Секреты и Маски | Secrets and Masks

5 июня Гермиона дала Малфою время, на то, чтобы он остыл, прежде чем отправилась на его поиски. Несмотря на масштабы его поместья, она легко могла найти место, где он прятался. Стены поместья были тёмными и холодными, а это означало, что существовало лишь несколько мест, где ему было бы комфортно находиться в его состоянии. Сначала она проверила его спальню, рассуждая довольно просто и логично: весь его мир перевернулся с ног на голову, так что он хотел бы некоторого уединения. Имело смысл, что он искал утешения в своей комнате, где всё казалось знакомым и безопасным. Она была почти уверена, что он будет там, но обнаружила, что там пусто и его кровать всё ещё застелена, поэтому продолжила поиски. Затем Гермиона заглянула в маленькую гостиную в том же крыле. Обнаружив, что половина его семьи предала его, Малфой чувствовал гнев и обиду и захотел бы заглушить эту боль, возможно, отцовским виски. Комната была пуста, но её догадка была не так уж далека от истины. Фальшивая стена, скрывавшая сокровища его отца, была открыта. Он был здесь, так что оставалось только два возможных места для укрытия. Когда Гермиона проходила мимо портретов по пути на кухню, они фыркали и шипели, бормоча себе под нос, что плохое настроение Малфоя, вероятно, было её виной и что меньше часа назад именно она заставила его носиться по коридорам, как разъярённый бык. Она, как обычно, проигнорировала большинство из них, но когда один портрет – пожилой Малфой, умерший по меньшей мере пять поколений назад и ужасно похожий на Люциуса – сделал особенно мерзкое замечание, Гермиона пригрозила изуродовать его собственными красками, и он быстро заткнулся. Холодный воздух обдал её, когда она толкнула кухонные двери и вышла в сад. Луна была полной, яркой и висела высоко в небе, отбрасывая серебристый свет на лужайку и распустившиеся вокруг поместья цветы. Гермиона проверила скамейку под цветущей вишней и не удивилась, обнаружив, что она пустует. Она была почти уверена, что Малфой был на кладбище, в самом последнем грёбаном месте, где она хотела бы быть, но ей всё равно нужно было вычеркнуть его из своего списка, прежде чем продолжить поиски. Она вздрогнула, как только увидела ворота кладбища, и это ужасное чувство, словно кто-то ходит по её будущей могиле, поползло у неё по спине. Она была готова просто продолжить путь, стиснув зубы, но внезапно остановилась на полпути. Потому что то нечто, которое свернулось калачиком и забылось крепким сном, охраняя чугунные ворота, было драконом Малфоя. Ужас охватил Гермиону, как только она увидела Нарциссу, – она ничего не могла с собой поделать. Это была физиология. Естественной реакцией её тела был страх. Инстинкты кричали ей убираться как можно дальше, не раздумывая бежать и прятаться от кошмарного зверя. Даже с хвостом, обёрнутым вокруг тела, и плотно прижатыми крыльями она полностью перекрыла вход на кладбище. Гермиона ни за что не смогла бы пробраться туда, не пройдя мимо неё почти вплотную к чешуе. Только одна эта мысль чуть не заставила её развернуться и убежать. Потому что Нарцисса была не только огромной и опасной, но и изрыгала огонь из своей пасти, чёрт возьми. Гермиона наблюдала, как она уничтожала людей одним выдохом. Она слышала истории о звере, который разрывал металлические танки на части так, будто они были пустышкой, и сбивал вертолёты с неба ради забавы. И однажды, если видение, показанное ей Волдемортом, было верным, она убьёт Гермиону. Нарцисса открыла глаза, когда Гермиона приблизилась. Она тряхнула головой, приходя в себя, и две густые струйки дыма со свистом вырвались из её ноздрей, когда она подняла голову с земли. Она всё ещё лежала и особо не расслаблялась, но гордо подняла голову и приняла оборонительную позу, внимательно наблюдая за Гермионой. «Ты ей нравишься, — сказал ей Малфой ранее. — Моему дракону никто не нравится, но ты ей нравишься». Пытаясь подавить свой страх, Гермиона сделала глубокий вдох и охренительно медленно двинулась ко входу. Она сделала один шаг. А потом ещё один. Крошечные шажочки, которые заставляли её мало-помалу продвигаться к месту назначения. Гермиона невольно вздрогнула, когда Нарцисса начала рычать. Она крепко зажмурила глаза и прижалась всем телом к холодным железным воротам, стараясь стать с ними одним целым. Она ждала, что Нарцисса нападёт. Ждала, что почувствует зубы на своей коже и когти, впивающиеся в ноги. Но ничего не произошло. И Гермионе потребовалось слишком много времени, чтобы понять, что звук, который издала Нарцисса, не был глубоким хищным рычанием, а скорее тихим щёлкающим звуком. Не совсем мурлыканье, но и не совсем птичье щебетание. Гермиона медленно открыла глаза и после короткого выдоха задержала дыхание. Нарцисса всё ещё следила за ней, а её красные глаза горели, как факелы в ночи. Дракониха с любопытством склонила голову набок. Это движение не сделало её менее угрожающей, но более... разумной. Как будто для неё это лишь маленькое развлечение, прежде чем она побалует себя кусочком плоти. Инстинкты самосохранения внутри Гермионы буквально вопили. Каждая клеточка в её теле желала, чтобы она убежала и больше не возвращалась, но, как ни странно, единственное, что удерживало её на месте, был голос Малфоя, звучавший у неё в голове. Подбадривающий. «Она считает, что теперь ты находишься под её защитой. И ты, вероятно, прямо сейчас в наибольшей безопасности, по сравнению с другими волшебниками страны». — Он... он там?.. — дрожащим шёпотом спросила Гермиона, указывая подбородком на кладбище. Она прочистила горло и попробовала снова: — Он там? Она знала, что дракон не мог ответить, но Гермиона могла поклясться, – чёрт возьми, поклясться! – что то, как она фыркнула, прозвучало ужасно похоже на «да». Гермиона придвинулась немного ближе, прижимаясь спиной к железным воротам, продолжая игнорировать тот животный ужас, который покалывал её кожу. Она пройдёт. Она сможет. Она замерла, когда густая волна горячего воздуха ударила ей в лицо. Гермиона пыталась сохранить бесстрастное выражение лица и ровное дыхание, но сердце бешено колотилось в груди. Всего шаг. Ещё один шаг, и она смогла бы обойти дракона и попасть на кладбище... Она не могла заставить свои ноги двигаться. Потому что по мере того как она приближалась к дракону, температура повышалась, а вместе с ней приходили воспоминания о видении. Потому что пока она была прижата к железным воротам, на неё нахлынули воспоминания о том, как она была привязана к деревянному столбу со связанными за спиной руками. Потому что когда тепло исходило от тела дракона, этот огонь вновь зажигался, словно пробуждаясь. В голове мелькал тот самый образ пережитого кошмара, того момента, когда она ощутила вкус смерти. Гермиона стиснула зубы и попыталась пройти. Попыталась, но не смогла пошевелиться. Она поспешно выдохнула, побеждённая, но как только она решила развернуться и уйти, Нарцисса попятилась. Гермиона, немного ошарашенная, наблюдала, как та отодвинулась назад, чтобы дать ей дорогу. Она... она знала, что Гермиона её боится? Знала ли она, что Гермиона не выносила близости с ней, и поэтому специально дала ей передышку? Хотела ли она, чтобы Гермиона пошла и утешила Малфоя? Ответ был очевиден. — Спасибо, — прошептала Гермиона, совершенно поражённая тем, что только что увидела. Нарцисса громко фыркнула. Когда она устроилась поудобнее и закрыла глаза, Гермиона переступила врата ненавистного ей места. Она обнаружила Малфоя стоящим над могилой Дафны. Одна рука покоилась на её надгробии, а в другую он уткнулся лицом. Он держал тлеющую сигарету, горящий кончик которой торчал между пальцами, закрывающими его лицо, в то время как над ним вилась тонкая струйка дыма. Было ужасно видеть его таким. Сгорбившимся над могилой, которая была пуста, потому что у них не было тела, которое нужно похоронить. Надгробие тоже было пустым, потому что её семье запретили вырезать на нём её имя. Им не разрешили сделать хоть что-то для Дафны после её смерти. Ни похороны, ни погребение. Эта могила была единственной ниточкой, напоминающей о ней, которую разрешили оставить. Тайное место, которое, как они коллективно решили, принадлежало Дафне, где они могли оплакивать её и пытаться быть рядом, в то время как на грёбаном надгробии не было даже имени. Малфой не слышал, как подошла Гермиона, даже не выдохнул, когда она встала рядом с ним. Его глаза были закрыты, и он выглядел глубоко сосредоточенным, как будто медитировал. Гермиона неуверенно протянула руку и коснулась его щеки. Как только подушечки её пальцев коснулись холодной кожи, она погрузилась в его разум. Она материализовалась рядом с Малфоем в центре Ноттингема. Они стояли перед зданием Совета, окружённые толпой пожирателей Смерти с горящими факелами. Гермионе было знакомо это воспоминание: она уже видела его дважды. Он наблюдал за казнью Дафны. — Почему ты здесь? — спросила она, не отрывая глаз от его лица, не обращая внимание на сцену, разворачивающуюся перед ней. — Ты хочешь наблюдать за этим добровольно? Но Малфой даже не взглянул на неё. Он смотрел прямо перед собой, пламя вокруг них освещало голубизну его глаз и острые углы челюсти и скул. — Я просматриваю это воспоминание каждый день, чтобы напомнить себе, зачем я всё это делаю, — сказал он так тихо, что она не была до конца уверена, хотел ли он сказать это вслух. — Каждый. Чёртов. День. Толпа вокруг них внезапно замолчала, когда Волдеморт начал говорить. Его голос был острым, как топор, которым он вскоре зарежет Дафну. Это был всего лишь третий раз, когда Гермиону заставляли смотреть это воспоминание, она совсем не знала Дафну, и у неё всё ещё сводило живот, когда она слышала холодный голос Волдеморта. Ей всё ещё жгло глаза от слёз, когда она думала о том, что произойдёт через несколько коротких минут. — Я смотрю его, чтобы напомнить себе, что всё, что я делаю, каким бы жестоким, ужасным или омерзительным оно ни было, того стоит. Не имеет значения, сломает ли это меня или разорвёт изнутри, потому что всё это того стоит. — Гермиона наблюдала, как дёрнулся его кадык, когда он сглотнул. — Я смотрю его, чтобы напомнить себе, что мне нужно делать эти вещи. Что мне нужно сделать всё, что в моих силах, чтобы убедиться, что нечто подобное никогда больше не случится с теми, кто мне дорог. Он слегка вздрогнул, когда топор впервые опустился на спину Дафны, но не отвёл взгляда. — Раньше казалось, что оно того стоит. Я всегда чувствовал, что поступаю правильно и пока я служу Тёмному Лорду, моя семья будет в безопасности, — прошептал он. Его руки были сжаты в кулаки по бокам. — Но потом Астория упала с лестницы. Она чуть не умерла, а Тёмному Лорду было всё равно. Даже не моргнул. Она истекала кровью и умирала на моём полу, а он просто... — Его голос прервался, и он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться и взять себя в руки. — А теперь... Я больше не знаю, что и думать. Я больше не знаю, во что верить. Во второй раз за этот вечер Гермиона не знала, что делать. Никакие слова не казались ей достаточно весомыми, чтобы облегчить страдания, которые он испытывал. Даже если бы у неё был доступ к магии, она не смогла бы придумать ни одного заклинания, которое могло бы стереть боль в его глазах. Так что всё, что она могла делать, – это наблюдать, как он мучает себя тем, что, очевидно, считал своим крахом. Снова. — Я знаю Дафну с тех пор, как нам было по три года, — сказал он через несколько минут, всё ещё отказываясь отводить взгляд от сумасшествия, происходящего прямо у него на глазах. — Может, мы и не одной крови, но она и Астория – мои сёстры во всех смыслах этого слова. Мы росли вместе, проводили вместе каждый День рождения, Рождество и летние каникулы. Мы знали друг о друге всё, но я никогда не мог понять, почему в тот день она внезапно ополчилась против Волдеморта и отказалась выполнять его приказы. — Может быть, она не хотела убивать ради человека, в которого больше не верила, — предположила Гермиона. — Нет, Даф была простым сторонником выживания. Её мать умерла, когда ей было восемь, а отец был чертовски бесполезен. Раньше он топил себя в выпивке, чтобы справиться с горем. Именно от Дафны зависел тот факт, что они с Асторией не утонут вместе с ним и останутся на плаву, и она продолжала служить Тёмному Лорду до самого дня своей смерти. Для неё это было всего лишь средством достижения цели. Она подумала, что это лучший способ обезопасить Асторию, и именно этого она и добивалась любыми методами. — Я этого не знала. Астория никогда не упоминала об этом. Малфой только покачал головой. — Она бы и не стала. Горе – это своего рода запретная тема в чистокровном обществе. Старшее поколение рассматривает это как слабость, побочный эффект неправильного воспитания. Гринграссов сочли бы изгоями общества, если бы кто-нибудь узнал, как её отец разорился, поэтому Даф скрыла это, а Астория никогда не говорит об этом. — Мне жаль, что я не проводила с ней время, когда мы учились в Хогвартсе. Думаю, она бы мне понравилась. — Вероятнее всего. Она была очень похожа на Асторию. Та же добрая улыбка и ямочки на щеках, хоть она и разделяла садистское чувство юмора Тео. Раньше они устраивали самые мерзкие розыгрыши на Слизерине. Я уверен, что они влюбились друг в друга, придумывая способы вывести Снейпа из себя. Гермиона видела, что холод вокруг Малфоя слегка растаял, когда он заговорил о Дафне, и она не смогла удержаться от лёгкой улыбки. — Похоже, она была замечательным человеком. Я бы хотела узнать о ней побольше... если ты не против. Малфой на мгновение замолчал, прежде чем продолжить: — Даф была очень добра и близка к нам четверым, но очень холодна и отстранена со всеми остальными. Она была очень находчивой и расчётливой. Она была тщеславной и избалованной, как Астория, и могла быть очень обаятельной и манипулятивной, когда чего-то хотела... — Так же, как и Астория, — улыбнулась Гермиона, надеясь, что небольшая попытка пошутить сможет облегчить ту боль, которую она увидела в его глазах. Это немного помогло. — Да, мы привыкли шутить, что тщеславие и манипулятивность идут в комплекте с ямочками на щеках семейства Гринграсс, — тихо усмехнулся Малфой, и тень улыбки заиграла в уголках его рта всего на мгновение, прежде чем снова исчезнуть. — У Даф было много достоинств. Не все из них были хорошими, но я никогда не знал более самоотверженного человека, чем она. Она сделала бы что угодно для Тёмного Лорда, если бы это означало, что остальные из нас были бы под защитой. Нежность в голосе Малфоя, эта улыбка, смотря на которую Гермиона никогда, никогда бы не призналась даже самой себе, что на самом деле она ей очень нравится, исчезли, когда воздух пронзил леденящий кровь крик. Малфой начал говорить громче, быстрее, обращаясь к Гермионе так, словно пытался заглушить звуки вокруг себя. — Но её самой большой слабостью было то, что она была помешана на контроле. В этой чёртовой женщине не было ни капли импульсивности. Она точно не была самой умной волшебницей из ныне живущих, но она была хитрой. Всё, что она делала, каждое её движение было продумано и обдумано сотни раз, прежде чем она начинала действовать. Его ноздри раздулись, когда перед ними что-то хрустнуло. Гермиона не обернулась, чтобы посмотреть, что это было. Не хотелось знать, что конкретно было сломано – рёбра или позвоночник. — Но она была настолько одержима планированием и жаждой всё узнавать заранее, что часто была ослеплена этим желанием. Она не могла импровизировать, не знала, как это делается, и если что-то отклонялось от составленного ею плана, она впадала в панику и разваливалась на куски. Ещё один хруст, на этот раз более долгий и протяжный, чем предыдущие, будто что-то раскалывалось, но его почти заглушил крик Дафны. — Она знала, что это была её ахиллесова пята, поэтому никогда не позволяла этому случиться, делала всё, что могла, чтобы никогда не позволить кому-то или чему-то взять над ней верх. Раньше она проводила с Блейзом долгие часы, пытаясь заставить его увидеть видение о том, как пройдёт миссия, хотя он настаивал на том, что он не Провидец. Она планировала каждую миссию до мельчайших деталей, лично отбирала тех, кто будет сопровождать её, и ничего не оставляла на волю случая. Она всегда смотрела на картину в целом. Всё, что она делала, имело определённую цель. Всё, что она делала, было сделано для того, чтобы в конце концов победить. Ещё один крик. Толпа зааплодировала. — Вот почему я никак не мог понять, почему она просто не стиснула зубы и, как обычно, не приступила к выполнению задания в тот день. Я не понимал до сегодняшнего дня, пока Тео не сказал... — Он замолчал и выпятил челюсть. — Она так сильно любила его. Она сделала бы всё, чтобы защитить его, и я действительно имею в виду всё что угодно. Включая разрушение больницы, полной пациентов. — Но... это была детская больница? — Для Даф это не имело бы значения. У неё внутри не было того нравственного кодекса, за который ты держишься, Грейнджер, — его взгляд скользнул вниз, чтобы он мог наблюдать за ней периферическим зрением. — Ты убиваешь, потому что думаешь, что это делается в благих целях, что отнятие одной жизни оправдано, если это спасает две, верно? Гермиона неохотно кивнула. — Ты думаешь, что убийство нескольких тысяч Пожирателей смерти оправдано, если это спасёт жизни миллиона магглов, но мы с Даф не разделяем твоих утилитарных взглядов. Всё, о чём мы заботились, – это наша маленькая семья, и она убила бы десять тысяч человек, если бы это означало, что мы пятеро будем в безопасности. Это разбило бы ей сердце, но если бы на кону была жизнь кого-то из нас. Даф применила бы Аваду к каждому ребёнку в этой больнице. Дафна снова закричала на заднем плане. Гермиона боролась с желанием заткнуть уши. — Итак, когда она отказалась атаковать ту больницу, я предположил, что, должно быть, что-то пошло не так во время миссии, что всё пошло не так, как она планировала, поэтому она запаниковала, а остальные восприняли это как слабость. — Малфой вздрогнул, когда рядом с ними раздался ещё один сдавленный крик. — Я предположил, что когда она набросилась и убила Джонса и Тобиаса, она была в бешенстве и сильно запаниковала, пытаясь скрыть свою ошибку. Я должен был понять. Я должен был догадаться, что она сделала это нарочно. Я должен был... — Он уронил лицо в ладони и сделал глубокий вдох, который с хрипом ворвался в его лёгкие. — Я даже представить себе не могу, какое сильное чувство вины разрывало Тео на части все эти годы. Когда пылающие факелы вокруг них замерцали и начали гаснуть, Гермиона предположила, что её вытащат из его сознания и она вернётся на кладбище, но этого не произошло. Пламя погасло, когда Дафна испустила свой последний вздох, но вместо того, чтобы быть поглощённой вспышкой яркого света, Гермиону поглотил дым от факелов. Дым был везде, Гермиона больше ничего не могла видеть, а когда через несколько секунд он рассеялся, её больше не было в центре города. Она была в темнице. Было ещё кое-что, что Малфой хотел ей показать. Они стояли перед двумя тюремными камерами. Обе они были с ржавыми железными решётками и почти полностью погружённые в темноту. В одной находилась молодая девушка с длинными чёрными волосами, высокими скулами и ярко-зелёными глазами. Она прижала колени к груди и свернулась калачиком в углу, стараясь не попадаться на глаза. Её одежда была порвана, а руки покрыты ожогами и порезами. А в другой камере была... — Даф? — позвал знакомый голос за несколько секунд до того, как более молодая версия Малфоя появилась у подножия каменных ступеней, ведущих в подземелья. — Даф? — О, накобляц-то! — приглушённо хихикнула Дафна, её голос был тихим и нежным, как воркование голубки. Она мило улыбнулась из-за решётки, подчеркнув глубокую рассечённую верхнюю губу и синяки на скуле. — Я была в ужасе от того, что последним лицом, которое я увижу перед тем, как покину этот бренный мир, будет Барти! Гермиона тихо ахнула. — Это... — Это последний раз, когда я видел её перед смертью, — сказал Малфой. — Я не думал, что смогу спокойно стоять в стороне и смотреть, как умирает другой человек, который мне небезразличен. Я так отчаянно хотел вытащить её отсюда, но она мне не позволила. — С Тео всё в порядке? — спросила Дафна, заставив Малфоя вздохнуть и обхватить пальцами прутья её тюремной камеры. — Тео в полном беспорядке, — ответил он. — Чертовски безутешен. Я перепробовал всё, но не могу его успокоить. Честно говоря, я не знаю, как он сможет пройти через это. — Он должен. Если он сдастся, если кто-нибудь из вас сдастся, Тёмный Лорд воспримет это как признак слабости и убьёт вас всех. Тео должен быть сильным. Он должен. — Я знаю, но я не знаю, что делать! — заспорил Драко. — Тёмный Лорд хочет сделать из тебя пример того, что будет, если ослушаться. Он призвал всех на показательную порку. Он использует твою смерть, чтобы показать, что невыполнение требований – это не выход. Или служить, или умереть. — Конечно. Он никогда не упустит возможности продемонстрировать, что бывает за непослушание, правда? — Дафна невесело рассмеялась. — Что он запланировал для меня? Малфой не ответил, и его взгляд метнулся в пол. Дафна тихонько присвистнула и снова рассмеялась. — Ох, Салазар, неужели всё так плохо? — Он говорит, что, поскольку ты симпатизируешь магглам, он хочет наказать тебя, как маггла. Он хочет казнить тебя старым методом викингов. Он называется Кровавый орёл. Дафне, очевидно, было знакомо это имя. Она знала, что с ней должно было случиться, но вместо того, чтобы плакать, визжать или трястись, она просто кивнула, принимая свою судьбу. Она протянула руку сквозь прутья и сжала плечо Малфоя, показывая огромную змею, которая тёмными чернилами украшала тыльную сторону её левой руки и запястье. У Гермионы перехватило дыхание. Вторая половина татуировки Тео. Недостающая часть его самого, прямо здесь, на тыльной стороне ладони Дафны. — Тео не носит обручального кольца, — прошептала Гермиона. — И Дафна тоже. Волдеморт ведь не забрал их, когда убивал её, так ведь? — Они не носили колец, — ответил Малфой. — В чистокровных семьях существует традиция, что когда умирает волшебница или волшебник, перед похоронами с них снимают обручальные кольца и передают их наследнику. — Да, все семьи Священных Двадцати Восьми носили свои обручальные кольца на протяжении сотен лет, — сказала Гермиона, чувствуя, как слегка подпрыгнула, когда Малфой снова посмотрел на неё краем глаза. — Я прочитала об этом летом перед поступлением в Хогвартс. Всё это было для меня в новинку, поэтому я хотела убедиться, что знаю как можно больше заранее, чтобы не... — Остаться позади? Конечно, чёрт возьми, ты прочитала об этом ещё до того, как ступила в Хогвартс, — Малфой тихо усмехнулся и, покачав головой, снова начал просматривать воспоминания. — Но нет, Дафна и Тео вообще не носили колец. — Почему нет? — Они не считали, что этого было бы достаточно. Они хотели чего-то, что сохранилось бы надолго после того, как их похоронят вместе. Они думали, что татуировки более значимые, поэтому сделали их вместо колец. — Но забрал бы их Волдеморт, если бы мог? — Я полагаю, что да. Почему ты спрашиваешь? — Я тут подумала кое о чём, — начала Гермиона. — Кольца, которые ты носишь на шее... Малфой снова посмотрел на неё. Она увидела, как слегка изогнулась его бровь, прежде чем он запустил руку за воротник своей мантии и вытащил металлическую цепочку. — Эти кольца? — Да. Они... — Обручальные кольца моих родителей? — он закончил за неё. — Да. Я забрал их после того, как они умерли. Он позволил ей рассмотреть их на расстоянии секунду или две, позволил ей увидеть, как большой бриллиант в форме слезы на кольце его матери отразил слабый свет подземелья, прежде чем он надёжно спрятал их обратно в складки мантии и поправил воротник. Он снова переключил своё внимание на воспоминание, которое показывал ей, и Гермиона сделала то же самое. — Всё будет хорошо, Драко, — выдохнула Дафна, успокаивая своего друга, как будто это его собирались казнить. — Ты справишься с этим и сохранишь остальных в безопасности. Ты больше не нуждаешься во мне. Малфой не произносил ни слова в течение нескольких минут. Он просто смотрел прямо перед собой, наблюдая, как юный он умоляет Дафну позволить ему спасти её, позволить ему снести решётки с её камеры и дать ей сбежать, хотя он заранее знал ответ. Дафна ему не позволила. — Это слишком рискованно, — просто повторяла она снова и снова. — Волдеморт узнает, что это был один из вас. Он подумает, что вы испытываете сочувствие, и убьёт вас всех. Так будет лучше. Просто отпусти меня. — Что, блять, я буду делать без тебя, Даф?! — вскрикнул Малфой. — Я не могу... Я не знаю, как... — С тобой всё будет в порядке. Ты способен и сам позаботиться о других, — сказала она, мило улыбаясь, когда на её глаза навернулись слёзы. — Я тебе больше не нужна. — Тео не сможет пережить это, — выдохнул Малфой, когда наконец смирился с тем, что она не позволит ему спасти её, что он дал ей умереть. — И даже если он это сделает, после этого он уже никогда не будет прежним. Дафна на мгновение замолчала, прежде чем спросила: — Ты можешь позвать его? Я... Мне необходимо... Я хочу увидеть его в последний раз. Малфой посмотрел на неё снизу вверх, и его пальцы крепче сжали прутья камеры. Он открыл рот, затем снова закрыл его, не произнеся ни слова. — Пожалуйста, я быстро. Я не скажу ничего, что выведет его из себя или заставит думать, что он может спасти меня, — слёзы навернулись на глаза Дафны, и она снова сжала его руку в знак утешения. — Я просто... Мне нужно увидеть его в последний раз. Я... Мне нужно попрощаться. Гермионе пришлось отвести взгляд: внезапно её переполнили эмоции. У неё сдавило грудь, а глаза начало жечь. — Ты позволил Тео попрощаться? — спросила она, пытаясь отвлечься от волны грусти, которая только что накатила на неё. — Да. — Это помогло ему пережить казнь? — Я сомневаюсь, что что-либо может помочь человеку справиться с ужасом, когда он видит, как убивают его близкого человека, — она почувствовала взгляд Малфоя на своём лице, — но да. Я не знаю, что она ему сказала, но когда он вышел из темницы, он был таким... другим. — И это правда, что Тео сказал о том, что Дафна была любимым Пожирателем смерти Волдеморта? — Да. Он всегда питал к ней слабость. Если бы она не умерла, я уверен, что её бы повысили до Маски Демона, а не меня. Гермиона ещё раз посмотрела на Дафну, на синяки у неё на лице и следы ожогов на руках и плечах. Она была любимицей Волдеморта, и он в одночасье отвернулся от неё. У него не было проблем с тем, чтобы приказать своим подчинённым пытать её при первых признаках предательства. Так что бы он сделал с Тео и Асторией, если бы узнал, что они годами способствовали его кончине? Это было слишком ужасно, чтобы даже думать об этом. Воспоминание начало меркнуть вокруг них, и Гермиону окутал знакомый ослепительный свет, прежде чем она снова материализовалась на семейном кладбище Малфоев. — Зачем ты показал мне это? — спросила она. Её язык подбирал слова, прежде чем она снова обрела равновесие. — Почему ты хотел, чтобы я увидела Дафну в таком виде? Малфой упёрся взглядом в могилу Дафны, всё ещё держа на ней одну руку. — Потому что я всегда думал, что именно с этого момента для меня всё и началось. Мне и до этого приходилось убивать людей, но я всегда относился к этому довольно гуманно. Всегда старался использовать проклятия, которые не причиняли бы боли или быстро убивали, и после этого я изменился. Мне кажется, я переродился, был крещён кровью и всей этой метафорической ерундой. Малфой медленно отпустил надгробие и повернулся к Гермионе. Его глаза были голубыми, лишь в слабой серебристой полоске виднелись отголоски жизни. — Я видел, как казнили мою мать и отца, и мне пришлось пройти через это ещё раз спустя годы... Всего этого было слишком много. Наблюдая за её казнью и видя, насколько легко нас можно заменить, я стал безжалостным, и прошло совсем немного времени, прежде чем я стал демоном как по имени, так и по натуре, — он медленно выдохнул, давая своим словам осесть в сознании. — Я хотел заслужить рога на своей голове, потому что думал, что это обезопасит остальных. Я убил стольких грёбаных людей, Грейнджер, я даже не знаю, скольких ещё мне предстоит убить. Я старался не думать. Пытался убедить себя, что каждый раз, когда я убивал, это было необходимо, что каждая смерть в моём списке была подобна ещё одному слою брони, защищающей мою семью. Гермионе казалось, что каждый раз, когда она видела воспоминание Малфоя, каждый раз, когда он впускал её в своё сознание, она понимала его всё больше и больше. И могла понять ещё яснее, почему он стал таким опасным, таким безжалостным. Подобно образу Медузы, который она нарисовала в своём воображении, у неё был отдельный образ для Малфоя. Картина собственного авторства, демон с острыми рогами и капающей с его пальцев кровью, но каждое новое воспоминание, которое она видела, меняло эту картину, очищало ещё один кусок холста и открывало что-то под ним. Что-то более мягкое, человечное и гораздо более болезненное, чем она могла бы осознать сама. — Раньше было легко отгородиться от того, что я чувствовал. Я представлял, как вынимаю свои чувства из груди, воздвигаю стены вокруг себя и бросаю их за эти стены, чтобы стать полностью бесчувственным. Раньше я не испытывал ни малейших угрызений совести, когда обезглавливал людей. Раньше я ничего не чувствовал, когда убивал людей, с которыми мы ходили в школу, — сказал он, понизив голос до шёпота. — Я ничего не чувствовал. В груди было пусто, и я был мёртв внутри. Но потом... ты оказалась в моей жизни, и мне стало намного труднее отключаться... Я снова начал что-то чувствовать... Я начал... Он закрыл глаза и напряг челюсть. Гермиона видела, как он пытается воздвигнуть стены вокруг своего сознания, пытаясь защитить себя, прежде чем успеет наговорить лишнего. Но Гермиона не позволила ему спрятаться. Не тогда, когда у неё наконец-то появился шанс. — Не возводи больше никаких стен, — взмолилась она, беря его лицо в ладони. — Не прячься от меня. Его глаза резко открылись, и он на мгновение взглянул на неё сверху вниз. Он вздрогнул, точно так же, как тогда, когда она поцеловала его в комнате. Он готовился к любому проявлению привязанности, как к нападению. Сердце Гермионы болезненно забилось в груди. Он так привык к смерти и пыткам, что не знал, как реагировать на нежность. Он настолько привык использовать свои руки для убийства, видеть в них инструмент для причинения боли, что не всегда понимал, что их можно использовать для утешения. Малфой не знал, что с собой делать. Он попытался отвести взгляд, но Гермиона наклонила его голову и заставила встретиться с ней взглядом. Ей нужно было действовать очень осторожно. Она была на пороге чего-то, что висело над их головами гильотиной, готовой вот-вот обрушиться. Она всегда предполагала, что он был преданным последователем Волдеморта, но в последние месяцы оказалось, что это не совсем так. Он служил своему хозяину не из любви или преданности – он служил ему, чтобы защитить свою семью. Так же, как и для Дафны, сражение было средством достижения цели, и когда жизнь его семьи оказалась под угрозой, эта лояльность, которая и без того висела на грёбаном волоске, подверглась испытанию. Убийство его родителей стало первым ударом. Быть свидетелем их смерти было всё равно что воткнуть топор в ствол дерева: корни были на месте, но в центре зияла дыра. Он был почти полностью уничтожен, когда казнили Дафну, но необходимость обеспечить безопасность остальных было тем, что заставляло его держаться. Ему пришлось пойти на жертвы, чтобы сохранить это дерево, пришлось закрыть своё сердце, отрезать кусочки себя и использовать их, чтобы поддержать его, но она была там. Иллюзия верности. После стольких лет осталось всего несколько ветвей. Но, похоже, безразличие Волдеморта к тому, что Астория была на волосок от смерти, нанесло сокрушительный удар по его верности, а раскрытие личности Медузы стало последней каплей. Дерево ещё не совсем рухнуло. Оно было разрезано пополам, никаких переплетений не осталось, но оно замерло, на мгновение зависнув в невесомости. Ещё один толчок помог бы, но Малфой должен был быть тем, кто примет решение. Если он чувствовал, что его загнали в угол, если он чувствовал, что его подталкивают к решению, в котором он не уверен, он набрасывался и продвигался в противоположном направлении. Гермионе нужно было чертовски тщательно подобрать свои следующие слова. — Пожалуйста, не отгораживайся от меня, Драко. Не сейчас, — она подошла на шаг ближе, приподнимаясь на кончики пальцев, чтобы попытаться оказаться с ним на одном уровне. — Просто впусти меня. Только в этот раз скажи мне, что ты собирался сказать. Противоречия в нём были осязаемы. Почти заметны. Она видела, как он борется. Гермиона видела нерешительность в его голубых глазах. Страх. Паника. Неопределённость. Она могла видеть всё это и без его окклюменции. Малфой выпятил челюсть, сделал глубокий вдох и на выдохе признался: — Я видел, что с тобой сделало убийство других людей. Я видел, как сильно тебе было больно, и это убивает меня, потому что я был тем, кто заставлял тебя это делать, — прошептал он. — Закрываться становится всё труднее и труднее. Я чувствую вину и раскаяние. Я чувствую печаль и боль, и знаешь что? Я чертовски ненавижу тебя за это, Грейнджер, — он пытался прошипеть эти слова в её адрес, пытался вложить в них столько злобы и ненависти, сколько мог, но в итоге он прозвучал как обиженный ребёнок: эмоции, которые он подавлял долгие годы, разом вырвались наружу. — Я ненавижу тебя за то, что ты снова заставила меня что-то чувствовать. Я ненавижу то, что, кажется, больше не могу убивать не думая о том, как это повлияет на тебя: разозлит или разобьёт сердце. Она ожидала, что он отстранится, оттолкнёт её руки и начнёт насмехаться над ней, но вместо этого он подался навстречу её прикосновению, прижавшись щекой к ладони, как будто хотел сделать это с самого начала. — Я ненавижу то, что не могу перестать думать о тебе. Я ненавижу, что каждый раз, когда я нахожусь с тобой в одной комнате, – это всё, о чём я могу думать, — он поймал её запястье и крепче прижал её ладонь к своей щеке. — Это сводит меня с ума, чёрт возьми. Я не могу ясно мыслить. Всё, о чём я могу думать, – это возможность прикоснуться к тебе. Или как ты прикасаешься ко мне. О том, какая ты мягкая и тёплая. Но больше всего на свете я чертовски ненавижу, что ты возродила во мне что-то, что, как я думал, я похоронил давным-давно. Я ненавижу тебя за это, Грейнджер, правда, правда ненавижу. — Я знаю, — прошептала она в ответ, нежно проводя большими пальцами по его холодным щекам, когда почувствовала, что он начал дрожать. — Ты убивала так же часто, как и я, так что ты тоже это чувствуешь, не так ли? — спросил он. — Боль? Чувство вины? Всё, что смогла сделать Гермиона, это кивнуть. — Как ты можешь носить это всё в себе? Как это не разрушает тебя, когда ты думаешь о том, что ты сделала, и обо всех людях, которых ты убила? — Ещё как разрушает, Драко. Каждый день я думаю обо всех людях, которых я убила, и каждую ночь, клянусь Мерлином, я вижу их лица, когда закрываю глаза, но это меня не останавливает – я по-прежнему постоянно убиваю людей. И ты прав, я бы не стала дважды думать об убийстве одного человека, если бы думала, что это спасёт двоих. Я считаю людей, которых убиваю, монстрами, но их смерти всё ещё преследуют меня. Я ненавижу то, что эта война превратила меня в человека, который может убивать. Я ненавижу это, но я не могу ничего изменить, — прошептала она. — Иногда чувство вины настолько сильно, что кажется, будто оно физически давит на меня. Иногда, когда я думаю обо всех людях, которых я убила, я, чёрт возьми, задыхаюсь, но знаешь, что помогает мне терпеть? Уверенность, что в конце всего этого, в конце войны, мир станет лучше, потому что в нём не будет Волдеморта, и что я сделала всё, что было в моих силах, чтобы обезопасить людей, которых я люблю. Он больше не сможет никому причинить вред, и это значит, что мне тоже не придётся. Малфой некоторое время ничего не говорил. Он уставился на неё и застыл, как будто в мгновение окаменел. Время остановилось, пока она ждала его решения. Проходили секунды, возможно, минуты. Гермиона не могла знать наверняка, но что она точно знала, так это то, что когда он примет решение, пути назад не будет. — Я больше не могу ему служить. Я не... Я больше не хочу служить ему, — прошептал он, чувствуя себя побеждённым. — Я не хочу продолжать убивать ради него. Какой смысл таскать с собой всю эту боль и вину, если он не защитит мою семью, если он просто позволит им умереть или обезглавить нас в тот момент, когда мы переступим черту дозволенности? Я не хочу быть его марионеткой. Я не хочу быть маленьким винтиком в машине, в действие которой я больше не верю. Как только он произнёс эти слова, с него словно свалился груз. Малфой закрыл глаза и прижался лбом к её лбу. Он почти рухнул на неё, как будто его тело держал кукловод, умело дёргая за ниточки, а после признания резко бросил, отказавшись от надоевшей ему игрушки. Теперь у него не осталось ничего, что могло бы его удержать. — Я не хочу убивать ради него. Я не хочу... Я больше не хочу быть его демоном. — Ты хочешь сказать, что... — Я хочу сказать, что мне потребуется несколько дней, чтобы переосмыслить всё это, но я думаю, что Астория и Тео правы. Сердце Гермионы остановилось. — Я думаю, пришло время Волдеморту заплатить за то, что он сделал с моей семьёй, Грейнджер. Я думаю, ему пора заплатить за всё это. И лучший способ свергнуть режим – это начать его рушить изнутри.