему гудят машины, а Сашенька забирается на большую кровать. Он встает на колени и, опираясь на ладони, разворачивается к Агаркову боком. – Енотов, ты хочешь, чтобы тебя сейчас же вжали в матрас? Или сначала хорошенько выпороли..? Можешь выбрать. Сашенька все так же на четвереньках подползает к Сергею, сидящему около кровати на стуле, кладет подбородок ему на колено и, смотря в глаза, отвечает: – Хочу, чтобы ты вот прям сейчас меня оттомбоил, – Сергею стоит многого сейчас не заржать, – я даже для этого сам себя подготовил. Сашенька не успевает понять того, как оказывается перевернутым на спину и прижатым сверху. – Предусмотрительный мальчик. Вот бы ты так же ответственно подходил к написанию своей макулатуры, - Сергей проводит ладонью по внутренней стороне бедра. Закидывает ногу себе на плечо и целует под коленом, оставляя там первый багрово-красный засос, срывая с губ Сашеньки тихий всхлип, заставляя его метаться по всей кровати, цепляясь пальцами за витое изголовье. Тюбик смазки даже не приходится искать – он лежит на подушке в зоне самой ближней досягаемости. Сашенька завороженно смотрит на то, как прохладная пахнущая мятой смазка стекает по члену Сергея. Сергей въезжает в него одним плавным толчком, цепляется за худые бедра, оглаживает выпирающие бедренные косточки. Полярный недовольно стонет, ерзая на члене Агаркова, явно требуя к себе внимания – ну вот, вот, о чем и говорили. Сашенька с ошейником на шее и членом в заднице, а все ему мало. – Нетерпеливый, как маленькая сучка, – Сергей делает толчок, начиная постепенно набирать скорость, – или даже хуже? Сашенька всхлипывает и выгибается в пояснице, чудом не ломая позвоночник. Писатель с двумя миллионами читателей на ваттпаде подается назад, с каждым толчком пытаясь насадиться сильнее, прочувствовать глубже. Он, не стесняясь, стонет во весь голос, приоткрывая губы. Сергей смотрит на то, как Сашенька кусает их, и слышит полузадушенное: – Я – самый хороший мальчик.., – окончания слов теряются, смешиваясь с хриплым дыханием, – и самая плохая маленькая сучка. Ты знаешь это… Звонкий шлепок и нескромный вскрик. – Тебе разрешали говорить? – А я и не спрашивал.