Коллективное бессознательное

В хижине Диего одна кровать — и следует его поблагодарить за лежанку в виде набросанных на пол шкур. Одной хватило, чтобы свернуть и подложить под голову. Время, когда с бытом покончено, а сон ещё не наступил, лучшее для разговора. — Что именно сказал этот… — имя вспоминается не сразу, — Торус? — Он много чего сказал, причём нелестного. Изъясняйся конкретнее! — Диего морщит лоб и, сидя на кровати, похрустывает толстыми костяшками пальцев. — Ну-у… Ты говорил, что мне следует стать полезным. Как именно? — Такие вопросы задай утром ему в лицо. Только не суйся во двор замка, если не застанешь его у ворот. — Диего красноречиво даёт понять, улёгшись на постель и отвернувшись к стене, что разговор закончен. Свечу, коптившую и дурно смердевшую при горении, он не тушит. Любит спать при свете? За день накопилось много вопросов — о жуликах из другого лагеря, о неких болотных укурках… Да и приставший тип ясно дал понять, что следует выведать имена тех, кого следовало опасаться. Догадки копошатся в голове, не давая уснуть — даже тогда, когда свеча с шипением гаснет. Именно мысли, а не храп Диего и пьяный смех за стеной убогой хижины, гонят сон прочь, вынуждают ворочаться в поисках более удобного положения нывшего тела. Если в колонии всё завязано на том, чтобы кому-то стать полезным, какую выгоду несёт Диего эта странная, завязавшаяся сегодня дружба? Утром, с восходом солнца, хоть что-то да должно проясниться. Именно эта мысль выбивает из головы остальные, не позволяющие векам отяжелеть, а телу — забыться сном, крепким, которому не мешает утренний холод, просачивающийся сквозь щели хижины. — Поднимайся, ленивая задница, — будит Диего. — И откуда ты такой… способный безмятежно дрыхнуть? Ответ-то он получил, но, что и следовало ожидать, не поверил и посчитал шуткой, что не удивительно: люди неверием способны уничтожить то, что существует, и, напротив, создать одной лишь верой. И чем больше людей уверует, тем бо́льшим могуществом обладает тот, кого они создали. — Перестань скалить зубы, если не хочешь, чтобы тебе их выбили! — Диего с самого утра не в духе. — Я даже тебе позавидовал. Ты потому никому нахрен не сдался, что у тебя ничего нет. То, что он принимает правду за ложь, не удивляет. Быть может, он запомнит человека, которому сам же дал имя — Ам Шегар — и которому помог, как оборванца. Быть может, в подходящий миг он обо всём узнает. Всему своё время, и сейчас оно подходит как нельзя лучше, чтобы выяснить побольше о людях, чьи имена вчера прозвучали, например… Диего, как всегда, усмехается в усы, когда слышит просьбу: — Поведай о Торусе. Он не задаёт вопрос: «Тебе это зачем?» Он не огрызается: «Если тебе любопытно, поди и сам с ним почеши языком!» Он глядит исподлобья и стучит пальцами по грубо сколоченной, как и всё здесь, столешнице, после выдаёт: — Я знал, что в шахту ты торопиться не станешь. — Откуда же? Диего замирает, словно превращается в изваяние. Только взгляд, слишком пронзительный, выдаёт, что он не окаменел. Прищурив правый глаз и понизив тон, поясняет: — Чутьё подсказало. Веришь? — Нет. Вне лагеря он сам же советовал помалкивать до встречи с магами Огня. Сейчас благоразумно не поднимает эту тему. Раз здесь отчётливо различимы разговоры снаружи, то и другим слышно, о чём говорят в этой хижине. — Как хочешь, — отмахивается Диего, возясь с наручем и насвистывая незатейливую мелодию. О Торусе он так и не рассказал, мелькает мысль. Как пить дать ловко уходит от разговора. Впрочем, он ещё вчера прямо ответил, что вопросы следует задать самому Торусу, и некоторое время голову мучают раздирающие её надвое раздумья, что делать — поговорить с Торусом или поискать еду. — А может, я тебе могу быть полезен, — напрашивается предположение. — Может быть, — увиливает Диего. Отвлёкшись от ножен, он добавляет: — Этот вопрос советую задать не только мне, если в шахту не хочется, а хочется обрасти знакомствами. Но меру соблюдать советую. Чрезмерная назойливость чревата мордобоем, а кулаки… — он бросает взгляд на ладони, далёкие от женственности и достаточно крупные, — ты ещё не отрастил до такой степени, чтобы валить всех щелчком пальца. За урок, может, и следует его поблагодарить, но от слов толку нет. Поэтому остаётся, услышав напоследок: «Найдёшь меня здесь, если понадоблюсь», — покинуть хижину, в том числе и потому, что тело мучит не только голод. Хочется плеснуть в лицо воды. День обещает выдаться знойным, хотя солнце едва озарило алыми лучами Старый лагерь, чьи обитатели за вчерашний день насытились новостями о появлении новичка и больше не лезут с расспросами. Цепкие оценивающие взгляды — вот и всё, чем они одаривают. Кто-то недовольно бурчит: «Только появился, как уже снюхался с Диего». Имя этого трепача хочется выяснять меньше всего. Желание рассмотреть собственную телесную оболочку — не бегло, как вчера, а неспешно, перевешивает даже чувство голода. Синяк от удара кулаком на скуле, и та болит от попытки скорчить рожу… Если у Буллита хватает сил только на то, чтобы бить безоружных, он поплатится, когда придёт его время. Холодная вода унимает боль. Остаётся мелочь — перетянуть растрепавшиеся за ночь волосы и поискать пожрать. Снаф — кажется так назвал Диего местного повара. Только, проклятье, следовало сначала спросить, где именно его искать. Желание расспрашивать направлявшихся к вратам рудокопов с кирками в руках отпадает после грубого ответа: — Отвали, если не хочешь получить в грызло! Диего прав. Назойливых здесь не любят, и его радушие выбивается из всеобщей неприязни. Остаётся осматриваться по сторонам, приглядываться к тем, кто остался в лагере. Повар должен стоять у котла. Всё, за что цепляется взгляд — это сковородки, и кто-то даже жарит на одной из них мясо, и от запаха рот враз наполняется слюной. Если урок не приставать усвоился, то второй — глядеть не только по сторонам, но и вперёд — начисто позабыт. Вряд ли кто-то из обитателей извинится, если нечаянно толкнёт другого. Поэтому на типа, с которым удалось столкнуться едва ли не нос к носу, пришлось рявкнуть: — Гляди, куда прёшь! Драка — вполне закономерный исход столкновения. Но невнимательный тип, молодой, с взъерошенными короткими русыми волосами явно не собирается её чинить. Взгляд глубоко посаженных карих глаз восторженный, словно он встретил старого приятеля. «Ты обознался», — вертится на языке, предусмотрительно оставшемся за зубами. — Что-то я тебя здесь раньше не видел. Ты новенький, да? — выпаливает он. — Да. — Вот и славно. Я люблю новеньких. — Если учесть, что подавляющее большинство местных далеки от дружелюбия, признание звучит скорее зловеще, чем радушно. — Буду рад познакомить тебя с лагерем. Куда ты идёшь? Ответь — и я подскажу дорогу. Судя по тому, что он волочится хвостом, он не помогать намерен, а повиснуть грузом. Он говорит много и даже не даёт вставить слово, в том числе и прощальное: «Бывай». И если бы не крупный бородач в фартуке, стоящий у большого котла, неясно, когда и каким способом удалось бы отвязаться от приставалы. — Ну-ка пшёл отсюда! — Бородач замахивается поварешкой. Когда настырный тип удирает, опускает большую руку и бурчит под нос: — Только его тут и не хватало. — И тебя достал? — то, что вопрос глупый, приходит в голову поздно. С болтуном удалось познакомиться всего ничего времени назад, а тот уже успел надоесть. — Здесь нет ни одного человека, который бы не дал ему в морду. — Бородач перестал помешивать содержимое котла и исподлобья поглядел: — Хотя… Уже есть. До поры до времени, если на что-нибудь… — он окидывает взглядом с головы до ног, — годишься. Вроде парень крепкий. За болтовнёй не сразу приходит догадка, что найден тот, кого хотелось найти. От котла идёт пар. От запаха еды, пусть и далеко не изысканного, живот урчит и выделяется столько слюны, что приходится её раз за разом сглатывать. — Ты Снаф? — напрашивается вопрос, глупый, потому что ответ более чем очевиден, но заданный, чтобы поддержать беседу. — Ну я, — фыркает повар. — Раз задаёшь вопрос, значит, выяснил, кто тут кормит. — Снаф стучит поварешкой о край котла, стряхивая варево. — Только не спросил: а готов ли я кормить тебя, ещё и задарма? — С чего взял, что задарма? — Приходится терпеть пристальный взгляд, которым он окидывает с головы до ног — как пить дать изучает, что можно взять с собеседника всего за миску похлёбки. — Диего пожаловался, что твою кашу невозможно жрать. — Вот пусть бы он и насобирал адских грибов! Пару мясных жуков придавил — и решил, что помог мне, — ворчит Снаф. — А то пожрать любят все, а похлопотать, чтобы получилось вкусно, мало кто хочет. Вот оно, его уязвимое место-лазейка. Если дело только в грибах, то… Проклятье, оружием бы разжиться. В лагере-то они не растут! Что-нибудь придумается. Потому что голод время от времени будет одолевать, а ссориться со Снафом невыгодно. Выплеснув злобу, тот накладывает в деревянную миску варёный рис, в котором даже есть кусочек того самого мясного жука, принесённого Диего, по всей видимости и, взяв обещание, что посуда вернётся, начинает рассказ. Говорит он много, но его болтовня не раздражает, потому что вопросов он не задаёт, только жалуется, что стражник по имени Нек, снабжавший его припасами, сбежал в Новый лагерь, жулики из которого изрядно портят жизнь обитателям Старого. И чем больше он жалуется, тем сильнее возрастает желание взглянуть на Новый лагерь изнутри. — …так что помогай, если хочешь жрать, — завершает Снаф рассказ. — Мясные жуки заводятся на помойке. Можешь попытать счастья там. После насыщения упоминания о похлёбке из мясных жуков, до этого ползавших по помойке, звучат не заманчиво, скорее наоборот. Остаётся верить на слово, что блюдо вкусное. Впрочем, большого выбора нет. Остаётся сполоснуть миску водой из ведра. Дорога, извилистая и ухабистая или прямая и гладкая, раскидывается под ногами, если ведёт к цели. Если немногим раньше голод гнал к Снафу, то теперь остаётся растерянно озираться, гадая, в какую сторону пойти — вперёд, откуда доносится стук молота, или назад — к Торусу, например. Можно попытаться пристать к стражнику, на которого падает взгляд, но кислая рожа напрочь отбивает желание делать это. Призрак, забивавший в стену дома гвоздь, слишком занят. Стоять на месте — дурацкая затея. Увы, понимание этого приходит слишком поздно. Если бы ноги понесли хоть куда, не довелось бы услышать: — Скучаешь? Значит, тебе нужен тот, кто развлечёт тебя. О-о, у меня есть что рассказать. — После этих слов ноги несут хоть куда-нибудь, лишь бы подальше от прилипалы. Какое там? Тот горазд шевелить не только языком, но и ногами. За спиной слышится: — Ты осторожнее со Снафом. Однажды он заставил меня жрать очистки, хотя я ему ничего не сделал. Придурок больной. Неудивительно, что в Старом лагере назойливых не любят.