Ризанетти

Начало пятого утра. Мир раскололся, как яичная скорлупа, на две половины: на верх и низ, на небо и землю. Он должен был расколоться, потому что в нём нет равновесия. Облака тянут купол всё дальше от земной тверди, узловатые корни старых деревьев держат почву и камни, как якоря. Небо далёкое, светло-голубое, с каждой минутой его всё глубже пронизывает невидимое солнце. Старые невысокие абрикосы, и сплетение лозы среди могильных плит, и острый силуэт часовни — всё погружено в лиловую тень. Та же тень покрывает твоё тело. Ты не человек и не призрак. Ты всем своим существом вплетён в узор лиан и теней, ты пускаешь невидимые корни глубоко в мокрую почву, ничто не оторвёт тебя от земли и не отпустит к небу. А солнце по ту сторону горизонта подходит всё ближе, и времени всё меньше. Благодарность теням за то, что скрывают твои глаза. Они черны, в них страх ребёнка, оставленного в одиночестве, в них печаль старика, потерявшего надежду оттого, что видел слишком много, в них боль тоскливой юной любви. Они обжигают, даже в кромешной темноте их невозможно было бы не почувствовать, но хотя бы не видеть их — уже благо. — Пора идти. — Ещё три минуты, Нетти. Не спеши, прошу тебя. Уже некуда спешить. — Трёх минут ты и не почувствуешь, когда они пройдут. — Не жадничай, душа моя. Через сколько лет я снова тебя увижу? Все годы до нашей встречи ты тоже не почувствуешь. А я не могу быть уверен, что ты меня узнаешь. Это не жадность, это страх. Но о страхе нельзя сейчас говорить вслух. Подло было бы вызвать тебя на жалость в такую минуту, потому что, в конце концов, больно будет тебе, и никто тебя не пожалеет. Твои руки невесомо касаются пальцев, плеч и лица. Будто прикосновения позволяют тебе увидеть больше, чем различают в полумраке глаза с вечно узкими зрачками. Ты мастер прикосновений. И раз за разом, круг за кругом не выходит у тебя научиться. Что-то маленькое и хрупкое внутри тянет тебе навстречу холодные хрустальные ручки — а тело не отвечает, не знает, как повторить движение души. Ты так привык не получать ничего взамен, что тебя это почти не огорчает. Легче думать, что ты привык. — Элио! Ты вздрагиваешь, будто страх, заставляющий жадничать, прорвался сквозь поры и обжёг тебе пальцы холодом. Кто мог ждать, что это случится? Ты смотришь растерянно, но нельзя не отвернуться, потому что голос принадлежит другому миру, в этом саду он звучать не должен. Голос Трогота Дильгоса произносит чужое, неверное имя — временное и пустое, как маска. Под чужим именем позволено говорить «я» и «я есть», потому что это ложь. Коренастая фигура падает на четвереньки. «Ноги, — больно отдаётся в висках. — Глупый, бедный Трогот, твои ноги!..» Он рассуждал так пространно и с таким увлечением о страшном влиянии Провалов на мозг и нервы. Есть ли что-то более хрупкое в человеческом теле, чем это сплетение живых проводов? Есть ли что-то более хрупкое, чем тело человека из крошечного каменного мира? Он лучше всех знает, умный Дильгос, глупый Дильгос, чем рискует, когда бросается за Элио Буджардини. Той маленькой сущности, которую Трогот зовёт по имени, очень страшно. Элио Буджардини бросился бы ему навстречу, но Элио Буджардини — маленький кусочек большой мозаики, на которую распадается кто-то по имени Ризанетти. Осколков с каждым разом всё больше, и всё труднее сказать: «Я есть». Ты всегда думаешь, говоришь и движешься быстрее. В неуловимый миг ты оказываешься перед Троготом Дильгосом, опускаешься перед ним на колени. Так странно видеть вас рядом: тебя, принадлежащего этому месту, которое принадлежит тебе, и Трогота — неуместного, как чёрно-белая вклейка на цветной фотографии. Ты берёшь полное лицо Трогота в ладони, и его глаза видят твоё истинное лицо: лицо мальчика и старика, и прозрачный кокон кровь-цветка, и чёрную ядовитую бездну, ведущую в тихий весенний сад. Трогот не в твоей власти, его зрачки ты не в силах затуманить, и сквозь них смотреть бы на тебя вечно — или хоть три минуты, от которых Трогот отнял у нас половину. — Слушай меня, Трогот Дильгос, — говоришь ты. Он не в твоей власти, но не может не смотреть и не слушать. — Ты здесь из-за Ризанетти. Ты рискуешь остаться без ног ради Ризанетти. Ты сам того захотел, прав ли я? Трогот может только кивнуть, оглушённый Провалом и твоим горячим шёпотом. — Ризанетти ты не увидишь, пока он не придёт в следующий раз. Если будет следующий раз. Ты внимательно слушаешь меня, Трогот Дильгос? Ему приходится снова кивнуть. — Ризанетти с каждым разом всё труднее вспомнить себя, всё труднее назвать своё имя. Он ходит по кругу и будет ходить до тех пор, пока не допишет историю. Тогда Ризанетти успокоится. В твоей истории не бывать красивому финалу, Ризанетти был тебе другом и пожалел тебя, а красивый финал дорого стоил бы тебе и твоим близким. Так что Ризанетти рискует, начиная заново. Он сделает так, чтобы у тебя всё было хорошо, насколько это возможно. Пользуйся этим — живи и пользуйся, и радуйся, но, когда Ризанетти снова назовёт своё имя — вспомни мои слова. У него будет на примете другой человек. Этот человек должен пройти свою историю от начала до конца, будь то хоть самая страшная из трагедий. Ты должен помочь Ризанетти вспомнить себя и не потеряться, и не потерять следующего своего героя. Потому что на одну ещё попытку после тебя Ризанетти хватит, а дальше — я сильно, сильно сомневаюсь. Ты обещаешь мне, Трогот Дильгос, что следующий Ризанетти не потеряет себя? Я буду сопровождать его по свою сторону, а ты — по свою. Уговор, Трогот Дильгос? Ты позволяешь себе возмутительную вольность. Трогот Дильгос не принадлежит тебе. Он не должен заключать с тобой уговоров. Но Трогот Дильгос — не марионетка и не оживший рисунок. У него есть свободная воля, и уши, чтобы слышать, и острый ум, чтобы понять главное, несмотря на страх, и живые губы, чтобы произнести: «Уговор». И ничего не поделаешь после того, как он это слово произносит. Ты поднимаешься с колен и отворачиваешься от беспомощного Трогота. Ноги его парализованы, но скоро с ним всё будет хорошо. — Теперь пора, Нетти. Мы идём навстречу стрельчатому силуэту часовню. Плющ обвил её до купола, и тусклый крест не отражает солнца, протянувшего над горизонтом первый луч. Плющ ядовитый, с острыми листьями — Цветок, начало и конец которого в твоём сердце. Твоё дыхание, пахнущее Цветком, ядовитое дыхание касается губ. Ты вкладываешь в них слова, и слова эти — «Я есть». За ними приходит имя, от которого я отказался по доброй воле. И память, которую я также по доброй воле разбил и отдал осколки тебе на хранение. Ризанетти — связующее звено между именем истинным и чужим. Имя странного человека. Ключ от власти над каменным лабиринтом, который начинался с рисунков, спрятанных под соломенным тюфяком, и с перевёрнутого ведра. За короткую жизнь Элио Буджардини я входил туда множество раз, но только в последний раз вхожу всегда так, как в первый. Пиктаринтум своенравен. Он каменный брат Ризанетти — гордец, наглец, убийца и лжец. Пиктаринтум ненавидит приказы. Вынужденный подчиниться, он в отместку уничтожает Ризанетти, до самой сущности крошит в мелкую мраморную пыль. Но что сказано, то будет исполнено. Трогот Дильгос возвращается в лазарет, и ноги послушны ему почти так же, как прежде. Маленькая девочка по другую сторону ширмы на следующий день тоже сделает первый шаг на тонких дрожащих ногах. Теодора Лигея провожает Стефана задумчивым взглядом. Кира в тихом полумраке пятьдесят четвёртого яруса, далеко-далеко от страхов и предательства, там, где никто не будет её искать, поддаётся рукам и голосу Эстиниана. И скоро, скоро начинает свой путь высокий своенравный мальчик, чтобы Трогот Дильгос исполнил уговор, и Ризанетти закончил историю, и чтобы я узнал тебя ещё раз.