Когда виден край небес...

Как решить проблему, если ее не видишь? Что делать, если эта проблема человек? Что делать, если единственная твоя свобода — хоть немного побыть наедине с собой? Теперь, ответ на последний вопрос был роскошью, а остальные два он не мог решить в одиночку. Он и раньше никогда не задавался вопросом, какая роль ему будет уготована, если он выживет, он и не надеялся на такой исход, но уж никак не предполагал, что станет слепым беспомощным калекой, приживалкой у того, кого он даже не в состоянии оттолкнуть. Со дня на день он снова должен его посетить, и снова начнется это кошмар, с которым невозможно жить. Но он совершенно точно знал, что хочет жить, и поэтому ничего не говорил. Он мало помнил, тогда, скорей всего, ангел ему примерещился в бреду. Да и он сам, собственно был никем, единственно, что заставило его чего-то по-настоящему чему-то радоваться, это редким просветлениям зрения. Иногда, когда он сильно нервничал, зрение возвращалось к нему буквально на несколько секунд. И то, что он видел, было действительно странно, и первым был тот странный мальчик. Дверь приоткрылась, он слышал ее тихий скрип, только один человек, мог входить к нему настолько бесшумно. Снова страх полностью сковал все тело, сердце бешено забилось в груди, захотелось оказаться где угодно, только не здесь, но руки все еще плохо слушались, так бы он хотя бы развернул инвалидную коляску, дрожь в конечностях еще не скоро спадет. Вскоре прохладные пальцы коснулись его плеч, заставив вздрогнуть. А эти руки сползали с плеч, нежно касаясь ключиц, приподнимая вороты рубашки, и он попытался одернуть их от себя, но едва дернулся, как из нежных, они превратились в грубые, до боли сдавив. - Тсс... ты опять за свое, - прошептал его гость, убрав руки и обойдя коляску, в это время он мог только радоваться, что ничего не видит, но он почувствовал, как на его покалеченные кисти опустились эти руки, и теперь действительно деться было некуда. - Ты сегодня более подавлен, чем обычно. Снова чувствуется его дыхание на щеке, пытается увернуться от неизбежного, но и в этот раз не повезло, грубо схватив за подбородок, его разворачивают обратно. Было больно, но терпимо, он и звука не произнес. Всякий раз, когда подобное повторялось, ему вспоминался тот светлый образ, что он лелеял в своем мозгу, но всякий раз он разрушался о жестокую реальность. Он не скрывал жестокости, будто бы проверяя его тело на прочность, на самом же деле удовлетворяя свои потребности в насилии, и не было лучше мишени, чем беспомощный слепой калека с красивым лицом. Зачем было быть нежным с тем, чьи раны заживут буквально через минуту, он мог чувствовать боль, но долго ее выносить. Сначала нежные объятия, когда он перекладывал его на кровать, но любая попытка сопротивления и руки грубо заламываются за голову. Рубашка одним рывком срывается с дрожащего тела, так, что пуговицы отлетают в разные стороны, еще одно попытка свободы, а в ответ на них, грубые поцелуи, разрывающие, едва успевшие зажить губы. Болезненные стоны жертвы не останавливают этого человека, испещренная грубыми шрамами кожа, тоже не вызывают жалости. Как же жаль, что ноги так и не двигаются, он бы смог отбиться, смог бы как-то сопротивляться. Он больше не хотел этого терпеть, брыкаясь, извиваясь под напористыми руками так, что мог бы сбросить восседающего на нем, если бы не последовавший за этими действиями удар под ребра, заставивший его на мгновение лишиться даже слуха, от боли, дыхание перебило мгновенно, и он бессильно обмяк в собственной постели. Теперь же не было нужды в том, чтобы удерживать его руки, один единственный удар выбил из него остатки смелости. Пальцы прошлись по месту удара более нежными прикосновениями, после их сменили губы. - Вернись... - почти неслышно хрипел он в подушку, и это не ускользнуло от внимания доктора, продолжавшего покрывать поцелуями такое желанное для него тело, избавляя от остатков одежды. Никакой жалости, только резко разведенные в стороны ноги, холод, унижение, резкое проникновение и только боль, насквозь пронзающая все тело, и приглушенный чужой ладонью крик. Дыхание сбилось на хаотичное, беспорядочное, из глаз брызнули слезы. В нем двигались грубо, быстро, со звериным напором, не щадя, вырывая из его груди, не стоны, но крик, рвавшиеся, казалось из самой души, разрывая по новой вновь и вновь, прекрасно понимая, что все мгновенно заживет и боль не спадет. Только кровь брызгала во все стороны, а ненасытный доктор все утолял свою похоть, придерживая его за бедра, время от времени, склонялся над, дрожащим в припадке боли телом, чтобы, не прекращая движение, прикусить один из наиболее приглянувшихся шрамов на животе. Неужели... все закончилось?.. Боль отступила час или два назад, понять было трудно, он запомнил, что с него успели смыть кровь и все возможные улики, и только, возможно подсыхающая кровь на простынях, оставшихся в его комнате, напоминали о том кошмаре, но только до тех пор, пока там не приберут. Он мог лишь, сгорбившись, сидеть в своей коляске, под напором своих мыслей и воспоминаний, в новой одежде, с новыми шрамами, которые почему-то не исчезали, а лишь с каждым разом добавлялись к коллекции. И лишь тяжелое сбивчивое дыхание говорило о подступающей истерике, из приоткрытого рта судорожно рвался горячий воздух, а слепые глаза, будто бы смотрели вперед себя. Снова его оставили в каком-то просторном помещении, откуда веяло легким сквозняком и свежестью, но его било в ознобе. «Бежать!» - всплыла в голове бредовая мысль, поскольку ноги не позволяли этого сделать, но он хотел бежать, делать что-то, чтобы этого кошмара больше не повторилось. Плечи содрогались, к горлу подступал смех вперемешку со слезами, и он, совершенно наплевав на то, что мог передвигаться и на коляске, сполз с нее в безрассудном истеричном порыве, сразу же рухнув на живот, и не слабо приложившись щекой о холодный кафель. Он не обратил на это внимания, губы все так же кривились в усмешке, боль и дискомфорт отступили на второй план, покалеченные руки рефлекторно пытались цепляться за холодный кафель. По-пластунски он пополз вперед, совершенно не осознавая куда, зная лишь, что вперед, и понимая, что надо, куда-нибудь, лишь бы не здесь, лишь бы не с этим человеком. Никогда ему еще не приходилось чувствовать такую бурю эмоций, в нем бушевало пламя, когда он, раз за разом подтягивал за собой тело и ноги, что стоило не малых усилий, волоча за собой бесполезные конечности, он уже и не замечал, что перед глазами мелькают размытые очертания комнаты, что, казавшиеся бесполезными глаза, различают картину помещения. Возвращения доктора он еще долго не ждал, тот обычно возвращался где-то через несколько часов, чтобы забрать его, поэтому продолжал ползти в сторону, где, как он предполагал, должен быть выход, или хотя бы дверь, ведущая в коридор, и не ошибся. Тяжело дыша, с трудом и не безболезненно перетаскивая свое тело, он потянулся руками вперед и нащупал дверной косяк, дверь была открыта, на лице мелькнула маниакальная усмешка, и ничего толком не соображая, он, с усилием перебирая руками, пополз вперед, и вроде бы никого не было, так как его никто не останавливал, там, в глаза ударил яркий свет. О, да... он сам не верил, но этот факт его немного отрезвил, он различал свет, и не только... видел, что-то, но он видел, очертания коридора, различал даже цвет, хоть и не очень отчетливо, но все же... Это было открытие, которому бы он радовался, возможно, при других обстоятельствах, а сейчас, поскольку, он, для такого, калеки, проделал достаточно не малый путь, пополз дальше. Уже не было той эйфории, с которой он полз еще минуту назад, истерику сменило отчаяние, а улыбку, выражение паники на лице, руки налились невероятной тяжестью, и каждое движение теперь было, как будто бы на руки навесили гири. Но зато, теперь он точно знал, что сейчас ни в коем случае нельзя останавливаться, впереди забрезжила, хоть, возможно, и не долгая, может быть, просто надежда, но все же свобода. Понять, где оказался, когда вокруг темень, а единственная надежда — кратковременный проблеск зрения, было очень сложно. Но он точно чувствовал, что очнулся в чем-то пыльном и затхлом, и что темень ему вовсе не мерещится, это место и вправду было лишено всяких лучиков света. Кажется, он лежал на полу, вдыхая в себя пыль. Как он сюда добрался? Почему его так и не поймали? Для него в тот момент вопрос стоял ребром, нужен был отдых, а возвращаться не было ни желания, ни, тем более возможности. Тяжесть теперь разливалась по всему телу, за исключением бесполезных ног, которые как и раньше вообще не чувствовались ниже колена. Это место, судя по запахам и неприятным ощущениям, было ни чем иным, как кладовкой, и раз его до сих пор не нашли, то, скорей всего в ближайшее время и не найдут. От него такого подвоха уж точно никто не ожидал. Теперь надо было думать, как уйти отсюда, если отсюда выйдет из укрытия, то его точно найдут, а бежать возможности нет, нужна чья-то помощь, но кому он нужен? Как он мог раньше заметить, то тут есть только такие же, как и он, обреченные, от них мало толку, к тому же, видел себе подобного он только однажды, и то, то был подросток, у которого было не все в порядке с головой. Как же его называл тот человек, когда пытался привести его в чувство? Кажется... Акито... или что-то вроде того. Снова чудовищное усилие, чтобы добраться до стены, вскарабкиваясь по ней, чтобы хотя бы сесть, он прислонился к ней спиной. Переводя дух, он не без радости думал, что у него теперь есть хотя бы временная передышка. И то, что здесь не было охраны, было ему ох как на руку, видно никто и не ждал, что отсюда могут сбежать. И снова ненормальная улыбка скривила губы. Как он найдет этого мальчика? Да и чем он ему сможет помочь? Судя по всему, что он от него слышал, и по той истерике, он вообще не в курсе того, что происходит в этих стенах. Но у него было существенное преимущество — у него были ноги. Для начала, надо сделать невозможное, попытаться встать, он все еще помнил, как ходить, помнил, как и то, что, не смотря на свою болезнь, рано или поздно лишающую его тяге к жизни, он все же когда-то был свободен. Как же странно осознать этот факт спустя почти двадцать лет... Первая попытка... - с титаническим усилием, с которым он карабкался по стене ногтями, можно было лишь сравнить его тягу глотнуть свежего воздуха. «Чертов маньяк, он лгал, все это время лгал...» Он встал на колени, что странно, это далось, не так уж и трудно, несколько недель он нормально не стоял на ногах. Уже что-то... не останавливаться! «Все это время, он убеждал его в том, что он больше никогда не сможет ходить, но сейчас он чувствовал свои конечности как никогда...» Вот теперь по-настоящему больно, но не так как тогда, в палате. Воспоминание лишь подстегнуло его вскарабкаться по неровной поверхности, ухватившись за какой-то поручень, чтобы в следующий момент чуть не взвыть от пульсирующей боли, когда покалеченные стопы коснулись пола. Вот теперь ощущения почти полностью совпадали, но сквозь зубы вырывалось только шипение. «Он что-то вкалывал ему каждый раз перед сном, и на утро он уже снова ничего не чувствовал. Его раны так быстро начали заживать после того, что он пережил в той стеклянной комнате...» Вторая нога уже покоилась на поверхности пола, но стоял, привалившись грудью к стене, переводя дыхание, пытаясь справиться с дикой болью, от которой не просто хотелось рыдать, но потерять сознание. Но радость того, что он все же не так беспомощен, что он еще на что-то способен, была намного сильнее чувства боли и тех слез, что готовы были вырваться наружу. Ноги стояли, да, он чувствовал невыносимую боль даже при самом малейшем движении, но все же он чувствовал, и не мог глупо не улыбаться, и часто-часто дышать, будто бы получил величайший подарок жизни, что, от части, было правдой. Но радоваться было еще слишком рано, и надо было каким-то образом добраться до комнаты мальчишки. Он уже не знал, зачем, но это был стимул двигаться дальше. Шаг за шагом, с каждым сантиметром хотелось отгрызть себе оставшиеся пальцы на руках, но он терпел, и вот уже его руки коснулись пластмассовой поверхности двери, и нащупали ручку, но открывать он не спешил, прислушиваясь к звукам, доносящимся снаружи. Тихо... но это может быть обман, его ведь должны искать. Надо совсем чуть-чуть переждать... и убедиться окончательно... минута, другая... кажется, все тихо, чутье его не подвело, чьи-то шаги... Молчание, он старался не шевелиться и не издавать ни звука. Вот они, все ближе, чьи-то подошвы стучат по кафелю, гулко отстукивая такт каблуками. Очень плохо, эта поступь была ему очень хорошо знакома, именно ее он постоянно слышал, когда приходил его мучитель. Он был здесь, он шел мимо, значит, мог вполне и искать его, но шаг от чего-то слишком спокойный, ровный, размеренный, он явно шел не в его направлении, мимо, шаги сейчас слышны громче и громче, а потом и вовсе удаляются. Ему стало страшно, что тот мог услышать, как громко бьется его сердце, в немом ужасе перекачивая кровь, но все обошлось. Вот шаги уже едва слышны, и вскоре слышно, как хлопает дверь, все, все закончилось... Он едва не съехал на пол от облегчения, но вовремя удержался руками за ручку двери, понимая, что если упадет, то больше не встанет. На всякий случай, немного выждал, чтобы намного совладать с пульсирующей болью, и окончательно убедиться в том, что он действительно ушел. От чего-то сейчас было гораздо больней, и первый шаг дался с огромным усилием, как будто бы он и вовсе никогда не ходил. Очень хотелось хотя бы ненадолго присесть, но вместо этого он рискнул повернуть ручку и толкнуть дверь вперед, сначала чуть-чуть приоткрыл, щурясь от тонкой полоски света, ударившей в глаза, он выглянул наружу, и тут же понял, что видит что-то, но видит слишком расплывчато, чтобы что-то нормально рассмотреть, перед взором была сплошная пелена, но ядовитая белизна била даже в полу ослепшие глаза, несомненно, это был коридор. Только он не помнил, как далеко он зашел, когда ушел. Он пошел вперед, беззвучно прикрывая за собой дверь, и передвигаясь по стенке, чтобы ненароком ни на что не наткнуться, надо было торопиться, еще неизвестно, через, сколько ему вновь потребуется отдых. Как же странно, что за все время его достаточно (как ему показалось) долгого путешествия, ему так никто и не попался на пути. Неужели его никто не искал? Это было невозможно, поскольку он прекрасно помнил, как этот «доктор» дорожил своим личным домашним мальчиком. Он запирал его в комнате, даже при условии, что вколол ему что-то очень напоминающее снотворное, и что тот не может ходить и нормально видеть, а вывозил в рекреацию лишь тогда, когда был уверен, что тот вообще не в состоянии даже головы поднять, обычно это происходило после изнасилований, жестких, подобных тому, после чего он и сбежал. Он должен был его искать. В этом он был уверен, или у него была какая-то лазейка. Каждая дверь, мимо которой он проходил, была неизменно заперта, а сам коридор казался бесконечным. Зря он на что-то надеялся, ведь он прекрасно понимал, что все не будет так просто, и спасение не придет из гостеприимно распахнутой двери, к тому же боль терпеть становилось все более невыносимо, ноги двигались с большим трудом, снова возвращалось то чувство содранной кожи, и с каждым даже маленьким шагом, он морщился и прикусывал нижнюю губу, стараясь не кричать и не стонать. Хотелось, чтобы этот коридор уже закончился, чтобы хоть одна дверь, пусть даже, в очередную кладовую, оказалась открытой, мечты о мягкой кровати все чаще посещали и без того больную голову. Но он шел, потому, что, по большей части, все было нормально, все было так же, он шел, а боль стала почти привычной. И так бы и дальше продолжалось, если бы в какой-то момент странный спазм не скрутил резкое его внутренности будто бы узлом. Что-то рвалось изнутри, неприятным комом подступая к горлу, заставляя остановиться, хватаясь за рубашку в том месте, где находились легкие, это чувство мешало идти, мешало дышать, даже думать, только мысли о том спасительном уколе, что завершал его день каждый вечер до этого дня. Но легче не становилось, сколько бы он не сдерживался, к горлу подступило что-то горячее, и кровавая жижа тут же вырвалась наружу, пачкая белоснежный кафельный пол. Кровь... много крови... целый поток... ярким пятном она расплывалась в его глазах по полу... удивление... да, может быть... скорей страх... Когда поток схлынул, из уголков рта все еще продолжали стекать тонкие струйки густой крови, кажется с примесью кусочков мяса... его жизнь... закружилась голова... в этом и крылся весь подвох... Эта гадина все знала, знал он, что он так долго не продержится, его организм был буквально уничтожен тем, чем его раньше пичкали, а так же всевозможными пытками и испытаниями на выносливость. Но он не падал, нет, не в этот раз, он не отступит, не сейчас, когда уже пройден такой путь. Дверь, очередная дверь, он должен стереть с себя все признаки крови, не важно, что ее обнаружат на полу возле этого помещения, но он не должен оставлять следов на себе. Он толкнул эту, казавшуюся, не преодолимой, преграду, и с усилием надавил на ее поверхность плечом. Вошел, главное вошел, тут не может быть что-то кроме палат, он уже бывал в кабинетах, и знал, что они находятся на другом этаже, куда он по-любому самостоятельно не доберется. А значит, это было его спасение. И быстро запирая за собой эту преграду, мешающую ему вздохнуть свободно, он тут же поспешил запереть ее на замок. Остервенело, вжимаясь плечом в поверхность ванной комнаты, он усиленно полоскал руки в горячей воде, то и дело, смачивая окровавленные губы. К горлу подступала новая порция крови, изо всех сил пытаясь ее сдержать, он пополам сгибался, стискивая оставшимися пальцами края раковины. Не повезло, он согнулся над мраморной поверхностью раковины, в рвотном рефлексе выпуская наружу новую порцию кровавого месива. Так долго он точно не протянет, головокружение лишь усилилось. Скоро его могут здесь найти по следам крови за дверью, и он прекрасно понимал, что если такое произойдет, то случится что-то по страшнее, чем то, что было раньше. Но мозг просто отказывался соображать быстрей. Он не знал, в чьей палате оказался, но на пути никого так и не встретил, к тому же это место просто пропахло пустотой и отсутствием жизни. Здесь кто-то обитал еще совсем недавно, но он был уверен, что тут никого нет. Вспоминая, как он добрался до ванной комнаты, он мельком увидел кровать со свернутым матрасом и пастельными принадлежностями, окна были плотно прикрыты жесткими пластмассовыми жалюзи, такие точно были в кабинете его «доктора». Долго думать не пришлось, а изможденное тело требовало немедленного отдыха, новых приступов кровотечения больше не предвиделось, и, придерживаясь за все, что попадалось под руку, он медленными маленькими шажками поплелся в сторону палаты. «Кому могла принадлежать такая пустая и достаточно неприятная комната?» - думалось ему, когда он разворачивал матрас и пытался разложить пастельное белье. Он изо всех старался не думать о белых стенах, испещренных царапинами, напоминающими звериную пятерню, на остатки поролоновых стен, которые были видны в углах комнаты, и которые, еще не успели убрать, или не посчитали нужным, а самое неприятное открытие заключалось в темных пятнах на полу, что-то ему подсказывало, что это кровь, которую так окончательно и не удалось стереть. Создавалось такое впечатление, что здесь обитал не человек, но действительно какой-то бешеный зверь. Единственным осознанием того, что это был все же человек, была все та же кровать, которая на счастье оказалась абсолютно чистой. Тело как-то само собой рухнуло на кое-как расстеленную кровать, он едва успел прикрыться тонким белым покрывалом, слишком запоздало соображая, что оно вряд ли сможет его защитить, когда резко провалился в тревожное, лихорадочное забытье. Боль перемешалась со страхом, не отступая ни на секунду, реальность стала похожа на кошмар, а мир будто бы выворачивался наизнанку, превращая то, что раньше казалось прекрасным в то, чем оно являлось на самом деле. - Я скучаю, вернись... - чей-то шепот пробрался в его беспамятство, пока он бился в горячке. - Там за окном становится все холодней... Хотелось открыть глаза, но это не представлялось возможным, белая палата мелькала перед глазами красными пятнами, вычерчивая контуры, зрение... как же это, когда видишь... приятно, не смотря то, в чем он увяз сейчас... жарко... все тело налилось тяжестью... он лишь беспорядочно метался головой по подушке... - Жаль, что ты не можешь вернуться... - шепот повторился, а бред ли это?.. - Как ты думаешь, я смогу быть рядом с тобой?.. Горячая жидкость потекла по губам, тонкой струйкой вытекая изо рта, очередной приступ лишал возможности в скором времени проснуться. Захотелось что-то сказать, чудилось, что это последние минуты его жизни, и если он сейчас ничего не скажет, то, считай, что те драгоценные минуты свободы, за которые он так усиленно боролся, оказались впустую. - Я... - прохрипел он, выдавливая из себя эти крохи. - Если ты меня слышишь... помоги... Он не знал, у кого просил помощи, и честно, ему было плевать на то, кто является обладателем этого голоса, но чувствовал, что это такой же несчастный, как и он сам. И в очередной раз отключаясь, он запомнил, что продолжал бессвязно шептать мольбы о помощи. Чьи-то руки... его уносят... ему конец... что может быть хуже той боли...