Когда виден край небес...

Серийный номер: 21/16 Он сам отказался от света, ему не нужно было особое отношение, он был рад и тому, что его хоть где-то приютили, что наконец-то к нему прислушались и сделали все, как он просил. Ему предоставили отдельную комнату, обставленную в спартанском стиле, ничего лишнего, только санузел, стол, стул, кровать, к тому же окно комнаты выходило на пустынную сторону кажущегося безжизненным, леса. Отсюда можно было наблюдать, так полюбившийся ему дождь, и здесь можно было не бояться людей, которые в любую минуту могли войти. Здесь он жил на своих условиях, людей здесь не было, и никто сюда не ходил, еду сюда приносили, подмечая те моменты, когда он крепко спал. Для него это был идеальный дом, казавшийся после гаражей, в которых ему до этого приходилось ночевать, просто раем. Здесь он жил не так долго, но полюбил это место всем сердцем, а звуконепроницаемость помогала ему не слышать, что происходит в остальных помещениях. Он смотрел в окно и любовался, как по стеклу скатываются маленькие прозрачные капельки, проводя кончиками пальцев по их следам с обратной стороны стекла. Или вглядываться в дальние кроны деревьев, смотреть на то, как ветер то слегка колышет хрупкие листочки, то, как бушующая как пламя, буря срывает их с веток, унося мощным порывом в небо. С некоторых пор вкус еды несколько изменился, запах так же стал отдавать лекарствами, внимание он обратил на это не сразу. Это длилось уже несколько дней, насколько ему хватало возможности подсчитать, но только на третий день, он понял, что что-то не так. Его начало беспорядочно тошнить, да так, что к вечеру, он уже не мог смотреть даже картинки еды в книжках, которые ему давали. Он сидел на полу ванной комнаты, утирая рукавом влажные губы, и смотрел в белый потолок, размышляя о том, почему именно все так сложилось. От чего все не может быть так просто. Почему, так получилось, что единственные люди, которые его приняли, и те его просто использовали. Теперь правда, почему его приняли с распростертыми объятиями, встала перед ним стеной. На нем испытывали какие-то непонятные лекарства. На очередные желудочные спазмы он уже откровенно не реагировал, так как в организме просто не осталось ничего, от этого только болезненный кашель вырывался из горла, пока он полностью обессиленный сидел, прислонившись головой к белому кафелю. А ему хотелось лишь одного, чтобы в груди унялось это неприятное ему чувство предательства, хотелось продолжать верить, что не все так плохо, что он просто чем-то отравился, хотелось вернуться в комнату и продолжать любоваться тем, как по стеклам барабанит ливень, звуки которого, хоть и отдаленно, но доходили до него, просачиваясь сквозь приоткрытую дверь. Подтянув к себе ноги, он обнял свои колени, медленно засыпая, утыкаясь в них лицом. Веки постепенно смыкались, а слух продолжал различать в тишине падение тяжелых капель на стекло. В голодном бреду был слышен звук приближающихся шагов, но он никак не мог проснуться, чтоб поскорей забиться в угол, спрятаться подальше от навязчивых гостей, вместо этого мог только вздрагивать в нервных судорогах. Прикосновения чьих-то рук было ему невыносимо, от чего он дергался сильнее, но не вырывался, когда эти руки подхватили его под голову и колени, поднимая над полом. Руки безвольно свесились в слабости, голова запрокинулась назад, по щеке скатилась неконтролируемая слеза, его понесли в его комнату. Он ощущал это, этот запах свежести, исходивший из приоткрытой форточки, прохладный ветерок теребил его длинные волосы, он приносил такой желанный свежий воздух, что им просто невозможно было надышаться. Голова коснулась мягкой подушки, его уложили на его кровать. Рукав рубашки был закатан до уровня плеча, сгиба локтя коснулся холод иглы, что заставило его дернуться в очередной судороге. Но сильные руки не дали ему дернуться, когда ему что-то вводили в вену. Страх открыть глаза, и увидеть перед собой человека, был намного сильней страха того, что ему могли запросто убить, во, что он просто заставил себя отказаться верить. «Он лежит на крыше многоэтажного здания, в то время как дождь, стремительно перерастающий в ливень, нещадно хлестал его по лицу. Одежда уже давно полностью промокла, но ему было все равно, только глупо улыбаясь навстречу водяным потокам. Руки лежали под головой, правая нога была полусогнута в колене. Он радовался этой свободе, наедине со стихией он мог никого не бояться, хоть она и была жестока, но не так как жестоки, бывали люди. Пронизывающий до костей холод был пустяком, по сравнению с человеческой жизнью, с этой невыносимой правдой, в которую не хотелось возвращаться. Сейчас он тянул свою руку к небу, ловя дождевые капли, и казалось, будто бы эти темно-серые облака можно зачерпнуть ладонью, прикоснуться к этим грозовым тучам, с его, словно на одно лишь мгновение, вшитыми в него вспышками молний. Сквозь дождь не видно слез, сквозь туманную дымку не видно как тело едва заметно содрогается в рыданиях. Это была искренняя радость, радость того, что это была его настоящая свобода...» Эта вспышка была для него полной неожиданностью, она заставила резко распахнуть глаза и обнаружить себя снова лежащим на своей кровати. Все было тихо, сквозь плотно задернутые шторы не пробивалось ни единого лучика дневного света, в комнате никого не было, слабости в теле так же не было, как будто бы то, что с ним происходило, было лишь сном, причем не самым приятным. Но что же тогда было то, что он видел сейчас?... Да... это и был настоящий сон, одно из немногих его счастливых воспоминаний, где се было так, как и здесь, только здесь не было так холодно. Сев в кровати и свесив ноги на пол, взялся за голову, вплетая пальцы в волосы. Разум снова вернулся к воспоминаниям прошедшего дня, но вроде бы сейчас все было нормально, было уже не так страшно, но он все равно чувствовал, что на его коже сохранились человеческие прикосновения, захотелось смыть их с себя. Он не мог смириться с тем, что кто-то к нему прикасался. Находясь в душе, под теплыми водяными струями, он ожесточенно тер свое обнаженное тело мочалкой, до красноты натирая кожу, боясь пропустить хотя бы сантиметр. Он прекрасно понимал, что эти прикосновения не могли причинить ему боли, но он ничего не мог с собой поделать, желая стереть их с себя как можно скорей. Ему было невыносимо, ему было плохо. И теперь, когда вода, наконец-то, как ему показалось, смыла с его тела всю боль, он вылезал из душа, вытираясь полотенцем, и кутаясь в белый и теплый халат. Свое уединение он нашел, забравшись за штору, чтобы видеть, что происходит за окном. Дождя сейчас не было, зато ветер нещадно раздирал деревья, отрывая листья вместе с мелкими ветками. Да, сейчас он видел больше: там, на нетронутых листочках, в самой глубине густых крон, прятались озябшие грызуны, маленькие рыжие белочки, прятались в своих крохотных, прогрызенных в стволах деревьев, домиках; где-то в небе пролетела крошечная птичка, отважно борющаяся со стихией, прорываясь сквозь жестокие порывы ветра, держа в клюве веточку; чуть пониже, на самой земле плавали крошечные лепестки опавших цветов, в капельках, застывавших на поверхности лишь на какую-то секунду, отражались едва заметные отблески света, переливаясь в них калейдоскопом. Он все это видел, не смотря на то, что здание, где он сейчас жил, находилось на достаточном расстоянии от леса. Ему же было все равно, что это было просто физически невозможно, видеть все на таком расстоянии было неестественно для человеческого глаза. Но он видел, видел и улыбался одними только губами, радуясь, что никого больше здесь не было, радовался тому, что этот мир, отражавшийся в его глазах, принадлежал только ему одному. Он подозревал, что дело было в том, что ему что-то вкололи, но теперь ему было на это плевать, разве можно было обвинять тех, кто сделал ему такой подарок. Не такую уж и большую цену он заплатил, чтобы увидеть это чудо.