Ризанетти

Время застыло на старом чердаке твоей мастерской. Она стала твоей, хотя носит до сих пор имя твоего учителя. Имя доброго старика, приютившего двух мальчишек. Одному он прощал скверный характер и вспыльчивое сердце, другому — молчаливую гордыню и неловкие руки. Таскал их за уши для виду — и бесконечно жалел обоих маленьких глупцов. Время застыло. Старые доски давным-давно прогнили — как ты и говорил. Их меняли, кажется, дважды. Но важно ли это, если пол чердака всё такой же неотёсанный и тёплый, всё так же колет щепками босые ступни. Пыль кружится в тонком луче — она висит в воздухе с тех пор, как ты здесь тысячу раз перебирал чужие рисунки, сидя вон в том углу, под паутиной. Паутина всё та же — и неважно, сколько поколений пауков упорно свивало её на прежнем месте. Твои лёгкие шаги звучат на ступенях. Ты продолжаешь говорить с человеком, который отвечает тебе снизу, из зала маленького музея — хранилища самого дорогого, что есть в твоей памяти. Вот ты показываешься весь из квадратного люка. — Позвони им сегодня, будь моим спасителем, — кричишь вниз. Вскидываешь голову, пятернёй отбрасываешь волосы. Лукавая улыбка, предназначенная смотрителю зала, медленно сходит с твоего лица, сменяясь серьёзным интересом. Ты встаёшь рядом и несколько секунд тоже смотришь на паутину в углу. Чувство, которому тесно за сомкнутыми губами, обретает словесную оболочку: — Время остановилось. Ты со смешком изгибаешь бровь. — Об этом ты здесь думаешь? Мне прямо сейчас обратное лезет в голову: как далеко время нас унесло. Всë начиналось тут с перевëрнутого ведра. А теперь в твоëм ведре телефонные провода тянутся сквозь мрамор, и дерево делают из пластмассы. Разве ты знал тогда, что такое пластмасса? И твой новый герой — не философ, не писатель, а учëный. — Каждый раз находится, что добавить. Тюфяк тяжело падает на пол — на прежнее место, только теперь он обтянут синтетикой в цветочек. Ты открываешь вино. Стаканов у нет, идти вниз не хочется. Да и кажется, что за старого маэстро так и пристало пить: вдвоëм из одного горла. — Переночуем сегодня здесь, как раньше, — говоришь ты. — Вы разве не снимаете номер с этим… Как его зовут? — Уже не снимаю, — морщишься ты, поджимая ноги по-турецки. — Нас выгнали. — За что? — Шумели. — Занимались любовью или ты просто на него орал? Улыбка, лукавая и яркая, змеится по твоим губам. — Всего понемногу. Ты пьëшь, не пьянея, и говоришь, и твои слова дурманят сильнее вина. Потом смолкаешь, и тишина договаривает за нас голосами, которые отпечатала в себе много лет назад. — Как пылинки. Ты вздрагиваешь, смотришь искоса — волосы падают на глаза. — Что? — Мы как пылинки. А время — как вода из ведра. Знать бы, кто его опрокинул и что хотел отмыть. Ты смеëшься: — Глупый, глупый Нетти. — Ты прав, сегодня нужно переночевать здесь. — А что ты будешь делать завтра, глупый Нетти? С твоим настороженным взглядом лучше не встречаться — он обжигает, как уголь в ладони. Ты знаешь ответ, и потому нет нужды произносить его вслух. — Это плохо кончится, Нетти. Ты снова не закончишь историю, если будешь прыгать туда-сюда. А начать новую будет ещë труднее, чем в последний раз. — Нельзя же их бросить. Твои глаза вспыхивают злым огнём и гаснут, скрывшись в тени волосы, когда ты опускаешь голову. На душе у тебя кипят те же слова, что и у всех, когда они злятся. «Ты бросаешь всех и постоянно, Нетти. Ты бросаешь тех, кому ты дорог. Ты говоришь, что не можешь их бросить, но бросаешь меня». То ли гордость, то ли безнадёжность смыкает твои губы. Слишком долго мы ходим по кругу, чтобы в злых словах был смысл. — Расскажи мне про своего учёного, Нетти. И про всех остальных своих новых друзей.