Прошу простить

      По человечески, в этом танце ничего особенного не было. Уильям танцует не впервые, укладывает руки на чужую талию и гадает: что за рвение и юного Тибро-де-Сенье вручить свой танец на распростертых ладонях?       Ему то, конечно, в плюс — самая наглядная и наглая демонстрация дружественных отношений меж статусной семьей и хорошим плантатором.       Да и, по человечески, Пьер красив. С ним танцевать хочется.       И он это знает: знает хорошо, раз с такой уверенностью предлагает свою кандидатуру.       Они уходят в центр зала, к другим танцующим: Темзенд де Сенье кружит, кружит, чужие взгляды, все же, ловя.       Пьер эти взгляды тоже ловит. Боже, девочки аж дышать забывают со злости: он им быстро улыбается, вновь поворачивая голову к партнеру.       У него было время подумать над сплетнями. Ронять свое шаткое, но хорошее положение нельзя, не сейчас. И, дабы продемонстрировать обоюдное согласие, Пьер просто заставил позвать себя на танец — так он доказал, что не навязывается мистеру Темзенду, и что никакого желания возбудить в ком-то ревность у него не наблюдалось.       Все пошло как нельзя лучше.       Увы, о семье де Сенье не размышлял: проблемы будет решать по мере поступления. Он ведь не делает ничего преступного: простой дружеский танец.       — Все смотрят. У них есть повод? — как-то мимоходом интересуется Уильям, ловя Пьера под талию.       — Пусть смотрят. Вам, по крайней мере, меня стыдится не нужно, — и он улыбается-улыбается, ярко и непринужденно.       Как всякого спокойного человека, Темзенда к этой улыбке тянет. Ведь в нем течет кровь коренных Англичан, в нем течет стоический нрав и уверенность.       А у де Сенье в крови течет легкий и живой нрав: необузданность, спрятать и подчинить которую нет никакого желания.       И это закон, закон, до сих пор соединяющий людские сердца: всякая любовь держится на дополнение друг друга. Всякому спокойному и стойкому моряку нужен свой живой остров посреди океана.       Когда музыка перестает плескаться по залу, эхом отдаваясь от стен, Пьер кланяется, собираясь удаляться. Кланяется и слышит:       — Позволите пригласить вас на второй танец? — теряться нельзя: он не кисейная барышня. Нельзя, но как тут не теряться?       — Вы уверены? — не то, чтобы Пьер был против. Его смущала перспектива считаться интриганом, вертящим роман с двадцати однолетним эмигрантом, а не Уильям.       — Мне вас стыдиться не надо, так что, полагаю, уверен.       Господи, Боже милостивый.       Почему уже-не-незнакомец возвращает ему его же фразы? И почему приглашает на танец уже самостоятельно?       — Тогда да, я думаю, я позволю, — Пьер не кисейная барышня, поэтому даже в попытке изобразить крайнее сметание голос его звонок.       До следующего танца времени много: это тот самый момент, когда принято падать в обмороки дамам и ловить дам кавалерам — девушки нюхают духи и соли, пока Пьер протискивается меж толпы, стараясь выискать знакомые черты лица.       — Пьер Тибро-де-Сенье, будьте добры, — чья-то ладонь дергает его за рукав плаща, утягивая в пространство подле стола.       У него вся жизнь перед глазами плывет: именно сейчас ему вспомнилось выражение «жабу готов проглотить, чтобы другим насолить». Боже, а если свидетелем сия концерта стала маменька?       — Будьте добры, объясните, как вы оказались в руках мистера Темзенда пляшущим?       — Стефочка, знаешь, — как же прелестно, что это всего-то подруга. Правда, сильно его гнетущего положения это не меняет, — следи получше за своими подружками…       — Пьер, объясни! Ползала на вас в середине пялилось!       — На меня, — де Сенье, конечно, улыбается, — Я правда настоятельно рекомендую тебе присмотреться к девочкам Ли, и к Ди…       — Пьер, — голос Стефании угрожающе холодеет, — со мной - без секретов.       — Твои подружки обвинили меня в том, что я подстилаюсь к мистеру Темзенду, игнорируя его полное ко мне безразличие! — ещё немного, и он вскинет руки, стирая весь свой спокойный образ подчастую.       — С чего ты решил, что мы с Ли - подружки?       — Тебя сейчас только это волнует?       — Нет. Меня ещё волнует вопрос: почему вместо того, чтобы пригласить кого-то другого на танец, ты танцуешь с мистером Темзендом?       До Пьера вопрос нормально доходит только сейчас. А правда: почему?       — Ты действительно танцевал с приезжим, старше тебя на пять лет, чтобы утереть носы девочкам?       — Возможно.       Де Сенье взгляда не отводит: хотя, конечно, повод был. Вдуматься, он правда танцевал с Уильямом Темзендом…       — Он пригласил меня на второй танец, — тихо выдает Пьер, разрушая тишину и добивая хрупкое спокойствие Висла.       — И ты..?       — Да.       Они молчат добрые несколько секунд, просто переглядываясь. Господи, какая несуразица…       Молодость, может, все и прощает — да только молодость дана, чтобы построить счастливую взрослую жизнь: Пьер, кажется, ломает себе эту возможность, поступая вот так.       Конечно, за три минуты плясок, отданные кому-то, его не казнят. Дело в другом: де Сенье всякий раз застают с разными. И это прощалось ему в четырнадцать, прощалось в пятнадцать, а в шестнадцать, вдруг, надо определяться: танцевать с одним человеком, с избранницей или избранником.       — А с кем танцуешь ты?       — С Шпрее, — Висла пожимает плечами.       — Я разочарован, — наигранно драматично говорит де Сенье, — Он не достоин танца с тобой, дорогая.       — Я хотя бы не танцую с плантатора-, — перебивать не прилично, но грань их отношений давно вышла за стандарты приличия.       — Все, милая, давай мы забудем об этом как о страшном сне…       — Вот Лучиано удивится, узнав, — Стефания качает головой загадочно.       Точно.       Если отец ещё сможет глянуть сквозь пальцы, маменька и вовсе не в силах его ругать, то у брата рука поднимется: метафорически. Его в жизни никто не бил, и Лучи вряд ли захочет рушить эту традицию.       Но, что там бить, от Лучиано иногда хватало крайне выразительного взгляда. Никаких криков, просто глаза, вписывающиеся под кожу, в душу — лучше всяких плетей.       Быть может, тот отнесется с понимаем, если младший наплетет что-то укрепление отношений: ему де Сенье точно не расскажет про слухи. Стыдно.       Стыдно, но стыднее было бы опоздать на второй танец. Он кивает Стефе, отправляет воздушный поцелуй: просто знает, что никто их не видит.       Когда первые ноты быстрой музыки льются, Пьер, словно зачарованный, глядит на сильную руку, сжимающую его ладонь. Его ведут так удивительно легко, словно он - пушинка, словно пыль, на которую стоит лишь подуть, чтобы унести далеко-далеко.       — В этом танце юноши берут девушек на руки, мы же…       — Вы думаете, я вас не унесу?       Действительно.       Уильям - удивительная персона. Удивительная, не потому, что танцует со, стоит признаться, завидным юношей города. Удивительная потому, как его волнует собственная грузоподъемность, а не факт необходимости поднимать партнера на руки.       — Нет, я не о том, — Пьера перекручивают. Он чувствует, как начинает кружиться голова: на улицу бы.       — Поздно, мистер Тибро-де-Сенье, — и Уильям так легко делает круг с Пьером на руках, что это движение кажется сущим бредом.       Да, Лучи не будет в восторге.       Если честно, де Сенье и сам не в восторге: знать, что вас могут так легко поднять на руки даже обидно.       Все заканчивается поклоном, как полагается. Пьера немного мутит после активных движений в душном климате бального зала — людей, может, и не так много, но воздуха не хватает совершенно.       — Спасибо за танец, мистер Уильям, — мутит-не мутит, а де Сенье озорно улыбается, переходя с формальностей на имя.       — Я был рад танцевать с вами, мистер Пьер, — только сейчас они, кажется, познакомились. Познакомились по настоящему, не обменялись сухими фразами и скорыми впечатлениями, а правда познакомились.       Пьер кланяется глубже, чем при приветствии. Темзенд вновь лишь кивает благоговейно: не положено ему, старшему, кланяться.       Он кивает и удаляется, ступает в коридоры, на встречу хозяевам Коулманам. К де Сенье, кажется, только сейчас приходит осознание, что все это затевалось для Уильяма Темзенда, владельца земель Генри.       А ещё пришло осознание, что он не наблюдал Кэролайн. Хотя, то неудивительно: кто же посмеет высунуться из кухни в таком незавидном положении?       И он, конечно, решает отправиться на поиски.       В её блеклости было удивительно просто найти отличия. Совершенно неприметная, но оттого и заметная мисс Коулман являлась жертвой брака по расчету: оба ее родителя - выходцы богатых семей.       Совершено некрасивые, стоит отметить, выходцы.       Миссис Коулман была толстушкой и коротковолосой — Пьеру часто напоминали, что его собственные волосы длиннее её волос — рыжей дамой с коричневыми маленькими глазами. Черты её лица были столь негармоничны, что при взгляде на ту было совершено неясно, куда обращать свой взор.       Но, что же, миссис Коулман шла на ухищрения, делавшие её образ сколько-то приличным. Что касается её мужа: это был разговор отдельный и очень, очень длинный.       С затуманенными глазами и проплешиной на белых, почти бесцветных волосах, мистер Коулман был хорош исключительно в соблюдении тысяч традиций, требовавших своего соблюдения.       Пьер таким похвастаться не мог — впрочем, да, порхающие ресницы и невинные глаза прощали все.       Даже такие размышления: человек из высшего света не должен был оценивать чужую внешность ни при каких обстоятельствах.       Не должен, но когда Пьер видит худющую Кэролайн, одетую в совершенно неидущее ей красное платье, что смотрит своими карими глазками-пуговками, он не может не оценивать ее вид.       — Здравствуйте, мисс Кэролайн, — Пьер ей только кивает: с кружащейся головой ему только чьи-то руки целовать не хватало, — Или мне уже стоит называть вас миссис Кэролайн?       Верх наглости. Но за этот вечер Пьер набедокурил столько, что подобная шалость уже не кажется чем-то смертельным.       — Ох, здравствуйте, сэр, — де Сенье от одного этого тусклого «сэр» готов свалиться в обморок. Никакого темперамента, — Как вы узнали?       — Вы выглядели столь обеспокоенной весь вечер, что мне показалось, будто вы находитесь в затрудненном положении…— пусть Кэролайн тешит себя мыслью, что Пьер обращал на неё свой взор весь вечер.       Бал завершен уже как полчаса. Слуги беснуются, шныряя тут и там, держа в руках подсвечники, разнося столы и наматывая круги суеты. Наступала та часть, когда все благодарили за вечер, разъезжались по своим плантациям. Наступала пора, когда Огаста засыпала недолгим и спокойным сном — рано утром на плантациях уже вскакивают рабочие, гонимые поднимающимся солнцем.       — О, да-да…Скажу вам по секрету…Только пообещайте сохранить все в тайне.       Разумеется, Кэролайн не надеялась на секретность этой информации. Она делилась ей с целью распространения. Чтобы ни одна кошка не осталась без знания, что мисс Кэролайн Коулман отныне миссис Кэролайн…       Кто же станет её супругом?       — Отныне я - миссис Миллер. Мы с Кларком помолвлены.       У Пьера сердце прямо падает. Как обидно, оказывается, проигрывать! Только, конечно, он улыбается — нельзя даже в теории допустить, чтобы Кэролайн раздумывала о возможности существования спора на её супруга.       «Если бы она обвенчалась с Россом», — думается де Сенье, — «я мог бы потребовать от Стефании забыть сегодняшний вечер, в качестве платы за выигрыш».       — Ох, я поздравляю вас! Крайне рад за вас, миссис Миллер, — Пьер улыбается, чувствуя, как легонько темнеет в глазах.       Мимо идут со свечами, опаляя спертый воздух притихшем огоньком.       Что сегодня на него нашло?       Честно, от всех этих скляночек, бережно дамами хранимых, Пьер бы не отказался. Потому как тошнит его страшно — а продержаться ему надо до дома, до родной плантации.       И, выходит, он будет скакать на родной кобыле по темноте Огасты. Не сулит ничего хорошего — головокружение наезднику - не товарищ — но думать о том некогда. Сейчас надо достойно проводить Кэролайн в узы семейной жизни.       — Я приглашаю вас на наше свадебное празднование. Буду рада, если вы приедете…       Пьер отвечает что-то тихое и не вдумчивое. Что-то, что Миллер была бы рада услышать.       Вновь кланяется и следует за чьими-то хохочущими сыновьями, держащими направление в сторону выхода из поместья.       Пьеру тоже надо выйти, срочно надо выйти: а ещё ему надо найти Лучиано, чтобы тот не успел прильнуть к кому бы то ни было за желанием разговора. Если он успеет - это надолго.       В коридоре тут и там маячки-огоньки. Они шагают ровным рядом, тяжелым строем, провожая всех уходящих из поместья Коулманов. Пьер по стенке почти ползет: на деле, конечно, всего-то опирается ладонью.       Ползет-шагает, наконец чувствуя весенний ветер, позволяющий вздохнуть глубже. Дверь отворяется, заставляя поежиться от резких перемен температур: улица оказалась страшно холодной в сравнении с духотой дома.       — Мистер Пьер, на вас лица нет. Что стряслось?       «Вы стряслись, и ваши танцы» - но, конечно, он так не отвечает Уильяму.       — В доме ужасно душно, вы знаете… — Пьер прислоняется к деревянной стене, — вышел подышать.       — Вам не требуется помощь? — как благородно, если вдуматься. Уильям - джентельмен, что для человека его судьбы является редкостью: приезжим на земли Джорджии тяжело оставаться культурными и вежливыми, ведя вечную борьбу против здешних же порядков.       — Нет-нет, спасибо большое, я справляюсь самостоятельно.       — В таком случае, хорошо. Прощаюсь с вами на сегодня. До встречи, сэр, — Пьер, наверное, скоро начнет считать количество таких его уходов.       Начнет, а пока отдышится по человечески. Господи, от воздуха Огасты мутить начинает сильнее: тут весной прямо пахнет.       — Что это было? — приплыли. Мышеловка захлопнулась.       Пьер брата на расстоянии чует: а еще чует, что тот недоволен.       — Мне холодно, — может, тактика «умирающий лебедь» окажет на него благотворное влияние?       — Пьер.       — Поехали домой, — оставлять надежд не хочется.       — Пьер, — голос Лучиано на пол тона сбавляет, но младшему думается: «уж лучше бы он кричал».       — Если я скажу, что это был простой танец, в виду моего желания продемонстрировать наше хорошее к мистеру Темзенду отношение, я буду оправдан?       — Если бы станцевал с ним единожды, то, возможно.       — Мы можем побеседовать об этом дома?       — Если об этом услышит Белль - тебе будет хуже.       — Мама видела?       — Не уводи тему. Просто объяснись и мы поедем домой.       «Просто объяснись» - как у Лучиано все просто! Или, что более вероятно, все сложно у Пьера.       — Он просто пригласил меня оба раза, я не стал отказывать…       Лучи вздыхает, да вздыхает так, что де Сенье аж совесть грызет. Он, видно, действительно заставил брата сокрушаться по упущенным моментам воспитания.       — У меня даже ругать тебя не получается, — Тибро тихо смеётся себе же, — Хорошо, буду считать, что это всё - твоя дипломатия.       Лучиано застегивает пуговицы на плаще Пьера: тому сейчас слишком не до этого, чтобы возмущаться и требовать самостоятельности. Застегивает и стягивает с себя сюртук, накидывая на чужие плечи сверху.       — Лучи, не надо было…       — Тебе холодно.