Ушедший

      Проходили дни, но Уилсону они казались вечностью.       Он сидел в кресле в своем кабинете, откинувшись на спинку, и, плотно закрыв глаза, но не мог задремать ни на секунду. В течение нескольких дней его мысли вращались вокруг Хауса, чьи воспоминания все еще были стерты.       Уилсон горячо надеялся, что амнезия была временной и скоро пройдет сама по себе, но с каждым днем, когда Хаусу не удавалось восстановить память, его надежды таяли, и он с горечью осознавал, что Хаус, возможно, никогда больше не станет тем, кем он был раньше. Физически, он почти полностью выздоровел, постепенно отучаясь от обезболивающих, которые ему давали в больнице, и прошло совсем немного времени, прежде чем ему разрешили уехать в тот мир, о котором Хаус больше ничего не знал. Уилсон открыл глаза и посмотрел на часы. Был почти полдень, и скоро команда будет стоять перед дверью его офиса и ждать его, потому что они договорились, что вместе навестят Хауса. Уилсон считал, что лучше подождать, прежде чем они погрузят Хауса в его старую жизнь. Втайне, конечно, но он надеялся, что к тому времени его психическое состояние улучшится. Однако, поскольку это было не так, ему и команде, вероятно, придется работать вместе, чтобы гарантировать, что диагност вернется к своему прежнему «я».       А потом раздался стук в дверь. Уилсон поднял глаза, поправил свою мятую одежду и прочистил горло. — Заходите, — позвал он команду, но когда дверь открылась, он посмотрел не в лица Чейза, Тауба, Парка и Адамса, а в лицо Хауса. Он стоял там, все еще одетый в больничную пижаму, положив правую руку на капельницу, которую он катил рядом с собой. Уилсон едва мог поверить своим глазам и открыл рот, чтобы что-то сказать, но он потерял дар речи. — Мне до смерти скучно, — пробормотал Хаус и протиснулся в кабинет Уилсона, захлопнув за собой дверь. Не спрашивая, он позволил себе упасть на диван в другом конце комнаты и погрузиться в подушки. Он небрежно положил ноги на стол перед собой и посмотрел на Уилсона. — Ты не можешь просто встать и уйти, — запротестовал он, когда к нему наконец вернулся голос. Втайне, он испытал глубокое облегчение. Для Хауса было так типично убегать, когда ситуация ему наскучила, и даже этот маленький, казалось бы, незначительный жест дал ему надежду, что он все-таки не потерян навсегда. Хотя, он сделал ему выговор словами, уголки его рта дернулись, пока он не сдался и не ухмыльнулся. — Почему бы и нет? — сказал Хаус, потягиваясь, — Мне действительно нужно убираться отсюда. Развлечения хромают, а еда — отстой. И я могу это сказать, хотя я даже не знаю лучшей альтернативы. — его голубые глаза озорно блеснули. Хотя, он не мог вспомнить свою прежнюю жизнь, он, как всегда, был сообразителен.       Уилсону было действительно интересно увидеть основные черты его личности, но они были не до конца достоверны, и все же он был безошибочно Хаусом. Друг заметил это с самого начала. Он все еще был угрюмым, любил сыпать сарказмом, и он все еще был умен и читал в людях то, чего другие не могли прочесть. Это было увлекательно, и, в то же время, немного успокаивало. — Скажи мне, Уилсон… — Хаус задумчиво покачал головой, потирая рукой правую ногу. -Нога так болит… это все еще от несчастного случая?       Радость, которую только что испытывал Уилсон, внезапно испарилась. До сих пор он рассказал Хаусу только основные вещи о нем, такие как его имя, где он работал и жил, и, конечно, он рассказал ему об аварии, из-за которой он оказался в больнице и страдал от амнезии. Они раньше не говорили о его прошлом, Уилсон надеялся, что они оба избавят себя от разговора об этом, но он был наивен, полагая, что Хаус не спросит рано или поздно. — Боюсь, нет… — услышал он свой хриплый голос и вздохнул. Он боялся раскрыть моменты того, что, вероятно, сломало его тогда. Но было бы несправедливо скрывать от него правду. — У тебя была эта травма в течение очень долгого времени, — начал он, выпрямившись в кресле и сложив руки на животе. Он рассказал своему другу о своем инфаркте, мышечной смерти в ноге и страданиях, которые он испытал в результате. Что он годами не мог нормально ходить и что хроническая боль, вероятно, никогда полностью не пройдет. Но потом он остановился. — Это еще не все, — о, его интеллект был одновременно и благословением, и проклятием, когда бывший циник наклонился вперед и внимательно посмотрел на Уилсона. Уилсон едва ли мог отрицать, что ему хотелось бы избавить его от некоторых подробностей своей трагической истории. — Это событие было очень трудным для тебя, — печально пробормотал он и вздохнул. — Ты тогда был женат на Стейси Уорнер. Ваш брак распался после этого инцидента, когда, пока ты был в коме, она решила удалить мертвую мышечную ткань.       С большим вниманием и нескрываемой настороженностью Уилсон наблюдал за каждым незначительным движением на лице своего друга, каждой незаметной вспышкой в голубых глазах своего друга, которые, к его удивлению, выглядели гораздо более задумчивыми, чем грустными или потрясенными.       Не говоря ни слова, Хаус откинулся на мягкие подушки кожаного дивана. Казалось, погруженный в мир собственных мыслей, он медленно, но ритмично растирал поврежденную ногу. О чем он думал в тот момент?       Проходящие минуты казались бесконечными, пока Хаус, наконец, снова не пошевелился, убрал ноги со стола и размял затекшие конечности. Он посмотрел на Уилсона совершенно спокойно. — Как я обычно справлялся с этой болью? — был его следующий вопрос. Голос Грегори звучал так же нейтрально, как и всегда, и это тоже было так ужасно похоже на мрачного Хауса. Он был спокоен или, по крайней мере, вел себя так, потому что с тем, что он только что узнал, он справится сам, как нибудь. Он обрабатывал информацию в тишине, Грег не говорил, пока думал, и диагност не говорил о содержании своих мыслей, хотя иногда должен был. Казалось, в его зоне комфорта было соответственно относиться к деликатным и личным вопросам и беспокоиться об этом в одиночку. Хотя, было интересно, что такая черта характера, по-видимому, не была основана на переживаниях и чувствах, связанных с ними, а скорее была частью прежнего Хауса. Но, возможно, это было доказательством того, что его стиль работал на него и был точен, и это побудило Уилсона не вмешиваться и позволить ему отключить информацию и свои чувства по этому поводу.       Его вопрос, однако, обеспокоил Уилсона, и именно поэтому он на мгновение замолчал. Хотя честность со своим лучшим другом была важна для него, все в нем неохотно рассказывало Хаусу о его пристрастии к викодину. Хотя Хаус все равно рано или поздно узнал бы, Уилсон не мог заставить себя упомянуть о наркотике, из-за которого он попал в довольно много неприятностей. — Ну, твоя работа — это твоя терапия, — наконец ответил он. На самом деле, это даже не было ложью. После выписки Хауса из психиатрической больницы и его последующей ломки он мог хорошо жить без Викодина, и решающим фактором в этом была его работа, которой он всегда наслаждался, несмотря на все сложности. Вероятно, именно поэтому это так легко слетело с уст Уилсона, потому что он не отказался от своего стремления к честности.       В этот момент, прежде чем Хаус успел ответить, раздался громкий стук в дверь. Не дожидаясь ответа, собравшаяся Команда вошла в кабинет Уилсона и посмотрела более чем немного удивленно на диагноста, который выглядел, по крайней мере, одинаково озадаченным на четырех незнакомцев. — Позволь представить: твоя команда — проговорил Джеймс, слегка напряженно.