[Рекомендуем хосту поступать, как он считает нужным.
Система спешит напомнить: столкнувшись с Желторотыми гигантскими лягушками полнолуния и испытав сильнейший стресс, персонаж Шэнь Юаня духовно пострадал, в связи с чем вызвал беспокойство многих заклинателей.]
«Ты звучишь так подозрительно, что доверия к тебе меньше и меньше. Я просил ответить прямо, а не напускать тумана, когда он ни к чему. Перефразирую. Ло Бинхэ не станет Повелителем и не объединит миры, пока я буду восстанавливаться и набираться сил?»[Главный герой не может пропустить важнейшую арку раньше намеченного сюжетом срока.]
«Если коротко: пока Бинхэ не скинут в Бездну, переживать не о чем?»[…]
«Спасибо, Система! Очень информативно!!!»***
Шэнь Цинцю не может сосредоточиться. Этот странный звук, будто что-то стальное вибрирует, эхом разлетается по пещере. Линси — абсолютно безопасное место, предназначенные как раз для уединения, чтобы предаться медитации и избавиться от искажения ци, никому не навредив. Последнее являлось важнейшей причиной, по которой пребывание в бамбуковой хижине не представлялось возможным. Навредить человеку, ради коего стоило бороться за жизнь, за место главы пика и дальнейшего совершенствования, — было всё равно что вырвать из груди надежду и самое светлое. То, что осталось после предательства близкого друга, который впоследствии неплохо себя чувствовал на хребте Цанцюн и добился успехов в заклинательстве вплоть до должности главы школы. То, что А-Юаню приходилось годами собирать по крупицам, клеить добротой и заботой. Восстанавливать собой. Шэнь Цинцю приоткрывает глаз, в возмущении изогнув тонкую бровь, и опять прислушивается. Очевидно, кто-то пришёл сюда, однако значительно позже него. И этот кто-то мешается так же, как проклятая псина, вьющаяся неподалёку от брата и раздражающая одним своим существованием. Брата, как известно всем без исключения, Шэнь Цинцю ревностно любил. Побег от работорговцев дался нелегко — кроваво, больно да потливо. В свои десять Цзю умел воровать, врать и притворяться немощным, чтобы надавить на жалость, а потом ловко срезать кошелёк с пояса и дать дёру. Только детям, каким бы ужасным ни было их детство, — если было оно вообще; если смело называться детством, — не положено уметь убивать. Отыскав после долгих часов непрерывного бега пещеру близ горячих источников, Цзю сдался. Рухнул возле воды, когда солнце светило высоко на небе да проспал до вечера, чувствуя холод остывающих камней. С трудом разлепил веки, сбросил смердящую одежду со старыми кровяными разводами и аккуратно погрузился в воду. Спина ныла, под веками скапливались горькие слёзы обиды на целый мир. Ты сбежал, а что дальше? Что потом, если некуда идти и не к кому? Шэнь Цзю не помнил, когда в последний раз плакал, не считая дня предательства друга. Они планировали сбежать вдвоём, но получилось у одного, а второму досталось несколько ударов плетью и то благодаря умению лгать, покуда душу разрывало в клочья от осознания: «Ты никому не нужен». Позже позади донеслась какая-то возня, короткий вскрик и глухое падение. Шэнь Цзю впился глазами в мальчика своего возраста и со своей внешностью — точь-в-точь. Черты лица, спутанные волосы и убогая одежда, из-за чего любой зрячий сделал бы вывод: бездомный или нищий-попрошайка. Цзю тотчас обуяла злость, негодование и лихая порция бесконтрольной обиды от несправедливости. Что же получалось, сама жизнь, будто бы издеваясь и не насладившись издевкой этой доверху, решила схлестнуть его с потерянным братом-близнецом? С маленьким зеленоглазым неудачником, коему живётся тоже впроголодь, чьи ноги истоптаны, покрыты корками огрубевшей кожи да кровяными мозолями? Почему у человека с поганой судьбой его — не чьё-нибудь, а его — лицо? Разве недостаточно Цзю намучился? Мальчик испуганно глядел на него, полулёжа возле источника, и Цзю быстро преодолел расстояние меж ними. Навис, всмотрелся жадно в тонкие губы, нос и зелёные глаза, заметил родинку за мочкой правого уха и почти расхохотался, душа слёзы. Близнец поклялся, что ничего дурного не замышлял, кричал, что якобы не он носил чужое лицо, и прежде чем ядовитая тварь подползла близко-близко, назвал собственное имя. Шэнь Юань. А-Юань. Его имя звучало мягче. «Отправляйся туда, откуда пришёл», — выплюнул Цзю натужно, когда пожар в груди разгорелся сильнее, сжигал прошлое одиночество до углей и пепла. Про себя подумал: «Уходи, покуда я могу счесть тебя видением от голода и усталости». Шэнь Юань сжимал хрупкие ладони в кулаки и настаивал на своём. Он не умел ругаться совершенно, хотя в упрямстве ему, пожалуй, было не занимать, и сердце его было значительно больше тела. Горячее, наивное (кто спит в одной пещере с тем, кого ты не знаешь?; с тем, у кого столько шрамов, что впору бежать прочь, сверкая пятками?) и нежное-нежное. Потому что обещание обработать полузажившие, но до сих пор болящие шрамы, он сдержал. Не оставил в качестве пустой болтовни. Привыкнуть к Юаню оказалось… легко. К еле слышному недовольному хныканью за спиной, потому что устал, и к отчаянным попыткам помочь. Шэнь Юань был слабее — не такой выносливый, не умеющий чинить вред и отчего-то докрасна стыдливый, ибо «воровать мне не нравится». Наперво хотелось его встряхнуть, убедиться, что доброта иссякла и вот сейчас немного — и показалось бы гнилое, чёрное и склизкое нутро. Но Шэнь Юань обдавал тёплой зеленью, ночью прижимаясь ближе, согласился быть младший братом, пускай его не спрашивали и не просили. Сворачивался в комочек из костей, обтянутых кожей, и всё равно пытался отдавать, а не забирать. У раба Шэнь Цзю всегда отнимали: свободу, друзей, веру в людей и искренность. Данное ему имя — рабское — бросили как собаке кость, потому что особой ценности оно не представляло. Из уст близнеца ласковое, неподдельное «А-Цзю» звучало складно, приятно. Ненавистное «Девятый» из любого рта было сродни росчерку плети, рассечённой плотью и очередным бледным шрамом. Наверное, оттого Шэнь Юань стал и оставался первым человеком, руки коего развязаны в отношении Шэнь Цинцю; кто имеет право нечаянно поставить чашку с чаем на заметки-стихотворения и оставить там мокрый след, из-за чего чернила расплываются кляксами. …Повторение имени брата и его светлое лицо не помогают. Шэнь Цинцю не в силах сосредоточиться — гул повторяется снова, всплеск чужой духовной силы отражается от стен и слабо колышет кончики волос. Нежданный сосед — не А-Юань, ибо близнецовая связь сразу распознала бы знакомую, родную. — Сколько можно?! — рычит Шэнь Цзю и поднимает веки, косясь в сторону, где находится источник шума. Бесконтрольные колебания духовной энергии — опасность не только для самого себя, но и для окружающих, отнюдь не мелочь. Если переусердствование в совершенствовании, доводящее до искажения ци, для Цинцю имело подоплёку в виде рабского прошлого и Юэ Цинъюаня, который пытался подмазываться, замасливать и затирать скверное прошлое через общение с А-Юанем, с недавних пор появился Зверёныш. Что-то с ним не так. Цинцю привык доверять чутью, ибо оно не подводило. Сколько раз уходил с улиц за кэ до того, как заявлялись отлавливающие беспризорных детей ублюдки да тёмные заклинатели. Сколько раз нутром ощущал, что не стоило красть булочки у торговца, будто зазывно лежащие на краешке лавки, и был прав: схвативший сдобу мальчишка чуть младше него и Юаня после корчился от боли в животе. Благодаря чутью они выжили, добрались до хребта Цанцюн и нашли покой на зелёном пике, в хижине близ Бамбукового леса и кристально чистого студёного озера. Зверьё с самого начала смотрел на А-Юаня неправильно, гóлодно и дико. Пусть брат не видел в «невинных» глазах истинную природу той жадной твари, что умело скрывалась, Шэнь Цинцю знал: под шкурой ученика прятался лютый зверь. Как известно, иногда из невинных котят вырастают рыси, из пузатых пухленьких щенков — волки. Что-то тёмное и густое, как вязкая смола или болото пряталось в нём, высовываясь наружу, стоило А-Юаню оказаться поблизости. Оно истекало слюною, следовало по пятам и обнажало клыки, клацая жемчужными острыми зубами, ежели кто намеревался подойти ближе к А-Юаню или обращал его взор на себя. И брат к безродной псине своей отчего-то привязался, назвал овечкой зверёныша и искренне оберегал. Внутренний голос нашёптывал Шэнь Цинцю: «Избавься от щенка, покуда тот не превратился в чудовище, кое непременно сделает что-нибудь, навредит». Не имело значения, что Ло Бинхэ — зверью этому — было четырнадцать лет от роду, а умения его пока не превосходили умений соучеников. И всё же дурное предчувствие терзало грудь, подкидывало дров в бушующий огонь и подталкивало к краю пропасти. Цинцю слишком любил брата, чтобы расстраивать его, как и слишком любил, чтобы бездействовать. Зверёныш ведь был упёртым — подбился в ученики, сохранял натужную воспитанность и кланялся столь низко и почтительно, что хотелось сделаться слепцом и глухим разом. Взять за шкирку и с бросить с пика в пропасть — на тварях заживает быстро; ничего ему не будет — не сдохнет. Оставлять брата рядом со зверьём было нельзя, но пришлось. «В конце концов, — подумал Цинцю, — Ло Бинхэ ещё грязь под ногтями, фигурка на глиняных ногах без обжига. Как заставлю А-Юаня увидеть черноту, вышвырнем его вместе или, в самом-то деле, свалим заботу на Бога войны. Парочка сломанных костей и ежедневные побои пойдут на пользу тому, кто, получив Лун, непременно пожелает Сычуан». Смотреть на пожар с противоположного берега всяко разумнее. Шэнь Цинцю выходит через узкий проход в широкую «часть» пещеры. Здесь всё поросло мхом и мелкими жёлтыми цветами, солнечный свет проникает из расщелины сверху и меж двух массивных камней весело течёт ручей, впадая в глубокую яму, что напоминает бездонный колодец. Но Шэнь Цинцю сразу обращает внимание не на эту природную красоту, а на звук и следы крови. Чьё-то искажение ци достигло предела. В таком состоянии недолго сойти с ума и начать нападать и на случайно попавшихся под руку, и физически калечить самого себя. Воткнутый в каменную стену пещеры, издавая ужасные звуки, вибрирует Чэнлуань. Шэнь Цинцю узнал бы меч Лорда пика Байчжань из сотен похожих, потому как волей-неволей видел его так же часто, как Сюя или Хуангуа А-Юаня. И если меч непобеждённого Бога войны здесь, выходит… С громким «кап» возле мыска белоснежных сапог заклинателя приземляется алая капля. Цинцю задирает голову, всматриваясь в темноту, и замечает на потолке измождённого, перекосившегося в агонии и потрёпанного будто после сотен битв, великого байчжановца. — Лю Цингэ?!***
Повелось, что в случае непредвиденного, но в рамках разумного обязанности пиковых Лордов брали на себя старшие ученики. Подобное помогало сохранять баланс, продолжать обучение и позволять одарённым обучающимся практиковаться в статусе учителя. Как бы то ни было, это тоже было сложно и требовало большой ответственности. Смысла тянуть нет. Шэнь Юань подзывает после утренних занятий группу взрослых мальчиков, в числе коих находится Мин Фань, и объявляет о решении уйти в длительную медитацию. Конечно, для бессмертного мастера пара-тройка лет пролетят как несколько недель, однако возвращаться придётся к повзрослевшим ребятам. Шэнь Юань обмахивается веером, прогуливаясь по тропинке. Никакой цели нет — ноги сами несут на любимую поляну, где часто проводятся бои один на один между учениками и где тренируются в тишине. Так, Ло Бинхэ здесь становился частым посетителем. Слова Му Цинфана о главном герое озадачили. Лекарь уверял, что единственный и самый первый личный ученик Юаня полностью здоров, не жалуется ни на что. Скрытые недуги, обман во имя бахвальства и прочие уловки не скрылись бы от зоркого глаза и специальных настоек прославленного лекаря. Поэтому закономерное беспокойство троекратно усилилось. Если Ло Бинхэ не болен, что с ним творится? Любовное томление? Бесспорно, главный герой обязан заполучить в цветник побольше разных цветочков, но рановато для этого. Шэнь Юань переживал, что любовь до шестнадцати (устои из прошлого — современного — мира, чтоб их!) не приведут ни к чему хорошему. Детишкам разрешено целоваться в щёку и держаться за руки, но свои ручонки никоим образом не распускать, иначе А-Цзю разорвёт Бинхэ на куски за Нин Инъин. Повод безупречный. Как и ожидалось, Белый лотос прилежно тренировался. Вот он — Гордый Бессмертный Демон! Император трёх миров! Сколько изящества в каждом движении, сколько старания и упорства! Если бы не долгое обучение по неправильной книге, Ло Бинхэ не отставал бы от сверстников и не продолжал бы допускать глупые ошибки. — Расслабь спину и наклонись, — советует Шэнь Цинцю и медленно выходит из-за тени бамбука, — запястье свободнее… Не бей впустую, иначе быстро устанешь и пропустишь смертельный удар. Ло Бинхэ не останавливается ни на миг, молча следует наставлениям, но глазами упорно косит в сторону учителя. Вскоре юноша каким-то нелепым движением умудряется вывернуть ногу, неудачно приземляется при прыжке и, охнув, падает на сочную траву. От недавнего дождя она была мокрой, но не столь скользкой, чтобы прежде ловкий Бинхэ падал навзничь. Прячась за веером, Шэнь Юань тихо смеётся. С выбившимися из хвоста прядями, с милыми маленькими завитушками волос, что при повышенной влажности воздуха встают дыбом, он очарователен. Ло Бинхэ поднимается, подбирает тренировочный меч и выказывает уважение поклоном: — Ученик просит прощения у учителя. — Верно, учителю стоит извиняться. Бинхэ витает в облаках, не сосредоточен и даже рассеян, а мастер Шэнь не в состоянии исправить это, — мужчина склоняет голову набок. — Как быть? — Вины учителя нет. Впредь ученик будет внимательнее. После долгих дискуссий с собой и услужливо молчаливой Системой, Юань пришёл к выводу: лучше озвучить накипевшее. Шэнь Цинцю вернётся первым, поэтому необходимо заранее сгладить острые углы, дать протагонисту безумно «важный» совет, но достаточно расплывчатый, дабы не смутить юношу. — Бинхэ что-то беспокоит? — Учитель?.. — Признаться, я надеялся на то, что Лорд Му нашёл бы у тебя какую-нибудь болезнь. Это многое бы объясняло. Но я вижу, что проблема более глубокая. Что тебя терзает, Бинхэ? «Такими темпами я быстро стану психологом в подростковых драмах», — мысленно закатывает глаза попаданец. Ему не охота встревать в дела будущего гарема Гордого Бессмертного Демона, но выбирать не приходится. Ло Бинхэ молчит, словно набрал в рот воды. Подбородок опущен, плечи напряжены, а пальцы чуть ли не до побелевших костяшек сжимают рукоятку меча. Потому Шэнь Юань набирается смелости обнаглеть окончательно, примерив маску этакого философа: — Ло Бинхэ упоминал особенного человека, для которого подготовил подарок. Товар продали бракованный? Не пришёлся по вкусу? — Ученик… не рискнёт утверждать. Не обращайте внимания на сказанное мной, пожалуйста. Этот Ло Бинхэ не заслуживает переживаний учителя. «Не подарил? Ничего не подарил? Какое облегчение, что ты не распробовал умение влюблять в себя красивейших сестричек, коим тебя наделил горе-писака Самолёт! Воистину, какой ты невинный и светлый!» — Если сомнения побеждают, разумнее не делать ничего, — важно заключает Шэнь Юань и захлопывает веер, чтобы по-стариковски завести руки за спину. — Сомнения помогают увидеть картину с разных углов, но они также тянут на дно. Сосредоточься на учёбе, Бинхэ. Я бы желал по возвращении видеть ученика здоровым и сильным, а не трепыхающимся юнцом, который не добился успехов. — «По возвращении»? С лица юноши спадает вся краска. Бинхэ становится бледным, как дорогая бумага в тайнике А-Цзю. — Учитель завтра покинет вас. Полагаю, медитация займёт не больше трёх лет.