Секреты и Маски | Secrets and Masks

22 декабря За весь период своего заключения в поместье Гермиона поняла, что время – безжалостная эгоистичная владыка всего. Время совершенно безучастно и абсолютно чёрство. Его не беспокоит то, что с каждым ударом часов Гермиона ощущает, как от неё ускользает гриффиндорский дух, как пламя в её животе и пылающее внутри мужество угасают с каждым восходом солнца. Время не беспокоит то, что с каждым новым, более и более жестоким вторжением Малфоя в её разум при помощи Легилименции Гермиона лишается частички себя. Время не беспокоит то, что это раздирает на части её сознание и разум. И время точно не беспокоит то, что Гермиона мучается, раскалываясь на части, кусочек за кусочком. Естественно, время это всё не беспокоит. Время не заботится о подобных мелочах. Оно не обращает внимания ни на войну, ни на миллионы исчезнувших жизней. Оно не беспокоится о том, победил ли Волдеморт, уничтожил ли он остатки Ордена, затмила ли мир его тьма. Время интересовало лишь одно: Луна должна была показываться на небе каждый вечер, а Гелиос – каждое утро возносить Солнце над горизонтом на своей пылающей колеснице. Время имело всего одну простую и приземлённую цель: гарантировать наступление следующего дня. Дать надежду на то, чтобы новое утро началось с чистого листа. Надежда стала для многих недоступной роскошью, но новый день всё же наступал. Дни тянулись невероятно долго. С каждым восходом солнца Гермиона повторяла одну и ту же скучную рутину. Утро начиналось с того, что Малфой распахивал дверь её спальни, и звук дерева, с силой ударившегося о стену, выводил её из размышлений. Он протягивал ей зелье, подавляющее магию. Она отказывалась от него криком: «Иди нахер!» или «Отвали к чертям!». Малфой приказывал ей выпить зелье. Во второй раз более настойчиво. Гермиона либо отбивала его протянутую руку, либо плевала ему в лицо. Её выбор зависел от настроения и от того, что, по её мнению, больше разозлило бы Малфоя в этот момент. Чаще всего она выбирала плевок. Он реагировал двумя способами: либо обездвиживал её заклинанием и вливал жидкость в горло, либо прижимал её к полу, насильно раскрывал ей рот и заставлял всё проглотить. Именно так он и поступил в первый раз. Как и Гермиона, он часто выбирал из этих двух вариантов более сложный. Больной ублюдок, вероятно, получал удовольствие от ощущения собственного превосходства. После этого он поручал домовому эльфу находиться с ней рядом до тех пор, пока зелье не подействует, а сам исчезал. В ожидании его возвращения эльф болтал с Гермионой, пытаясь таким образом снять накопившееся напряжение. Эльф игнорировал все её истерики и вёл с ней совершенно непринуждённую беседу, пока девушка переворачивала всю мебель в комнате вверх дном и разбивала кулаки о стены в приступах ярости. А когда Малфой в очередной раз объявлялся, он снова вторгался в её разум. Его магия врезалась в черепную коробку Гермионы с такой силой, что, казалось, её бьют по голове кувалдой, а затем его образ появлялся в сознании рядом с её. В сознании каждый раз они проделывали один и тот же путь. Они стояли бок о бок и смотрели на крепость, которую она возвела для того, чтобы сохранить свои воспоминания в тайне от Драко. Он спускал ехидный комментарий, – обычно по поводу её внешности или недостаточной оригинальности в архитектуре здания, – а затем проходил вперёд и пытался взломать двери. Ему понадобилось четыре дня, чтобы открыть их. Когда Драко это удалось, он самодовольно улыбнулся ей через плечо. Его глаза горели торжественным огнём, когда парень переступал порог здания, а Гермиона следовала по пятам за «гостем». Улыбка исчезла с его лица, когда они прошли в длинный, вытянутый коридор, уставленный десятками деревянных дверей разного цвета, таких же укреплённых, как и входная дверь. Гермиона навела порядок в своём разуме, когда училась блокировать воспоминания. Она проводила вечера в полном уединении, оттачивая своё мастерство, складывая каждое воспоминание за стенами и дверьми, и запирая самые важные воспоминания как можно дальше от него. Она намеревалась сделать этот процесс для Драко настолько сложным, насколько это вообще было возможно. Если он думал, что она так легко выдаст ему все свои секреты, то глубоко ошибался. Её до безумия продуманная система сортировки воспоминаний в сочетании с силой разума и годами тренировок дала желаемый результат. Когда к концу шестого дня ему всё так же не удалось вскрыть дверь в её первое реальное, осязаемое воспоминание, Малфой начал выходить из себя. С каждым днём он всё больше расстраивался. Его неудачные попытки открыть даже самое незначительное из её воспоминаний подорвали его уверенность в себе, и чем больше она задевала его гордость, тем больше Малфой выходил из себя. И тем опаснее становился. Спустя одну неделю он начал врываться в её сознание в моменты, когда она этого не ожидала. От случая к случаю, иногда и несколько раз в день. Каждый сеанс был больнее предыдущего, но Гермиона держалась. Она не могла не справиться с этим. Он должен сломаться раньше неё, в этом не было сомнений. Когда Малфой покидал её сознание, Гермиона просыпалась на полу в криках, хватая ртом воздух и тяжело дыша. Это было ещё больнее, чем само вторжение. Легилименция была ужасно разрушающим видом магии. Интимным, но нежелательным. Это было наказанием, чрезмерной нагрузкой на тело человека, подверженного этой магии, и оно точно не предназначалось для ежедневного применения. Безжалостное использование Малфоем заклинания, безусловно, вызвало бы беспокойство у Министерства Магии, если бы оно всё ещё существовало. Вероятно, он заслужил бы десятки лет заключения в Азкабане, но Министерства больше не было. Его не увезут гнить в камере за бесчеловечные действия. Он не будет сидеть в углу заплесневелой клетки, не будет с угасающим рассудком каждую секунду, как параноик, ждать поцелуя дементора. Никто не собирался вставать у него на пути. И уж точно никто не собирался приходить к ней на помощь, поэтому пытки продолжались. Однако это давало Гермионе пространство для фантазий. Это давало ей возможность сосредоточиться на чём-то приятном, пока она скучала в своей маленькой клетке. К четвёртому дню заключения у Гермионы начали кровоточить глаза после сеансов. В первый раз она едва заметила это, так как была слишком занята тем, что корчилась на полу: её зрение было затуманено, а в висках пульсировало. Боль была настолько сильной, что Грейнджер не обращала внимания на жидкость, вытекающую из её глаз. Пока она не заметила, как жидкость начала скапливаться под ней на полу. На пятый день после их сеансов у девушки начала идти кровь из уголков рта, а на седьмой – ещё и из ушей. Чем сильнее она боролась с заклинанием, тем сильнее шла кровь, а давление в висках усиливалось до такой степени, что она думала, не проломится ли от этого череп. Малфою было всё равно. Он не обращал никакого внимания на то, что она лежала на полу, хрипя и задыхаясь. Его взгляд всегда был безучастным, как будто он вообще не видел её. Большую часть дня Гермиона проводила в одиночестве. Роми или Квинзел, другая домовая эльфийка, приносили ей еду на серебряном подносе. Поначалу Гермиона была молчалива и вообще отказывалась разговаривать с эльфами, не говоря уже о том, чтобы сообщать им о своих предпочтениях в еде. Некоторое время они настаивали, задавая вопрос за вопросом, а Гермиона смотрела в окно на роскошные сады и вовсе не собиралась им отвечать. Её грубость ничуть не умерила пыл эльфов. Они настойчиво пытались уговорить её поесть, особенно за завтраком, и это было действительно очень мило. Если бы она не была так напугана или так одержима желанием сбежать, Грейнджер бы с радостью съела всё, что перед ней поставили. Дело было не в том, что еда ей не нравилась. Наоборот, всё выглядело очень вкусно, но у Гермионы не было аппетита. Они приносили всевозможные виды завтраков, чтобы соблазнить её: яичницу на тосте, вафли, йогурт и ягоды. Всё было приготовлено с любовью, серебро всегда было идеально начищено, а рядом с тупыми столовыми приборами всегда лежал свежесрезанный белый тюльпан. Каждый раз эльфы расстраивались, обнаруживая, что еда вновь осталась нетронутой. Голодовка Гермионы продолжалась шесть дней. Её желудок практически свернулся, когда в комнату вошёл Роми и принёс с собой аромат сахара и тёплого теста. Блинчики с сиропом и маслом, её любимые. Она чуть не расплакалась от счастья, когда проглотила первый кусочек. Она расправилась с целым подносом блинов за пять жадных укусов. После этого она ела больше. Она лишь ковырялась в еде вилкой и откусывала маленькие кусочки, но её крошечные укусы, казалось, радовали эльфов и, конечно, подстёгивали их творчество на кухне. — Мисс может свободно передвигаться по поместью, — с улыбкой произнесла Квинзел на десятый день, поставив серебряный поднос на стол. Сегодня на ужин была куриная запеканка, рядом с блюдом лежал белый тюльпан. — Я тебе сто раз говорила: Гермиона, а не «мисс», — раздражённо ответила Гермиона, ей не хотелось ни на дюйм сдвигаться со своего места на подоконнике. — И откуда мне знать, может, твой Хозяин заколдовал дом и стоит мне лишь переступить порог комнаты, как меня обожжёт огнём. Квинзел ахнула, прикрыв рот своими крошечными ручками. — Хозяин никогда бы этого не сделал! Если он сожжёт дом, будет много беспорядка и эльфы очень рассердятся. Гермиона фыркнула в ответ на картину, возникшую в её воображении. — Конечно. А мы не можем допустить беспорядка, не так ли? — с горечью спросила она. — Квинзел может с уверенностью сказать, что Хозяин не установил в доме никаких чар, которые могли бы навредить мисс, — серьёзно проговорила эльфийка. — Хозяин позаботился о том, чтобы мисс была в безопасности и не могла причинить вреда ни себе, ни другим, но в этих стенах не было установлено никаких чар, которые могли бы ей навредить. «В этих стенах не было установлено никаких чар» — из-за этих слов в голове Гермионы сразу же закрутились шестерёнки. Наконец она оторвала взгляд от сада и посмотрела на эльфийку. — Значит, он установил чары, которые могут мне навредить, за пределами поместья? Квинзел выглядела ужасно смущённой: она переминалась с одной крохотной босой ножки на другую, уставившись в пол и теребя край наволочки цвета фуксии. — Хозяину просто нужно было убедиться, что мисс не сможет сбежать. Что ж, весьма полезная информация. Гермиона не выходила из своей комнаты, с тех пор как её схватили. Она полагала, что Малфой хочет держать её взаперти, и, если она попытается выйти из этой камеры, её тут же ударит током или она сгорит заживо. Странно, но она чувствовала себя безопаснее на этой территории. Она уже запомнила эту комнату. Ей казалось, что она знает её лучше, чем свою спальню на базе Ордена. Знакомые стены успокаивали её. Она знала каждый изгиб деревянной поверхности стола, каждую трещинку на кремовой краске. Ей казалось, что в этой комнате Малфою будет труднее на неё напасть. Здесь он не мог устроить ей нежданный сюрприз: здесь не было ни скрытых ловушек, ни страшных заклятий, которые могли бы застать её врасплох. Здесь она была в безопасности. Вроде как. Гермиона вздрогнула оттого, что дверь в её комнату внезапно распахнулась, но не обернулась. Она прислонилась головой к окну, отказываясь признавать его существование. — Добрый вечер, Квинзел, — поздоровался Малфой и тут же язвительно прибавил: — Грязнокровка. — Малфой, — ответила она, не отрывая взгляда от прекрасного сада внизу и наблюдая за теряющимися в траве капельками дождя. — Трижды за один день? Да я везучая. — Стараюсь, Грейнджер. — Разве у твоего хозяина нет для тебя более важного задания? — В каждом её слове слышалось презрение. — Ты ведь его любимая выставочная собачка, разве нет? Наверняка для тебя есть задания и поинтереснее, чем это? Она услышала, как Квинзел ахнула за её спиной, и почувствовала, как воздух сгущается и трескается под гневом Малфоя. Просто блеск. Если ей удастся хоть немного испортить его хорошее настроение, это станет главным событием дня. — Поднимайся, грязнокровка, давай скорее покончим с этим. Вместо этого она ещё больше прислонилась к стеклу. — Пошёл ты. — Не заставляй меня стаскивать тебя за волосы с подоконника, — усмехнулся Малфой. — Не сомневайся, я так и сделаю. В этом она не сомневалась. Он уже делал это дважды с момента её заключения, когда она отказывалась идти ему навстречу. Сегодня она не хотела проходить через это снова: голова и так слишком сильно болела. Фыркнув, Гермиона встала. Она провела рукой по волосам и повернулась к нему лицом. — Не понимаю, к чему столько усилий. Ты ничего там не найдешь... — у неё перехватило дыхание, когда она наконец взглянула на него. Он был весь в крови. Красные пятна были на костяшках его пальцев и ладонях. Контраст с его бледной кожей сильно бросался в глаза. Кровь стекала по его запястьям. Спереди и сзади на его мантии проступали багровые пятна – следствия режущих проклятий. От него несло смертью, и от этого запаха у неё свело живот. — Чья это кровь? — спросила Гермиона. Малфой вскинул бровь. Уголки его губ дёрнулись. — Мне озвучить весь список? — Чья это кровь?! — крикнула Гермиона, не в силах оторвать взгляд от красных пятен, запёкшихся между пальцами и под каждым ногтем. Малфой сделал уверенный шаг к ней. — Трудно сказать. Я не помню всех их имён. Как ты красноречиво выразилась, я ценный пёс Тёмного Лорда, я его демон – у меня много важных задач. — Это не тема для шуток! Чья это кровь? Малфой просто пожал плечами в ответ, и от вида его зловещей улыбки у неё заныло в груди. — Господи, ты чёртов монстр, — сказала Гермиона. — Зачем ты всё это делаешь? Если тебе удастся проникнуть в мои воспоминания и увидеть, где находится база Ордена, Волдеморт убьёт всех, кто там находится. Малфой ничего не ответил, только достал свою палочку и сделал шаг к ней. Гермиона начала отступать. — Ребёнок Тонкс в рядах Ордена. Тедди, твой родственник, твоя плоть и кровь, и они убьют его, если ты раскроешь им мои воспоминания. За каждым её шагом назад следовал шаг Малфоя вперёд. Когда он прижал её к двери в ванную, Грейнджер попыталась снова: — Он ребёнок! Разве это ничего для тебя не значит?! Малфой схватил её за горло свободной рукой и прижал к стене. Он отклонил её голову назад и ответил, глядя ей прямо в глаза: — Ни черта. Гермиона глубоко вздохнула, не желая показывать ужас, ползущий вниз по её спине. Она, как и всегда, держала лицо. — Ты действительно так далеко зашёл? Неужели в тебе совсем не осталось ничего хорошего? — О, Грейнджер, — Малфой приложил кончик своей палочки к её виску. Он наклонился ближе, настолько близко, что его нос коснулся кончика её, — с чего ты взяла, что во мне вообще было что-то хорошее? Малфой ударил ногой по деревянной двери с такой силой, что она затряслась. Дерево хрустнуло от удара, раскололось от применённой силы, но не распахнулось. Не сдвинулось ни на дюйм. — Это не сработает, — пропела Гермиона. Она наблюдала за представлением из противоположного конца коридора, прислонившись к другой двери с ухмылкой на лице. — Да заткнись ты нахрен! — прорычал Малфой, не оборачиваясь к ней. — Мне и так плохо оттого, что приходится проникать в твой разум. Не хватало ещё, чтобы твой богомерзкий голос звенел у меня в ушах всё время, пока я здесь! Гермиона фыркнула и сложила руки на груди, устраиваясь поудобнее для наблюдения за шоу. Они находились в её сознании уже почти двадцать минут, а Малфой так и не смог добиться никакого прогресса. Он упорно сражался с дверью с самого момента их прибытия, и каждая неудача становилась для Гермионы самым забавным зрелищем за последние несколько недель. Сегодня в его методах проявлялось упорство и неугасающая ярость. Гермиона сбилась со счёта, сколько заклинаний он наложил на эту несчастную дверь. Он испробовал всё: все тёмные, огненные и взрывающие заклинания, известные Гермионе, и даже несколько неизвестных ей, но ничего не помогло. В конце концов он так разозлился, что решил выбить дверь сам. Гермиона не могла подавить радость, бурлящую в её груди, наблюдая за тем, как гнев парня берёт верх. Она тщательно запечатала свои воспоминания. Более того, она защитила их. Девушка позаботилась о том, чтобы он не смог туда проникнуть. Великий Драко Малфой, Маска Демона, правая рука Волдеморта, и ему помешала маленькая грязнокровка. Есть в этом ирония, ей-Богу. Он заслужил каждую секунду этих страданий, и был настолько поглощён собственными неудачами, что это сводило его с ума. Но всё это меркло по сравнению с тем, что Малфой натворил. Ничто не могло полностью искупить жизни, которые он забрал, или очистить кровь, впитавшуюся в его руки. Однако видеть, как он рассыпается на кусочки, приносило ей нездоровое наслаждение. — Это всего лишь вопрос времени, Грейнджер, — прошипел Малфой сквозь стиснутые зубы. Он отступил назад и направил на дверь особенно сильное огненное заклинание. Дым и жар охватили комнату, а когда дым рассеялся, дверь так и осталась заперта. Гермиона хихикнула, зная, что это подействует ему на нервы. — Ты пробовал это сто раз, и ничего не вышло, — поддразнила она, не в силах сдержаться. — Возможно, тебе стоит пересмотреть свой подход к решению данной задачи. Малфой повернулся к ней. Его ярость ясно читалась в изгибе бровей и губ. Его безумный вид внушал смертельный ужас. Ухмылка Гермионы только стала шире от осознания того, что её цель достигнута. Малфой направился к ней как бык, преследовавший матадора. Гермиона предвкушала увидеть пар из его ноздрей. — На твоём месте, Грейнджер, я бы убрал эту самодовольную улыбку с лица, — прорычал он, упёршись своей грудью в её. Он смотрел на неё сверху вниз, возвышаясь над маленькой Гермионой. Это могло бы её напугать, не будь они в её сознании. Здесь он не мог причинить ей настоящую боль. Любая боль здесь была воображаемой. Она не была реальной – реальными были только последствия. Это всё происходило у неё в голове. Пока они здесь, преимущество в её руках. По крайней мере, здесь в её руках больше силы, нежели в реальной жизни. Малфой скривился в отвращении. — Чему ты улыбаешься?! Я доберусь до твоих воспоминаний, это вопрос времени. Так что же именно ты находишь таким, блять, смешным?! — Что? Ты что, не слышишь мои мысли? — спросила она. Она выпрямила позвоночник, прижавшись к дверной раме. Грейнджер настоятельно решила не позволять страху овладеть ею. — Разве эта наша временная связь не позволяет тебе сделать это? Малфой снова скривился. — Конечно, блять, нет! Достаточно того, что ты живёшь в моём доме. Не хватало ещё, чтобы твои больные мысли крутились в моей голове. Эта участь была бы хуже смерти. По крайней мере, это послужило ответом на один из её вопросов. Малфой развернулся и направился к изрядно потрёпанной двери. — Давай покончим с этим. У меня мало времени. — Я тебя от чего-то отвлекаю, да? — спросила Гермиона. — Может, тебе нужно купить рождественские подарки? Малфой фыркнул и опустил свою палочку. — Забавно: ты в состоянии считать дни, но не в состоянии переодеться, — он окинул её взглядом с ног до головы, а затем направил на дверь ещё одну порцию огненных заклинаний. Гермиона ответила ему неприличным жестом. Она не была уверена, заметил ли Малфой, но надеялась, что всё же да. Она не переодевалась с тех пор, как её схватили в плен. Странно, но шкафы и комоды в её клетке были забиты одеждой. Красивой одеждой. Вереницы одеяний из мягчайшего шёлка всех оттенков и фасонов, какие только можно было вообразить. В шкафу висели, наверное, сотни платьев и юбок, и все они выглядели роскошно и безумно дорого. Она несколько раз проводила руками по шерстяным кардиганам в ящиках. На ощупь они были приятными, мягкими и тёплыми, так и манившими достать их из ящика и стянуть с себя тесные, стягивающие движения джинсы. Несмотря на их красоту, мягкость и непреодолимое желание Гермионы закутаться в эти ткани, она всегда отказывалась от этого. Мысль о том, что она станет носить одежду, купленную Малфоем, которую он, возможно, ещё и сам выбирал для неё, вызывала отвращение. Поэтому даже спустя десять дней она всё ещё была в своей форме. Грейнджер не могла раздеться. Она даже не принимала душ с тех пор, как её привезли сюда. Девушку тревожила мысль о том, что она станет раздеваться и принимать душ в доме Малфоя. Одна только мысль об этом заставляла её чувствовать себя слабой, незащищённой, уязвимой, поэтому она отказалась от данной идеи довольно быстро. Вместо этого Грейнджер попросила эльфов накладывать на её кожу и одежду очищающие и высушивающие чары каждое утро и вечер. Заклинание могло не давать ей такого же ощущения чистоты, как после расслабляющей ванны с пузырьками, о которой она мечтала, но они очищали её, а это означало, что ей не нужно было пользоваться вещами, висящими в её шкафу. Ведь носить одежду, выбранную Малфоем, одежду, которую он трогал, было всё равно, что позволить ему прикасаться к ней самой. А эта участь была хуже смерти.