***
Уильям писал семье редко. Каких-то два письма за два с половиной месяца: сейчас почтовые возможности представляли собой достаточно быстро пришедшие письма и передачки, однако пользоваться ими он не спешил. Все же, и ему ответы поступали не так часто. Меж ними 280 миль расстояния, но расстояния иного, не физического куда больше: за два года сомнительных перескачек, перебежек, забытых адресов и лиц, сложно не потерять то, что называют узами. Единственное, что напоминало о Роли- сверток бумаги, исправно лежащей в бумажниках, сумках, одеждах: это листок с ровным почерком Джеймса. И Уильям не знал, совершенно не знал, какие эмоции в нем этот сверток вызывает: что он должен чувствовать, глядя на «Удачи», от руки выведенное младшим братом? За два года он, кажется, разучился чувствовать. Отучил себя закатывать глаза, бояться, одергивать руки: да, фамилия у Темзенда красивая, да только наследие ее, отныне, не столь прекрасно и величественно. У него фамилия Английский завоевателей, колонизаторов, аристократии, не марающей руки. А Уильям и Джеймс родились в этой царапающей душу серости былого блеска: за долгие годы, династия растеряла золото. Они родились в новой и красивой столице, вот только жизнь их была не новой и некрасивой. Их мать, принесшая фамилию, тоже росла так. Росла, но фамилию считала гордостью, холодной гордостью научив представляться. Темзенд - дитя вождей, стоящее на улице с ранних лет, умеющее обращаться с орудиями труда. Темзенд - дрянное дитя. Ведь не полагается ему уметь то, что он умел: да впрочем-то, Уильяму не полагается пройти пройденное и совершить совершенное. Ведь когда ты знаешь звенящее чувство голода, в голове не вертится вопрос этики и морали: в голове вертится желание не опускаться до того вновь, желание не голодать. И когда он побежал с свои 19, когда он побежал, получив это «Удачи» от Джеймса: вот тут да, никакой этики. Он топтал, он наступал на груди, он смотрел холодно: он просто пробивал себе дорогу к будущему, он руками вырывал себе право жить. И сейчас он глядит на последствие своего выбора. Он глядит на возрождающееся земли, он глядит на Огасту, на скомканный лист и… И не чувствует ничего. Он чувствует себя в безопастности, а чувствовать себя в безопасности иногда и значит не чувствовать ничего. Живя без чувства безопасности привыкаешь к этому страху, привыкаешь к самым глухим и безнадежным мыслям, привыкаешь к пыли в собственном сердце. А теперь, когда он пробил себе дорогу, когда встал над собственными землями гордо, Уильям Темзенд не чувствовал ничего. И глядя на скомканный лист с этим «Удачи», он не чувствовал ничего.***
— Ох, вы пишите кому-то? Тибро де Сенье — вообще не звучит, как фамилия Американской элиты, верно? Только, таковой они и являлись: это видно в детях. В том, что дети семьи - дети до той поры, до коей им и нужно быть детьми. Это видно в их глазах. В глазах Пьера особенно: Уильям ещё у Коулманов пригляделся в голубые океаны озорства и юных улыбок. Они горели живо, горели так, как должны гореть детские очи. — Скорее читаю. — Это ваша семья? — какая догадливость. Уильям теряется от простоты вопроса, от его прямолинейности: его прошлые семейные узы никого не волновали. — Разве вы можете задавать такие вопросы столь прямо? — Нет-нет. Простите мне мою вольность, — Пьер рассматривает хлопок внимательно, по хозяйски: Темзенду неясно, что он там нашел, — Извольте поинтересоваться, кем же отправлены данные письма? Не вашей ли семьей? — рассматривает и улыбается. — Да, — Уильям не уточняет, чему посвящено это «да», — Да, семья, — тут же, впрочем, спохватывается. — Расскажите, будьте любезны, о ней, — ещё лучше, чем вопрос о письмах. Будь Темзенд сиротой, каким бы оскорблением в его адрес это прозвучало... — Что вам интересно? Они оба понимают, что Пьера интересует история получения земель. Это удивительно глупая история. — Как вы жили до переезда в Огасту? — поэтому Уильям уведет тему. — Моя семья сейчас живет в Роли. Мать, отец и младший брат пишут ежедневно. Раньше я жил с ними, но по определенным обстоятельствам, — Темзенд и сам поражается, как деликатно он обходится с темой собственного детства: ему не сложно говорить об этом, просто отношение общества южан к такому трудно предугадать, — вынужден был переехать. — А вы скучаете?***
— Нет, что вы… — Уильям не знает, как находит себя, провожающим Пьера до поместья. Видимо, так же, как и танцующим. Они болтают о сущих глупостях, о ерундистике. Болтают о погоде, урожае, о соседях — честно, де Сенье сложно удерживаться от эпитетов, вроде «Бультерьер» в отношениях некоторых особ — болтают о праздниках: в основном, болтает Пьер. Уильям делает кое-что важнее: он слушает. — А вы хотите семью? Все, конечно, услышали ваше твердое намерение, однако… — де Сенье умолкает, выжидающе глядя. — Однако? — Это перестанет быть вашим желанием через год. Дальше это станет поводом для слухов и вопросов, — Пьер говорит это тихо, удивительно тихо. — Я пока не планирую задумываться над этим вопросом. Уильям в ответ наблюдает лишь кивок, пока в воздухе витает невысказанное: «я тоже не планирую, но меня не спрашивают». — Вы кажетесь мне смелым, — о, комплименты Пьер делать умел: это целая наука. Главное похвалить то, что хвалить не вздумает никто иной. Однако сейчас это получается случайно. — Откуда у вас такое мнение обо мне? — Знаете, рискнуть домом и перебраться сюда - удивительная смелость. Темзенд кивает, не говоря, что отсутствие выбора - не смелость. — Не зайдете на обед?