* * *
Гермиона подскочила резко, будто от выстрела. Её рука взметнулась к груди, нащупывая болезненно колотящееся сердце. В ушах шумела кровь, по виску скатилась крупная капля пота. Девушка лежала на диване в гостиной, где несколько дней назад они с Асторией пили вино. В камине потрескивали угли, её ноги были укрыты толстым шерстяным пледом, но… она никак не могла вспомнить, как тут оказалась. Наверное, она забрела сюда в одну из своих вечерних прогулок, соблазнившись теплом огня, прилегла на пару минут и случайно уснула. Да, должно быть, всё так и было. Гермиона не бывала в Уитби. Она вообще не покидала поместье. Всё это ей приснилось. Орденцы не пытались её спасти. Не было сражения, не было речей Волдеморта и шипения толпы завёрнутых в мантии фигур. Она не переступала через трупы своих друзей, когда Малфой тащил её по улицам. Не убивала Симуса. С ней всё в порядке. Она в безопасности. Это был кошмарный сон, всего лишь больной извращённый кошмар. Но тут она увидела на руках засохшую кровь. Кровь, оставившую грязные следы между пальцев и запёкшуюся вокруг ногтей. Но это же… Она же не… Гермиона быстро вытерла со лба влагу, но, взглянув на рукав, увидела не пот, а снова кровь. Её затошнило. Грудная клетка расширилась, дыхание сбилось до частых испуганных вздохов. Сердце ушло в пятки, когда она откинула плед, прикрывающий ноги, и увидела свежий шрам от пули в бедре… — Грейнджер, всё нормально? Хотя голос Малфоя был мягким, словно шёлк, Гермиона подпрыгнула и резко обернулась. Он стоял у соседнего дивана. Малфой смотрел обеспокоенно, взлохмаченные волосы лезли ему в глаза. Он крепко сжал руки на спинке дивана, от напряжения на них вздулись вены. Казалось, в следующее мгновение ткань не выдержит и порвётся; почти на всех пальцах он носил серебряные кольца, и сейчас они врезались в его кожу. И кровь. Чёрт, Малфой был весь в крови. Ею была залита вся его одежда, красная жидкость засохла в платиновых волосах и полосами расчерчивала всё лицо от лба до подбородка. — Что произошло? — Голос Гермионы не был похож на её собственный, она хрипела, как после долгого молчания. Слова обжигали горло. — Почему… почему я…? Малфой несколько мгновений рассматривал её, сжимая и разжимая челюсти, и только потом заговорил: — Ты снова в Мэноре… — Да уж, спасибо, я и сама догадалась, — прошипела девушка, не в силах остановить себя. — Как я попала сюда? Малфой, внимательно наблюдая за ней, расслабил руки, которыми мёртвой хваткой вцепился в диван, и стал медленно приближаться, осторожно делая шаг за шагом, как будто подходил к напуганному оленёнку. — После того, что случилось с Финниганом, ты впала в истерику, — проговорил он тихо. — Ты всё не переставала кричать… Ох. Так вот почему она узнала голос. Рука Гермионы инстинктивно дёрнулась к горлу, легко массируя его трясущимися пальцами. И только когда Малфой остановился в нескольких дюймах перед ней, призрачными касаниями задевая своими коленями её, Гермиона наконец посмотрела ему в глаза. Радужки мерцали, в них горело что-то мощное, первобытное, чего она раньше в нём не замечала. В его глазах было больше голубого, чем серого, остался только тонкий серебристый ободок вокруг зрачка. — Я не причиню тебе вреда. Обещаю, — Малфой поднял руки, обращённые ладонями к Гермионе, показывая, что у него нет оружия, и осторожно встал перед ней на колени. — Тебя как контузило. Ты всё не переставала плакать. Я пытался говорить с тобой, но тебя будто не было там – будто ты меня даже не слышала… — Он потянулся к ней рукой… — Не смей меня трогать! — закричала Гермиона, отшатнувшись. — Ты со мной что-то сотворил! Ты вынудил меня… убить Симуса. Малфой уронил руку, выражение его лица изменилось. Если бы он не был Малфоем, она бы приняла это выражение за боль. Смесь ужаса и злобы вползла в тело Гермионы, распаляя и замораживая её; кожа горела, но в крови растекался холод. — Симус оказался на полу, потом ты схватил меня. Появился этот туман… а потом я… о, Мерлин. — Она вскинула ладонь ко рту, пытаясь заглушить рыдания. — Я не смогла… он был прямо передо мной… Я не смогла… Пыталась остановиться – но не смогла! Я его убила! Малфой опустил взгляд в пол. Гермиона готова была поклясться, что на его лице был написан стыд. Если бы она не была так напугана, если бы в её животе не разгоралось гневное пламя, ей бы, может, даже стало жаль его. Но если он искал сочувствия, то пришёл не к тому человеку. Она скорее сожмёт руки в кулаки и изобьёт его, чем подарит хоть одну крупицу утешения. — Что ты сделал со мной? Он не ответил. — Малфой, — хрипло прошептала Гермиона. Её глаза жгли слёзы, но она запретила себе плакать. — Какого хрена ты со мной сделал? Зачем заставил убить моего друга?! Малфой постарался не вздрогнуть, но Гермиона увидела, заметила, как дёрнулись его плечи, как он моргнул, как его нос сморщился от призрачной боли, будто она влепила ему пощёчину. Гермиона заметила всё это, но ей было насрать. Это не облегчило боль в груди, и сердце не перестало разбиваться на осколки. От гнева у неё кружилась голова, но боль и горе уже пересиливали его, а она не могла позволить этому случиться. Пока что. Где-то на задворках разума скреблось воспоминание – написанный на лице Симуса ужас, – не давая забыть о том, что она натворила, о том, какой страшный поступок заставил её совершить Малфой. Когда-нибудь ей придётся разобраться со всем этим: со стыдом, с печалью, с муками совести. Но ещё не время. Сейчас она запрёт это на замок, сдержит железными дверьми, словно плотиной, и встретится с последствиями позже. Потому что ей было прекрасно известно: когда горе выломает эти двери, как приливная волна, оно её потопит, поглотит, и неизвестно, хватит ли ей сил, чтобы оправиться. Только гнев и оставался ей, поэтому нужно было удержать его, направить, укрепить им эти двери, не позволяя развалиться, и найти способ разрушить то чудовищное заклятие, которое наложил на неё Малфой. — Неужели тебе было недостаточно? — Гермиона выдавила из себя шипение. — Разве на твоей совести жизней не более всякой меры? Мало того, что ты обрёк себя на адское пламя, так ещё хочешь меня за собой утащить? Терпение Малфоя кончилось. Он усмехнулся и выпрямился, широко разведя свои квадратные плечи. Отвернулся, пряча лицо, но она видела его отражение в закрывающем всю стену серебряном зеркале, смотрела, как он прикрыл глаза, глубоко вдохнул, и его лицо разгладилось, застывая равнодушным мрамором. Когда он вновь открыл глаза, у Гермионы перехватило дыхание. Они полностью посерели. Заледенели. Ни единой голубой прожилки. Гермиона едва узнала его, когда он снова повернулся к ней лицом. Она и представить не могла, что Окклюменция так сильно меняет человека. Малфой переменился мгновенно, будто по щелчку выключателя. Повернувшись к зеркалу, он был одним человеком, но отворачивался уже другим. Доктор Джекилл и мистер Хайд. Её редко что-то пугало настолько сильно. — Честно говоря, Грейнджер, — ухмыльнулся Малфой, и его губы чуть скривились в той самой садисткой усмешке, которую Гермиона так ненавидела, — я ожидал от тебя большего. Ты серьёзно считала, что у Тёмного Лорда не было на тебя других планов? Правда думала, что ему нужны твои воспоминания? Разве ты не задумывалась – совсем на капельку, что он мог связать наши с тобой жизни ради другой цели? Ради другого приказывал мне каждый ублюдочный день залезать к тебе в голову? Гермиона тупо уставилась на него. Не моргая – от шока. Не дыша – от страха. — Тёмному Лорду нахрен не сдались твои воспоминания – это всё хитрость, ловушка. Чтобы отвлечь тебя на время, пока я занимаюсь тем, что он на самом деле мне поручил. Если бы в процессе получилось что-то узнать, это бы послужило приятным дополнением. Только затем он приказал мне «копаться в твоих воспоминаниях», — говоря, Малфой заламывал пальцы, — только затем я вообще влез в твою голову, чтобы заложить в неё Проклятие Демона. По спине Гермионы пробежал холодок, призрак воспоминания о мерзком заклятии, прокравшемся в её тело, будто ледяная вода, заморозившем её вены, отделившем их от кожи и ухватившемся за них, как за ниточки марионетки. Это оно управляло ей, толкая её на поступки, на которые она бы даже во снах не пошла по собственной воле. Проклятие Демона. Она о таком никогда не слышала, ни словечка не читала о столь дьявольском – и по названию, и по своей сущности – заклинании. И эта неизвестность пугала больше положенного. Гермиона попыталась подобрать слова. Ей хотелось сказать что-нибудь, возразить ему хоть как-нибудь! Но у неё не выходило, не выходило ничего, кроме как в ужасе слушать, как Малфой выкладывает всю правду о своём задании. Раньше, стараясь не напугать её, Малфой двигался медленно, осторожно, но теперь этого как не бывало. Он навис над ней, и она оказалась полностью в его тени, отрезавшей её от тепла камина. Внезапно ей стало холодно. — Знаешь, ты ведь всё чертовски упростила… — Малфой усмехнулся, и даже его дыхание показалось ей холодным. — Заклятие на крови, которым нас связал Тёмный Лорд, даёт мне огромный доступ к твоему разуму, поэтому каждый раз во время наших сеансов Легилименции я закладывал основу для проклятия. А ты так погрузилась в выстраивание стен и укрепление дверей своего отеля, пытаясь «обезопасить» свои воспоминания, что даже не заметила, чем я на самом деле занимаюсь в твоей башке. У Гермионы спёрло дыхание. Её лёгкие сжались, но она заставила себя держаться. Нужно узнать больше. Нужно понять, как работает это заклинание. Как не дать ему провернуть это снова. — Почему… почему я смогла воспользоваться магией? — Может, это был не главный вопрос, но он первым пришёл ей в голову, поэтому она продолжила. — Я ведь месяцами пила подавляющее магию зелье… — Что ж, это щекотливый вопрос, — хмыкнул Малфой, качая головой. — Эти зелья подавляют у принимающего их способность колдовать, и в обычных условиях тебе бы не удалось и притронуться к моей магии. Но после долгих обсуждений, во многом благодаря Блейзу, мы выяснили, что наша кровная связь позволяет тебе подсоединяться к моей магии. Можешь пользоваться – если захочешь. Как же она позволила этому случиться? Как не почувствовала, что он творит на самом деле? — Палочка слушается только меня и идентифицирует по крови, — продолжал Малфой, — несколько дней назад мы ввели несколько капель в неё. Таким образом, если ты возьмёшь её в руку, то сможешь подсоединиться к моей магии и пользоваться ей как своей собственной. — Он резко выхватил палочку и поводил ей перед лицом Гермионы, соблазняя единственным ключом к свободе. — Впрочем, ты слишком быстро разорвала заклинание. Придётся продолжить наши сеансы, чтобы привязать его получше. Гермиона качнулась вперёд, пытаясь вырвать палочку, но не успела она дотянуться до неё, как Малфой схватил её за горло. Он выпрямил руку, удерживая её на достаточном расстоянии, чтобы она своими жадными пальцами не смогла вцепиться в палочку. Холодные кольца впились ей в шею. — Почему я? — спросила Гермиона. Кончики пальцев закололо от манящей близости магии. Она напрягла руку, вытягивая пальцы… Малфой отпустил её горло, одним сильным толчком отшвырнув на диван. Улыбаясь, он вновь спрятал палочку в своих одеждах. — Можно ведь было проделать это с любым, — прохрипела Гермиона, жалко закашлявшись и поглаживая повреждённое горло. — Видит Мерлин, за годы к вам в плен попало более чем достаточно орденцев. Так почему я? Малфой фыркнул. Он медленно, пройдясь языком по внутренней стороне щеки, осмотрел её с головы до пят. — Не просто так слова заклинания в переводе означают «Восстань, демон», — тихо и зловеще прошептал он. — Видишь ли, Грейнджер, оно не меняет тебя. Не меняет твою суть. Оно лишь стучится в самые тёмные уголки твоей души, отыскивает те вещи, которые ты бы с радостью похоронила глубоко внутри, и выводит их наружу. — Взгляд его холодных глаз задержался, встретившись с её взглядом, и у неё встали дыбом волосы на руках. — Находясь под воздействием заклятия, ты остаёшься всё тем же свирепым маленьким львёнком, каким была всегда. Ты всё так же смертельно опасна. Всё так же чертовски беспощадна. А что насчёт порыва убивать? Желания вонзить клыки в жертву и разорвать её на части? Оно ниоткуда не взялось, оно в тебе и так было, я всего лишь изменил цель. Гермионе показалось, что её сейчас вырвет. Она готова была поклясться, что комната закружилась у неё перед глазами. — Только я могу использовать заклинание, и когда ты в его власти, твоей целью становятся не люди с чёрными и золотыми масками, и даже не те, у кого на маске есть рога. Твоей целью становятся твои собственные друзья, — Малфой наклонился ближе, неотступно следуя за Гермионой, отодвинувшейся от него, насколько позволял диван. Он заполнял собой всё пространство, она видела лишь омерзительные серые глаза и засохшую в его волосах кровь. — Именно поэтому, Грейнджер, Тёмному Лорду для заклятия понадобилась ты. — Внезапно его лицо исказилось в такой дикой ухмылке, какую она ещё ни разу не видела. Стекавшая по лицу кровь въелась во все ямочки и морщины, изрезав и так острые черты под ещё более устрашающими углами. — Ведь глубоко в душе, под позолотой и всей этой заносчивой гриффиндорской чушью, ты совсем. Как. Я. Страх и чувство вины в Гермионе исчезли, будто по её спине прошлись хлыстом, и остался только гнев. Оттолкнувшись от спинки дивана, она рванула вперёд, наплевав на то, что они столкнулись носами. — Мы не похожи! — рявкнула она. — Не смей говорить, что мы похожи, потому что это не так! Малфой не сдвинулся ни на дюйм. Он снисходительно улыбнулся ей, даже провёл языком по верхнему ряду зубов, вновь оглядывая её с головы до ног. — О, но ведь это так. Может, мы и по разные стороны в этой войне, но мы совершенно одинаковы. Собрав все силы, Гермиона оттолкнула его за плечи. Благодаря этому у неё появилась возможность вдохнуть, и она смогла проскользнуть под его рукой, слезть с дивана и отойти к зеркалу. Стоя, она чувствовала себя спокойнее, не столь явно ощущая его превосходство, хотя всё же сильно уступала ему в росте. — Нет! Нет, мы совершенно не похожи! Малфой резко обернулся к ней и склонил голову набок. — Забавно, ты всё повторяешь, что у меня нет души, что я продал её, что мне дорога прямиком в ад, но задумалась ли ты хоть раз о том, что, возможно, у тебя души тоже не осталось? Гермиона скривила губы. Руки сжались в кулаки. — Неважно, на чьей стороне ты сражаешься, отнять жизнь – грех. Все жизни стоят одинаково, — практически промурлыкал Малфой. Он вновь начал приближаться, и Гермиона собрала все силы, чтобы не отступить ни на шаг. — Будь я азартным человеком, ставил бы на то, что на твоём счету крови столько же, сколько на моём. Наверное, ты казнила столько же Пожирателей, сколько я – членов Ордена. — Это не одно и то же! Я не хотела их убивать! Я вообще никого не хотела убивать! — И что с того? Думаешь, раз ты на «стороне добра», твои грехи не в счёт? — Быстрее молнии Малфой вновь оказался перед девушкой, возвышаясь над ней, пытаясь выбить её из колеи. — Думаешь, раз убитые тобой в масках-черепах, а на их запястьях змея, твоя совесть чиста? Что ты чем-то лучше меня? — Но я действительно лучше тебя! — выкрикнула Гермиона, встав на цыпочки, чтобы достойно смотреть ему в глаза. — Ты убиваешь будто ради развлечения! Убиваешь без сожаления, будто это весело, а я ненавижу убивать! Я не хочу этого, но мы на войне! Милосердие теперь – роскошь! Теперь, когда сила Волдеморта так возросла! — Верно, мы на войне, — хмыкнул Малфой, смотря на неё бесконечно холодными безжизненными глазами. — Что ж, тогда я задам вопрос: как думаешь, скольких человек в масках, которых ты убила на поле боя, ждали дома жёны? Это было больнее пинка в живот. — Я… это не… это не значит… — Сколько среди казнённых тобой несчастных душ было дочерей? Сыновей? Гермиона отступила на шаг, но Малфой не отставал, нависнув над ней и выжигая её правдой. — Прекрати! — У скольких Пожирателей Смерти, что умирали с криками под прицелом твоей палочки, были дети? Гермиона снова попятилась. Малфой наступал. — И все ждали их возвращения домой… — Хватит! — …но из-за тебя они так и не вернулись. И снова она отступает, а он шагает следом. — Прекрати! Просто прекрати! — Гермиона яростно сморгнула, пытаясь притупить жжение в глазах. Она не станет плакать перед ним. Отказывается. — Мы не похожи! Мы, нахрен, просто не похожи! — А как же Шарлотта Рот? — спросил Малфой. — Как же Марк Кингхолд? Ты же помнишь их, Грейнджер? Гермиона замерла. Несмотря на тепло, идущее от камина, она ощутила такой же холод, как от распространявшегося по её телу Проклятия Демона. Конечно, она помнит, как можно их забыть? Эти имена выбиты в её душе, клеймом выжжены на коже, она так и не смогла позабыть их, сколько бы ни пыталась стереть из памяти. — Держу пари, Кингсли не назначал им казнь, верно ведь? Уверен, это была твоя личная инициатива. Ты знаешь, что у Шарлотты был муж? — Малфой приподнял бровь. — Знаешь, что у неё был сын? Что дома её ждал четырёхлетний малыш? Гермиона не желала слышать этого. Не могла слушать. — А знаешь, что Марк учился на два курса младше нас? — продолжал Малфой. — Когда ты убила его, ему было восемнадцать, он ещё даже проклятому Империусу не научился. — Заткнись! — Гермиона отступила ещё на шаг и вздрогнула, спиной соприкоснувшись с холодным стеклом зеркала. Малфой приблизился и с силой впился руками в раму по обе стороны, вжимая её в зеркало. — Ты хоть раз задумывалась об этом?! Нет, конечно нет, ведь тебе было всё равно! Они ведь убили твоих родителей! Убили твоих мать с отцом и потому заслуживали гореть в аду! Гермиона замолотила кулаками по груди Малфоя, пытаясь заставить его отодвинуться, чтобы вырваться прочь. Но он не шевельнулся, стоял неподвижно, будто мраморная статуя, которую так часто напоминал. — Пошёл ты! — В те минуты ты думала лишь о мести! — Хватит, Малфой! Я не желаю слушать… — Тебе было наплевать на то, что у людей под масками были семьи, возлюбленные, близкие, которые будут их оплакивать… — Отпусти! — Потому что в те минуты ты хотела только убивать! Слёзы жгли Гермионе глаза. — Заткнись! — выплюнула она сквозь стиснутые зубы. — Тебе хотелось только уничтожить их, ранить их так же глубоко, как ранили тебя! Заставить их платить за убийство твоей семьи! — Прекрати! — заорала Гермиона. Глаза жгло сильнее, от боли всё помутилось, но она продолжала сдерживать слёзы, не давая им пролиться. — Просто замолчи! — Грейнджер чувствовала, что сейчас плотину прорвёт. Её выдержка дала трещину, слёзы отчаянно рвались наружу. — Потому что в те минуты ты не знала жалости, не знала сострадания, словно чёртово чудовище, — Малфой наклонил голову, мазнув губами по её щеке, и прошептал: — Потому что в такие минуты ты была совсем как я. — Хватит повторять, что мы похожи! Чёрта с два мы похожи! Малфой отодвинулся, удерживая её взгляд, и облизнул нижнюю губу. — Вот как? Ты и правда веришь в это? Гермиона подняла руку, намереваясь ударить его, оттолкнуть с дороги, пока сердце ещё не разбилось на мелкие кусочки. Но Малфой перехватил её левую кисть прежде, чем удар достиг заветной цели, и завернул другую ей за пояс, резко разворачивая девушку. Прижав её спиной к своей груди, он обездвижил её. Гермиона опустила голову, попытавшись встать твёрже, чтобы получилось выбить у него пол из-под ног… Губы Малфоя скользнули по её уху. — Посмотри в зеркало, Грейнджер. — Нет! — Она впилась взглядом в пол и попыталась отдавить ему ноги. — Смотри в зеркало! — прошипел Малфой, и от его низкого зловещего тона её позвоночник прошибла дрожь. Гермиона не послушалась. Попыталась извернуться, всадить ему локоть под рёбра… Малфой убрал руку с её талии, внезапно схватил девушку за подбородок, впиваясь в кожу ногтями, будто змеиными клыками, и с железной силой приподнял её лицо… — СМОТРИ В ЧЁРТОВО ЗЕРКАЛО! Он прорычал эти слова низко, с настойчивостью, они отдавались вибрацией в его груди и прозвучали до странности волнующе, по-мужски, приказывая обратить внимание. Гермиона подпрыгнула и, не успев остановиться, вздёрнула подбородок… От увиденного её сердце упало. Потому что он был прав. Совершенно, чертовски прав. Она смотрела на них, на своё отражение в его объятиях, и видела – они совершенно одинаковые. Одинаково вздымается грудь. Одинаково полное ненависти искажённое яростью лицо, знакомое лишь солдату. Уставшему, отчаявшемуся от приказов, которые придётся исполнить, обозлённому от мыслей о проваленных миссиях. Одинаково пустой взгляд, в котором читались воспоминания о войне, смерти и стольких сгоревших трупах, что её затошнило. Взгляд, который узнает лишь палач. И кровь… На ней самой было столько крови, а она и не поняла. Одна и та же кровь въелась в их волосы, выпачкала потемневшие пряди, пропитала одежду. Гермиона таращилась на их отражение, на всё те же потёки крови на их висках и подбородках. Кровь Симуса… И наконец сердце её разбилось, и плотину прорвало. Она затряслась в его руках, скуля и давясь от невиданного ранее горя, обрушившегося на неё, будто грёбаное землетрясение. Он прав. Они похожи. Он – чудовище, и она тоже. Они совершенно одинаковые. Сколько бы она ни пряталась за Орденом и своими извращёнными представлениями о морали и благородстве, она всё же ничем не лучше него. Ей было неважно, кого убивать, если это было ради защиты Ордена. Ей было всё равно, кого уничтожить, лишь бы это приблизило их к победе над Волдемортом. И ей, безусловно, было наплевать на Шарлотту и Марка, когда она пытала их, мучила целыми днями, окровавленных, изломанных, пока, наконец, не казнила. Ведь они убили её родителей, и она посчитала, что они это заслужили. В те минуты она становилась Судьёй, Присяжными и Палачом разом, и ей плевать было на тех, кто пал жертвой её неистовой ярости. Гермиона дрожала у груди Малфоя и наблюдала, как капают из глаз слёзы, смешиваются с кровью и грязью, скатываясь по её испуганному лицу и всхлипывающим губам. — Надо было дать тебе умереть, — прошептала она, давясь предательскими рыданиями, и слёзы закапали с её подбородка на пол. Спиной она ощутила два удара его сердца, а потом губы Малфоя вновь коснулись её уха. — Да. Надо было. — Всё нормально? Я услышала крики и… Что, во имя Мерлина, с вами стряслось?! Как только Малфой услышал голос Астории, в конце фразы дрогнувший и сломавшийся, он ослабил хватку. Гермиона тут же ткнула ему локтем под рёбра, вырвалась из клетки его рук и бросилась навстречу свободе, но остановилась в дверях. Сначала нужно возвратить любезность, наставить на него пистолет и сделать ответный выстрел. Едва ли она могла остановиться, ей казалось, что, как и для Малфоя, для неё это был почти рефлекс, выработанный за годы войны. — Ты ошибалась насчёт него, Астория, — хрипло проговорила Грейнджер. Малфой следил в зеркале за тем, как она останавливается перед распахнувшей глаза Асторией. — Быть может, он вырвал себе крылья, чтобы защитить вас, но души у него нет, больше нет. В нём не осталось ни капли добра. Когда-то он, возможно, был тебе братом, но теперь он всего лишь Демон. А потом она просто… ушла. Не бросив больше ни единого ненавидящего или полного отвращения взгляда на него, и Малфой просто смотрел, как она уходит.* * *
Несколько молчаливых мгновений, и Астория встретилась с ним взглядом в зеркале. Её обыкновенно мягкое, участливое выражение лица сменилось хмурым, угрюмым. Она хмурилась на него. — Что ты сделал с ней? — требовательно спросила Астория, сжимая руки в кулаки. Малфой тяжело вздохнул. Потом прислонился лбом к холодному стеклу и зажмурился. Ему бы только мгновение, минуту, чтобы прийти в себя, успокоить нервы и заново отстроить стены Окклюменции, рассыпающиеся в пыль, пока Астория ещё не начала пламенно допытываться. Но, к несчастью, он понимал, что она не сжалится над ним. — Драко, что ты сделал с Гермионой? Он застонал в стекло, запотевшее от его дыхания. — Тори, дай мне всего одну грёбаную минуту, прошу… — Нет! — тут же отбила Астория. — Что ты с ней сделал? Что ж, всё равно она когда-нибудь узнала бы. Как там в старой маггловской пословице? Выдернуть пулю? Оторвать пластырь? — Тёмный Лорд поручил мне особое задание, касающееся Грейнджер. Я месяцами трудился над ним: произносил в её голове слабые заклинания, закладывал основу, — пробормотал Малфой в зеркало с закрытыми глазами, отказываясь взглянуть на сестру. — Предполагается, что так она окажется на нашей стороне, превратится в наше оружие. Сегодня я проверил Проклятие в действии. Он почти расслышал, как Астория, стоящая в дверях, скрипнула идеально отполированными зубами. — Что. Ты. Заставил. Её. Сделать?! — Она убила Финнигана. От поражённого вздоха Астории Малфой вздрогнул. Он пытался не реагировать, пытался держать равнодушное лицо, насколько это было возможно, и сосредоточиться на осколках стекла и ледяных стенах, но ничего не выходило. С тех самых пор, как Гермиону схватили, с первого раза, когда она дала ему пощëчину, Малфой мечтал о возможности раздавить еë. Она заточена среди врагов, без палочки, одна, абсолютно беззащитная. Любой бы трясся от страха, окажись он полностью беспомощен, но не Грейнджер. Если она и была напугана, то ни разу не показала этого. Как бы он ни старался, сколько бы ни вливал подавляющих магию зелий ей в глотку, сколько бы ни приставлял ей палочку к вискам, в еë медовых глазах ни разу не промелькнуло ни тени страха. Да, она злилась и переживала, но никогда не боялась. Было что-то удивительное в еë несгибаемом неповиновении. Что-то волнующее в отказывающейся склониться фигуре, в негаснущей в душе искре. Грейнджер была, чëрт возьми, непробиваема. Словно дикая кобылица, не желавшая подчиняться, и Малфоя захватила навязчивая идея стать тем, кто сломит еë. Он будто стал одержим, жаждал увидеть страх в еë прелестных глазах. Что ж, наконец его желание исполнилось. Золотая Девочка боялась его, она была так напугана, что дрожала всем телом, глядя на их отражение в зеркале. Он сломал еë. Заставил еë сердце обливаться кровью и добился блестящих результатов в порученном ему хозяином деле. Отчего же он не ощущает той эйфории, которую воображал себе? Почему желудок скрутило от воспоминания об еë взгляде, полном разрушительного поражения? Почему его тошнит от мысли о побежавших по еë щекам слезах? Малфой знал, что это за чувство, от которого в груди заскрёбся внезапно давно позабытый холодок. Чувство, от которого дыбом встали волоски на задней стороне шеи, а в желудке всё перевернулось. Это было чувство вины. Он винил себя за то, что сотворил с ней, во что превратил её. И вина медленно вела его к гибели. С того самого дня, как Гермиона спасла ему жизнь, неделями самоконтроль медленно ускользал от него. С того самого дня, как он оказался на волоске от смерти, чувствуя, как души убитых им хватают его за лодыжки, утягивая за собой в ад. Когда с ним было почти покончено, но его враг спас его. С тех самых пор, как он распахнул глаза, лёжа на залитом кровью полу, дёрнулся, срывая с рук оковы смерти, и прикоснулся к самым мягким губам, какие ему только… Нет, он не может позволить себе думать так. Он не станет так думать. Но её глаза – сначала он увидел её проклятые глаза, и они расшевелили в нём что-то, разожгли какое-то давно позабытое чувство. Словно она ступила на лёд замёрзшего озера его Окклюменции, топнула с грёбаной слоновьей силой, и лёд стал разрушаться. По его стенам блестящей паутиной побежали трещины, и он не успевал латать их. Драко пытался отстроить их, но от истощения и повисшей тяжёлым грузом совести, которую, как ему казалось, он уже давно похоронил в себе, становилось всё труднее использовать Окклюменцию, держать эти стены и защищаться. Теперь ему едва удавалось продержать их час без передышки, и виной тому была Грейнджер. Салазар, как он устал. Он так вымотался, что едва стоял на ногах, а сестра смотрела на него с такой ненавистью и разочарованием, что хотелось спрыгнуть с крыши. — Не смотри на меня так! — огрызнулся Малфой, поворачиваясь к Астории. — Всё, что я делал, было ради нас! Ради защиты нашей семьи! Астория покачала головой. — Необязательно было делать это! Ты мог выждать и найти другой способ… — Нет, не мог. Об этом задании знали только я, Тёмный Лорд, Беллатриса и её муж. Тёмный Лорд дал мне чёткие указания: если в Уитби подвернётся возможность без рисков проверить, укоренилось ли Проклятие, то я обязан ей воспользоваться. Малфою нужно было как-то снять напряжение. Каким-то образом выбросить из головы грустный взгляд карих глаз, иначе он направится прямиком к ней в комнату и собственноручно вырвет их. Он пересёк гостиную, распахнул дверцы бара и схватил дрожащими пальцами первую подвернувшуюся бутылку. Выдернул пробку и пил, пока горло не начало гореть. — Финниган на полу, безоружен. Грейнджер со мной. В переулке никого. И тут в самый неподходящий момент из-за угла выплывает Рудольфус Лестрейндж! — Малфой глотнул ещё бурбона. — У меня не было причин отказываться от проверки проклятия! Ни одного оправдания, чтобы не провести пробы! — Ещё пауза, ещё один жадный глоток. Когда он вновь заговорил, крепкий алкоголь уже действовал на его голосовые связки, и голос стал низким и хриплым. — А знаешь, что ужасней всего? Я не хотел этого делать. Чёрт. Я не хотел так поступать с ней. Не хотел заставлять её убивать друга, но мне не оставили грёбаного выбора! Малфой чувствовал, что самоконтроль ускользает и в трещины просачивается дикая ярость. Схватив бутылку за горлышко, он замахнулся и швырнул её в стену. Запах разлитого бурбона обжёг его ноздри, и он почти услышал неодобрительное шипение предков. — Мне не оставили выбора! — вскипел Малфой. — Если бы я не опробовал Проклятие, Рудольфус бы донёс на меня! Он посчитал бы это свидетельством моей слабости и побежал бы к Тёмному Лорду быстрее, чем снитч успевает вылететь из грёбаного ящика! Астория осторожно шагнула к нему, стараясь не слишком приближаться к клокочущему от ярости парню. — Но ты ведь Маска Демона, его самый преданный последователь. Он бы, конечно, не стал… Малфой резко перебил её. — Он бы вот так заменил меня… — Драко яростно щёлкнул пальцами, поясняя свою мысль, — …если бы посчитал, что я теряю хватку. Он, не медля ни единой секунды, заменил бы меня, если бы я не оставался самым беспощадным, кровожадным ублюдком среди его людей! В его системе управления ты как в бассейне с акулами, как только остальные почуют хоть каплю крови и слабости, они порвут меня на части ради одного лишь шанса занять моё место! Я делаю всё это потому, что приходится, а не потому, что желаю этого! — прорычал Малфой, скалясь от злости и боли. — Я делаю всё это, чтобы защитить нас! Чтобы Тёмный Лорд не заострял на нас внимание, не разбирался в том, как мы живём! Чтобы не замечал, что Нотт ведёт себя странно, что ты и твой муж исчезаете каждые две секунды! Думаешь, я не раскалываюсь на части от мыслей о том, что творю?! Печальные карие глаза Астории заблестели. Она открыла рот, но Малфой вновь оборвал её. — Он всё чёртово время находится в моей голове, шипит, нашёптывает приказы! — Плечи Малфоя затряслись, пальцы задрожали сильнее, он вдавил их в виски, будто разрезая ножами. — Убей этого волшебника, Драко! Обезглавь эту ведьму, Драко! — он завёл руки за голову и сильно зажмурился, а чувства всё хлестали и хлестали наружу страшнее крови из всякой раны, достававшейся ему на поле боя. — Пытай этого! Этому вырви глаза! Убей этого, а потом того. Снова, и снова, и снова. — Чёрт, как же больно. Как же чертовски больно снова чувствовать. Он уже позабыл о том, как невыносимо винить себя, когда нет щита, за которым можно укрыться. — Постоянно! Хренова бесконечная отрава в моём мозгу! Каждый ублюдочный день, час за часом! Астория обняла его за плечо, и Малфоя затопило её теплом; она пыталась утешить его несмотря на то, что оба они знали – он этого не заслуживает. Малфой скинул еë руку и заходил по комнате. Он чудовище. Ему захотелось разломать, разбить что-нибудь. Захотелось пустить везде кровь. И Астории нельзя находиться рядом, когда он в таком взрывном настроении. Нужно убираться прочь от неë, убрать еë прочь от него, пока желание убивать не завладело им. И он знает, как это устроить. Малфой остановился перед камином и резко повернулся к ней. — Но такую цену мы платим за сохранение нашей семьи. Тебе ведь нравится жить в этом доме, правда? — спросил он язвительно. — Нравится роскошь, которую мы позволяем себе благодаря служению Волдеморта? Нравится бывать на вечеринках, торжествах и проклятых светских собраниях, которые он устраивает? Ну так вот во что они нам, чëрт возьми, обходятся! Астория медленно оглядела его покрытые кровью одежду и лицо, но не произнесла ни слова. — Вот чем мы платим за шикарные платья и дорогое вино! — Малфой выставил вперëд руки, повёл ими, как бы показывая ей то дно, на которое он опускался годы, и годы, и годы. — Этой кровью я плачу за безопасность нашей семьи! Астория глубоко вздохнула, смаргивая слëзы. — Думаешь, это всё стоит того, чтобы превратить Гермиону в чудовище? — О, так мы теперь вспомнили о морали и притворяемся, что в нас есть благородство? — съязвил Малфой, понимая, что говорит жестокие вещи. Но она уже почти уходит, нужно только подтолкнуть. — Ты смотришь на то, как мы убиваем, закрываешь на это глаза, но тут? Это переходит какую-то идиотскую черту, которую ты сама же и провела? Не тебе выбирать, когда проявить благородство, Тори! Не получится смотреть, как мы ступаем во врата Ада, обжигая ноги на углях, а потом решить, что это слишком! — Следи за языком, Малфой! — прошипела Астория. Она шагнула ближе, и между еë бровей пролегла гневная морщина. — Иначе что? Что ты сделаешь? Ты целыми днями сидишь тут с идеальным маникюром, среди бутылок дорогой водки и... Астория оборвала Малфоя болезненной пощëчиной, пришедшейся на левую щëку. От силы удара его голова развернулась к зеркалу, вынуждая уставиться на собственное кошмарное отражение. Ему пришлось сделать три глубоких успокаивающих вдоха, прежде чем он смог вновь повернуться к светловолосой девушке. — Твоя мать любила тебя больше всего на свете, — сквозь зубы проговорила Астория. — Она хотела, чтобы ты жил. Она бы всë сделала, лишь бы ты выжил, но такое? — Девушка отступила на шаг и повела рукой, указывая на кровь, грязь и тëмную магию, липшие к каждому дюйму его тела. — Этого она тебе не желала. Увидь она, во что ты превратился, в гробу бы перевернулась. — Астория в последний раз наградила его долгим хмурым взглядом, покачала головой и вышла. А Малфой, наконец оставленный в покое, принялся разрушать комнату. Он содрал со стен картины, будто бы это они плевали ему в лицо. Пнул кофейный столик, будто это он был виновен в смерти его отца. А потом снова, и снова, и снова лупил зеркало, пока не сбил в кровь костяшки, а стекло не пошло трещинами, словно его Окклюменция; бил, пока из зеркала на него не уставился демон.