Шэнь Юань.
Юань.
А-Юань.
Его имя звучало мягко, сладостью запретных конфет, которые бедный Ло Бинхэ не мог себе позволить, оседало на кончике языка. Учитель был щедр и добр со всеми, циновью гадюку облюбовывал вниманием, обращался ласково и дарил улыбки, кои Шэнь Цинцю не заслуживал. Бинхэ никак не мог понять: неужели родственные узы решают в этом мире всё? Отчего прекрасный учитель связан крепкими нитями с змеёй, которую холит и лелеет? Почему покупает Шэнь Цинцю магические предметы вроде того зеркала? Как пиковый Лорд вымолил прекрасного, ни на цунь не похожего на него близнеца? Юноша колебался: наполнялся уверенностью, а после гас свечой. Очевидно, купленный на базаре подарок не был достоин учителя, да и никакие драгоценности мира не сравнились бы с ним. Однако, отчего-то в тот самый момент перед покупкой (потратив все накопления), Ло Бинхэ решил, что это подошло бы. Ло Бинхэ слышал, как брат учителя по возвращении из медитации, хмыкнув, бросил ему вслед тихое и едкое, продирающее до костей жестокостью признание: — Надеюсь, А-Юань образумится и вышвырнет псину. Несложно было понять, что имел в виду Лорд Шэнь. Ло Бинхэ он невзлюбил, причём с каждым годом ненависть росла и росла, корнями впивалась глубже, раскидывала семена и заполоняла всё вокруг подобно сорняку. Оттого Ло Бинхэ взаправду боялся, что случилось бы однажды непоправимое; что Шэнь Юань послушался бы брата. Мысли голове мешались, путались, завязывались в клубки из узлов. Цепляли похлеще шершавого кнута кожу на спине, рассекали реальность и преследовали во снах горечью и обидой. Одна часть Ло Бинхэ питала ненависть к Шэнь Цинцю, не останавливалась и разжигала кровь в жилах до кипения. В период отсутствия учителя гадюка сбрасывала человеческое обличье благородства, обнажала сущность ядовитой твари, только и ждала подходящего случая, чтобы укусить и отравить. Когда учитель был рядом — рядом находился и Шэнь Цинцю, спаивая близнецу чаи да ласково ворча, пряча улыбку за веером. Вторая часть Ло Бинхэ тревожно ожидала возвращения учителя, с щенячьей преданностью ходила по пятам, выуживала краткие моменты ласки или похвалы. Учитель не был Шэнь Цинцю, право. Но слишком часто упоминал пик Байчжань и Лю-шишу. Ло Бинхэ не знал, что должен был делать. Как сдерживать этот огонь в груди, что с каждым взглядом, словом учителя разгорелся ярче и ярче. Тогда — на испытании — он увидел небожителя, чтобы впоследствии тот стал учителем и окончательно захватил в плен речами, прикосновениями и смехом, что слышался великолепным звуком, если не считать… Ох. Бинхэ был грязным. Никчёмным. Во сне и наяву. Был недостойным жаждать объятий, порции ласки от учителя, но лелеял в глубине души столь возмутительную мечту. Потому что забота учителя, какой бы та ни являлась — обязательной, ведомой чувством долга или снисходительной, — слаще любых конфет и тёплая, как объятия матушки. Визит к Му Цинфану стал судьбоносным. Учитель быстро уставал и будто чем-то был озабочен, часто смотрел в пустоту, обмахиваясь веером. Нин Инъин утверждала, что подобное не удивительно, ибо «друг без друга Лорд пика Цинцзин и Старейшина Шэнь сами не свои». Бинхэ трактовал настроение учителя, как тоску по любимому брату, отчего сердце болезненно сжималось, а в груди снова закипала ярость и досада. Почему Шэнь Цинцю? Учителю не хватало ученика, который готов был исполнить любую волю учителя, кроме одной: уйти прочь? Почему учитель охотно посещал пик Цяньцао, проводил время за разговорами с целителями и не прогонял главу школы, с коим гадюка подолгу находиться не могла? Редко, но Ло Бинхэ посещали неправильные, бесстыдные думы. Думалось, что учитель нарочно — подначивал, дразнил глупого ученика лукавым взглядом из-под раскрытого веера, слабо хлопал по макушке и окутывал заботой, словно тонким шёлком, но не сжимал в объятиях, как хотелось бы. Держал на нужном расстоянии. Для четырнадцатилетнего Бинхэ чувства были новы. Он знал, что Мин Фань и многие другие восхищались Нин Инъин, от них же Бинхэ слышал про прекрасных учениц с пика Сяньшу, но никак не мог понять.Что в них особенного?
И чем старше Бинхэ становился, тем чаще замечал, что смотрел только на учителя. Что, читая нежные стихи или иные произведения, колышущие душу, сразу представлял Шэнь Юаня. «Мне не нравятся твои блестящие глаза и жар, — сказал он и опустил узкие изящные ладони на лопатки, отчего Бинхэ мгновенно бросило в жар. — Полюбуйся, какой ты красный и горячий. Ну-ка! Слушай своего учителя и не противься». Разве мог ученик, старательно пряча взгляд и чувствуя непреодолимую горечь? Ло Бинхэ ничего не мог поделать с тем, что в Его присутствии становился неуклюжим, из рук валилось всё, а пик Байчжань висел грозовой тучей над головой. Ло Бинхэ знал, что говорили о нём. Соученики поначалу даже не скрывали злорадства, полагая, что брат циновой гадюки согласился взять на себя бремя учителя ненадолго, чтобы вскоре «показать сволочи его место — в грязи да подальше от Хребта». Делали отвратительные ставки о том, на сколько бы хватило терпения несправедливо доброго, однако поистине великодушного Старейшины, ежели такая бесталанная псина вроде никудышного сироты снискала жалость: луну иль две? Пусть так, но учитель интересовался самочувствием своего «проклятия». Просил не называться ничтожным (Бинхэ не был согласен с тем, что не являлся таковым, но ради учителя старался исправляться). Потом наступила эпоха Шэнь Цинцю — мелочного, жестокого и ненавидящего. Пик заполнили ядовитые твари во главе с гадюкой, воздух стал сырым и спёртым, самосовершенствование застопорилось. Ло Бинхэ не желал делать ничего: ни есть и ни пить, но был вынужден; не видеть Нин Инъин и кого-нибудь кроме, грезя, что вот-вот раздастся знакомый шорох светлых одежд и перед глазами предстанет А-Юань. Как в бесконечном сне Бинхэ выполнял одно и то же, получал ни за что и вернулся к былым обязанностям: наколоть дров, наносить воды в одиночку и убраться в комнатах соучеников. Это немного помогало — боль в мышцах и усталость перебивали боль душевную, губительную тоску по дням, когда можно было отправиться на задние с учителем и любоваться им средь подсолнухов. Таким же подсолнухом тянуться к нему, как к солнцу. — Ты сильно скучаешь по своему учителю? — как-то спросила Инъин, сидя на ветке дерева и весело болтая ногами. Как объяснить?.. Нин Инъин не считалась изгоем, её никогда не обзывали и не секли нещадно за малейшие проступки. Конечно, она не была рождена мужчиной, поэтому заслуживала бережного отношения, но ничего не понимала. Соученица не унималась. Щебетала что-то про своего учителя, бесконечно долго сравнивала обоих близнецов, чтобы в итоге выдать «секрет». Словно Ло Бинхэ не знал из первых уст, что Шэнь Цинцю сильнее младшего брата, но связь их крепче металла и сакральна, как связь возлюбленных, тянущаяся красной нитью. — Ну же, А-Ло, улыбнись и перестань горевать! Не обижайся на Старейшину, хорошо? — Учитель ушёл в медитацию. Ему лучше знать. Ученик не смеет сомневаться в решениях учителя, шицзе. — Я знаю, глупый! Но после его ухода ты совсем поник, — настаивала соученица. — Старейшина Шэнь такой же мудрый, как учитель… Знаю, знаю! Поэтому он предупреждал меня! Занеся топор над стволом дерева, Ло Бинхэ замер. О чём таком мог втайне беседовать учитель? Бесспорно, Нин Инъин выделялась среди учеников пика и охотно пользовалась благосклонностью не то что юношей, но и гадюки. Девушка цвела и цвела школе, особо ничем не утруждаясь, пускай лентяйкой её по-прежнему язык не повернулся бы обозвать. — Что ты имеешь в виду, шицзе? — Старейшина Шэнь позвал меня в бамбуковую хижину незадолго до своего ухода, мы выпили чай с теми замечательными конфетами, которые пробовали в Шуанху, — легкомысленно рассказывала Инъин, пока Бинхэ жадно вслушивался. — Старейшина попросил меня тщательно следить за тем, как ты тренируешься! Старайся усерднее, А-Ло! И звонко засмеялась. Выходит, Шэнь Юань позаботился и об этом? Догадывался, что зверьё без хозяина не сумело бы сконцентрироваться на самосовершенствовании? Ло Бинхэ обижался на унизительные клички, но с каким-то странным спокойствием принимал шипящее, брошенное наотмашь: «Псина А-Юаня». Хотя бы в этом ядовитом предложении угадывалось важное: Ло Бинхэ кому-то да принадлежал, он не простая безродная мелочь, что никому не была нужна. Будто Шэнь Цинцю признавал сквозь зубы и негодование, что его бесконечно светлый и добрый близнец привязался к Бинхэ. …Однажды Ло Бинхэ, верно, всё-таки обнажил жадное нутро, поступился принципами и воззрился на лакомый кусочек того, что ему не принадлежало. Шэнь Цинцю требовал приносить выполненные задания не позднее первой стражи, опоздавших лишал на следующий день завтрака, иногда приказывал отобрать ужин. Поэтому Бинхэ, занятый мытьём полов, едва успевал к заданному часу, однако свезло: бамбуковая хижина была пуста. Как и велик был соблазн одним глазком посмотреть на обитель учителя. Бамбуковая хижина оказалась довольно большой, светлой. Ло Бинхэ воровато оглянулся, прислушался и принюхался, проверяя, не пахло свежезаваренным чаем, что заставило бы убедиться: Шэнь Цинцю находился рядом. Вместе с тишиной бешено стучало сердце в ушах, вспотевшие ладони сжимали свиток с заданием по хруста. Комната учителя оставалась ровно такой, какой её запомнил Ло Бинхэ, — ничего не изменилось. Внимание привлёк веер, чей кончик торчал из-под немного небрежно расставленных в ряд книг и статуэток. Бинхэ улыбнулся краешком губ, думая, что и в этом имелось отличие между близнецами — Шэнь Юань был небрежней, чем старший брат. Бинхэ вновь оглянулся, затаил дыхание и забрал изысканный веер с рисунком лисицы, бегущей средь бамбукового леса, да спешно запихал в рукав. «Вор», — журил внутренний голос, когда Ло Бинхэ под светом одинокой и холодной луны разглядывал его, кончиками пальцев касаясь животного. В сарае для дров было сыро, прохладно, но. Солнце для Бинхэ закрыло тучами почти два долгих года назад. Шестьсот пятьдесят три дня без тепла в ожидании весны, чтобы вновь увидеть свет перед смертью от клинка демона. Чтобы взглянуть на вечную зелень и услышать: «Столько воды утекло, а ты не стал сильнее». Столько воды утекло, а Ло Бинхэ не научился дышать полной грудью без присутствия учителя.***
Поразительно, но страх не сковывает его конечности. Больше нет. Бинхэ знал, что многих учеников ранили, а его самого едва не убили, но был счастлив. Видеть учителя, стоя позади и любуясь волной шелковистых тёмных волос, обманчиво хрупкими, но весьма широкими плечами, изящной талией и безукоризненно прекрасным профилем… Учитель переговаривается о чём-то с братом, пока демоны по ту сторону площади выкрикивают угрозы и явно ожидают приказ от предводителя, раз оборачивается — стреляет глазами сквозь Бинхэ, — и раскрывает веер. Соученики в смятении, когда в центр площади выходит дева из Царства демонов в бесстыдном красном одеянии. Кто-то сконфуженно бросает «бессовестная», кто-то не жалеет отнюдь не высокопарных сравнений с падшими женщинами, а некоторые признают полушёпотом: дева по имени Ша Хуалин красива. Быть может, Бинхэ не спорит. Но в нём нежданно вскипает ревность, пеной едва не валит наружу вместе с негодующим рыком. Как? Разве разрешено демонессе столь фривольно наматывать собранную в косичку прядь волос, томно взирая на учителя? «Лин-эр»? Бинхэ сглатывает горькую слюну и чуть отступает, сжимая рукоять меча до побелевших костяшек. Ходили слухи, что Шэнь Цинцю периодически наведывался в весенние дома, и оттого ревность разливалась рекой пуще прежнего. Ибо если старший Шэнь — любитель проституток, не привил ли он подобную любовь к младшему брату? Посещал ли в период странствий учитель увеселительные дома для взрослых мужей? — Старейшина Шэнь вызвался первым принять бой? Немыслимо! — шелестит некто за два ряда от Ло Бинхэ. — Я прежде не видел его меч в бою! — вторит следующий голос. Ло Бинхэ вмиг забывает про терзающие сердце волнения. Не знает: следить неотрывно за учителем или наблюдать за реакцией циновой гадюки? Шэнь Цинцю с лёгкой руки мог отправить любого неугодного на верную смерть, зато горячо любимого брата оберегал как зеницу ока. Старейшина Однорукий немногословен. В короткое предложение выражает почтение, добавляет перед боем, что давно жаждет сразиться с одним из близнецов Шэнь, и в голосе звучит скрытая угроза: сражаться до конца. Бинхэ дёргается, когда перед началом боя учитель с непривычно ядовитой улыбкой заверяет, что против Однорукого демона не собирается использовать руки, но вовремя одёргивает себя. Прославленные мастера мечей Сюя и Куанхуа — не зазря они получили славу. Ло Бинхэ и сам становился свидетелем, как одной духовной силой, сосредоточенной в ладони, учитель расправился с Кожеделом. Как разобрался с гулями, паря над водоёмом и обмахиваясь веером, пока нерадивые ученики откашливали воду и выползали на берег. — Учитель, — восторженный Мин Фань обращается к Шэнь Цинцю, — ваши мечи будто братья! Они очень похожи, верно? Лорд пика Цинцзин отвечает в привычно надменной манере, но не без крупицы звенящей гордости: — Как и полагается. Не согласиться невозможно. Учитель двигался столь плавно, а меч, доверху наполненный духовной энергией и ведомый ею, — хаотично, но даже так угадывалось сходство с оружием гадюки. Сюя и Куанхуа являлись братьями-близнецами, и воспоминание о купленном Шэнь Юанем зеркале, что связывало души, всколыхнуло сознание. Любые пути и наитончайшие нити к учителю были связаны с Лордом Цинцзин, сводились в единую. Взмахнув веером, учитель опускает стрелой Куанхуа в демона, чем одерживает безоговорочную победу. И хоть ликовавшие ныне ученики и Шэнь Цинцю знали победителя заранее, лишь теперь Ло Бинхэ улыбнулся с облегчением. Затем случайно столкнулся глазами с задумчивым учителем, моргнул, светясь от счастья, но… Ло Бинхэ не понимает, почему учитель хмурится, словно вспоминает о неприятном, и резко отворачивается. Доселе расслабленные плечи его напряжены, но причин для подобного нет — бой выигран. Шэнь Юань что-то шепчет на ухо брату, на неслышный для чужих ушей вопрос отрицательно качает головой. — Кто-нибудь желает продолжить? Где смельчаки с Байчжань или других пиков? Или только у Лю Цингэ кишка не тонка? — обращается Шэнь Цинцю, обводя всех, кто некстати стоит близко к нему, издевательским прищуром. «Ничтожества», — вот что наверняка думает он про них, зачем-то сжимая край рукава брата. Немудрено, что после столь блистательной победы планка подлетела чуть ли не до небес, а выразить открытое желание сражаться с демонессой, которая привела за собой почти что армию демонов, многие не решились бы не столько из-за трусости, сколько из жажды не оплошать. На кону слава школы Цанцюн. Как и полагается сестре непобеждённого Бога войны, вызывается прекрасная по словам окружающих Лю Минъянь. Гадюка осталась довольна; до сих пор странно было наблюдать за снисходительным отношением Шэнь Цинцю к женщинам. — Если мастер Шэнь и Старейшина позволят, я хотела бы отстоять честь школы, — девушка почтительно кланяется, отчего её вуаль, колыхнувшись, открывает часть тонкой нежной шеи, и адепты мужского пола как один делают глубокий вдох, — и родного пика Сяньшу. — Ты можешь. — Пожалуйста, — соглашается с близнецом Шэнь Юань, — твой поступок уже достоин уважения. Ло Бинхэ разрывает от опрометчивого намерения подойти поближе и поинтересоваться состоянием учителя, обратить его внимания на себя. Выброс духовной энергии был невероятно высок, и на мгновение почудилось, что та прошла через зрителей, не нанося вреда и оставшись внутри как нечто эфемерное, свежее и сладковатое; как те самые угощения, которые любил учитель делить с братом. Ло Бинхэ лелеял надежду, что после долгого пребывания в пещерах Линси эффект яда демонических лягушек окончательно исчез, ведь главный целитель школы говорил об этом: медитация должна была помочь. Вина за собственную слабость тянулась вслед за Бинхэ после истории с Ди-эр. Стать сильнее, чтобы защищать учителя и сделать всё возможное, дабы мастер меча Куанхуа гордился первым и единственным учеником, — главная цель. Как-то неожиданно для себя Бинхэ перестал грезить о великих подвигах в одиночку, о невероятных почестях, славе. Ежели пик Цинцзин — дом для учителя, почему бы не остаться… навсегда? Ло Бинхэ сморгнул наваждение, опять поймал нечитаемый и быстрый взгляд учителя, и услышал звук падения. Дева Лю лежала побеждённой, а демоница Ша Хуалин купалась в ликовании демонов, что выкрикивали её имя и звали Священной. Счёт уравнялся. — Итак, последнего представителя от Царства людей выбирайте мудро, — прищурившись, Ша Хуалин бесстыдно прогибается в спине и растягивает алые губы в похабную, издевательскую улыбку. — Впрочем, можно закончить здесь и сейчас: признайте нашу победу. Так и быть, обмен опытом закончится. «Бессовестная!» «То, что вы победили в одном туре, ничего не значит!» «Незачем устраивать третий поединок! Сразимся с ними!» «Верно! С нами глава пика Цинцзин и Старейшина Шэнь, чью силу нам довелось узреть сегодня! Защитим нашу школу!» Шэнь Цинцю поднял ладонь, призывая учеников умолкнуть. Ша Хуалин изменилась в лице, очевидно, сетуя, что совсем недавно жаловалась на «непослушание» подчинённых, когда юные заклинатели с других пиков беспрекословно закрыли рты перед гадюкой. Стало тихо. Шелестел лишь ветер и глухо позвякивали колокольчики на скудном одеянии девы-демона. — Дева Ша, отчего вы не предложили закончить соревнование после первого раунда? — речь Шэнь Цинцю льётся рекой. — Складывается впечатление, что вы боитесь проиграть, поэтому отчаянно предлагаете завершить наш обмен любезностями. Ша Хуалин притворно открещивается от подлой задумки: — Вовсе нет, мастер Шэнь. Лин-эр переживает, а не опозорит ли выбранный от Царства людей ученик ваше доброе имя! Чтобы стало ясно, позвольте Лин-эр вызвать Старейшину Тяньчуй. Исполин с огромным молотом и в доспехах с десятками шипов выходит в центр. От шагов его исходит леденящий душу звук — сама земля дрожит под ногами великана, чей рост превышает чжан. Среди учеников Цанцюн проносится гул. А следующее откровение демоницы заставляет всякого без исключения призадуматься: стоит ли победа риска? Даже заклинатели с пика Байчжань встрепенулись после неспешного объяснения Ша Хуалин: — Шипы Старейшины Тяньчуй покрыты демоническим ядом, который для человека является смертельным и не имеет противоядия. Для нашей расы яд неопасен. Хорошо подумайте, прежде чем выбирать кого-то! — радостно объявила она и чуть не расхохоталась. Среди зрителей и потенциальных участников бойни кипела ярость вперемешку с негодованием. Единогласное заключение о несправедливости использования подобного яда не убедило демонессу. Напротив, Ша Хуалин уверяла, что «предупреждение» — самый что ни на есть честный, благородный поступок. Ло Бинхэ замечает, что циновая гадюка невозмутима, как и учитель. Шэнь Цинцю ровным тоном обращается к брату: «Выбираю я или ты?». Учитель задумчиво прижимает кончик веера к подбородку, смежив веки. От его решения зависят судьбы людей, и Ло Бинхэ проникается безмерным уважением, восхищением к этому мужчине. То, как тихо, но уверенно отвечает «я выбрал», будоражит. Шэнь Юань делает пару шагов, чтобы внезапно и донельзя грациозно опустить веер на раскрытую ладонь. — Победит этот человек или выиграет, уверяю, вы запомните его надолго… — Лин-эр внимает, — кивает демонесса, явно недоумевающая, почему заклинатель преисполнен уверенности. Шэнь Юань разворачивается на пятках и со знакомой усмешкой объявляет: — Ло Бинхэ! Выходи! Шэнь Цинцю ликует.