Мне больно видеть белый свет, Мне лучше в полной темноте, Я очень много-много лет Мечтаю только о еде. Мне слишком тесно взаперти, И я мечтаю об одном…
Дед Бабай был совершенно невыносим. Он появлялся буквально из ниоткуда, пугая солдат своим видом. Он вырастал из-под земли прямо перед ней, двигаясь так тихо и плавно, словно парил в воздухе. Вполне возможно — ведь он носил длинную, в пол, мантию, скрывавшую его ноги. Как бесплотный дух. Но он таковым не являлся. Она поняла это, когда он в первый раз прижал ее к стене. Виктория пыталась вырваться из стальной хватки чернокнижника, но выглядело это глупо, как будто домашняя кошка пыталась откусить голову здоровенному льву. Его мерзкая рожа была так близко к ее лицу, что она не могла различить его черты, только чёрные глаза. Его не отпугнуть ненавистью — он сам и есть ненависть. Он чистое, абсолютное зло. — Ты пьешь вино, — говорил колдун, а его глаза смеялись, как и высокая фигура. В каждом его движении чувствовалась насмешка, — а я пью твою ненависть. Как вино. Виктория не придавала значения этим словам. Она пыталась вырваться из его омерзительно-противных рук.***
Они сошлись на поляне. Ее Светлость больше не могла терпеть. Меч блестел в свете солнца, а противник был одет в черный, как ночь, плащ. В его руке — посох, похожий на концентрированную тьму. Заклинания не давали ей приблизиться. Ярко-алые вспышки магии взрывались в каких-то жалких дюймах от ее ног, прежде чем она крикнула колдуну: — Так нечестно! Коль выбрал бой, выйди со мной раз на раз, подонок! — крикнула ему миледи, сокращая расстояние. Дед Бабай улыбнулся, выбрасывая посох в выпаде страшной силы. Виктория едва увернулась. Она никогда не смогла бы блокировать его удар. Оставался только один выход: быть быстрее него, быть быстрее смерти. Их бой был похож на танец. Но в танце партнёры не хотят друг друга убить. Серебристый росчерк меча — и отрубленная кисть колдуна упала на землю, так и не выпустив посох. Дед Бабай на секунду замедлился, и этой секунды хватило Виктории, чтобы воткнуть клинок в его чёрное сердце. Кровь колдуна перепачкала ее лицо и платье, когда он махнул обрубком руки. Она тоже была черной, шипела и пенилась на свету. Дед Бабай улыбался. Миледи провернула меч в ране, добивая врага. Колдун положил оставшуюся руку на ее ладони, сжимающие рукоять клинка. Его пальцы были тёплыми, даже горячими, а во взгляде не чувствовалось никакого страха. — Ты не сможешь убить меня, пока ненавидишь, моя дорогая Виктория, — он очаровательно улыбался, похоже, от наслаждения схваткой, внутри миледи все клокотало от ярости. Она резко выдернула клинок, отскакивая назад. Чернокнижника даже не качнуло. Он продолжал улыбаться. Отрубленная кисть взлетела в воздух вместе с посохом и приросла обратно. Молниеносно закрылась рана на груди, как будто клинок не пронзал ее никогда. Он мелькнул, исчез в воздухе, как марево, заставив запыхавшуюся миледи кружить на месте, пытаясь найти хоть что-то, что выдаст бессмертного колдуна. Дед Бабай выбил меч из руки Виктории, словно тот был игрушкой. Она сжала кулаки, а он ее — в объятиях. Удар по плечу ничего не дал — плоть колдуна напоминала морёный дуб. Все его существование было омерзительной ошибкой, ошибкой был и он сам. — Ты же знаешь, меня невозможно убить простым мечом, — он шептал ей на ухо, его горячее дыхание щекотало кожу, всем своим существом вызывая стойкое отвращение. — Я и есть зло, я и есть воплощение ненависти, — от него пахло сосной и мокрой землёй, кровью и могилой, — ты же, о! Ты тоже совершенно особое создание, — он подавил смешок, зажимая ее так, чтобы она не могла пошевелиться. Не могла ударить его головой так же, как в тот раз, — ты производишь столько ненависти, что мне кажется, ты балуешь меня, — его самодовольный тон был противен миледи, она пыталась абстрагироваться от него, но не могла. Она не могла не ненавидеть этого урода, — ни у кого нет такой сладкой силы. И никто не может так быстро восполнять свой резервуар. Иногда мне кажется, что у тебя его нет… — он уже вовсю лапал ее, пользуясь тем, что парализовал тело заклинанием. Тело, но не язык и лицо. Он специально оставлял ей возможность говорить. — Когда-нибудь я отрежу тебе сначала твой гадкий язык, а потом яйца, подонок, — так же тихо прошептала ему Виктория, ее голос не дрогнул: она приложила последнее усилие. К тому же, за деревьями показался знакомый силуэт дамы Раи, — я заставлю тебя чувствовать унижение, заставлю молить о пощаде. Эти слова только забавляли его. — Думаешь, я бы прожил больше пяти веков, если бы такие, как ты, умели держать слово? — кажется, он облизал свои губы. Боковым зрением сложно было что-то разглядеть. Сильнее ненависти было только отвращение к его персоне. — От тебя несёт могилой, — выплюнула она, — ты и есть смерть, какого черта столь могущественный маг не может удержать хуй в собственных штанах?! — Я не ношу штанов, — коротко ответил Бабай, слизывая свою кровь с ее щеки.