Повествование ведется от лица Алены.
Я начинала чувствовать, как падаю в тартарары. Это больно и страшно, потому что впереди только пугающая неизвестность и темнота, будто бы ничего в этом мире не может удержать меня по эту сторону — на свету. Я чувствовала, что должна что-то сделать, что-то предпринять, чтобы моя лучшая подруга не держала весь этот груз на своих плечах, но не представляла, чем я могу помочь. Мое существование причиняло ей только боль и очередную вереницу неразрешимых трудностей: я пыталась помочь ей, наладить личную жизнь с Лешей, но оказалось, что только сделала хуже — я показала ему слабые места моей подруги, открыла перед ним все карты и сбежала, пытаясь забыться. Я не думала, что все вот так получится. Я считала, что с Лешей, в отличие от Карпова, который только и делал, что усложнял Алисе жизнь, и без того трудную, она будет счастлива. Я начинала ненавидеть себя. Потому что боль, которую я ощущала из-за привязанности к человеку, разрушившему жизнь моей подруги — Джеймсу, сжигала меня изнутри и не отпускала, даже если я молилась дать мне вздохнуть спокойно всего на секунду. Такой я была — жертвенной овечкой, которая старалась заботиться о чувствах других сильнее, чем о своих собственных. И вот, что из всего этого вышло: стоило мне начать заботиться о себе, пытаться выстроить собственную жизнь, чтобы, наконец, почувствовать себя счастливой и нужной кому-то, все вышло из-под контроля. Из-под моего контроля. А тот, кто стоял за похищением Юли, наверняка был рад, ведь все шло по его плану. Когда я засыпала, то постоянно видела одну и ту же сцену: как я захожу в комнату на втором этаже с мансардной крышей и вижу в луже крови Джеймса, бледного, как снег. На лбу испарина, дыхание тонкой ниточкой бьется сквозь плотно сжатые губы. Это — мой личный кошмар, который является мне в наказание за то, что я люблю падшего человека. В скорой, пока мы ехали по загородной дороге к больнице, у него дважды случалась остановка сердца, и дважды я чувствовала, как вместе с ним замирает, а то и вовсе — останавливается мое собственное. Это случалось в сопровождении с сильной, ноющей болью, которая намекала мне, что я убиваю подругу, пока сижу рядом с ним. Со временем становилось только хуже. Я сидела рядом с его больничной койкой и считала, сколько за сутки пропищит монитор, показывавший частоту ударов его сердца, ниточку пульса, давление. Я думала о том, как ему больно лежать на больничной койке совсем одному — в своем бреду он был один, никто из нас не знал, что на самом деле произошло в тот вечер, когда мы приехали по адресу и нашли раненого Джеймса. Мы не знали, кем он был и из-за чего пострадал. Карпов считал, что это мало похоже на ссору между двумя преступниками; группа которая похитила Юлю, сработала на отлично, все спланировала без острых углов и неровностей. «Давай просто не будем все усложнять?» — так говорила я себе всякий раз, когда мысли в моей голове начинали роиться, подобно беспокойному рою жужжащих насекомых. Так я говорила себе всякий раз, когда размышляла о том, что мне нужно позвонить подруге и все ей объяснить. Я была уверена, что Алиса послушает мои скупые объяснения на тему невиновности Джеймса. И всякий раз я клала телефон на тумбочку, потому что понимала, что саму себя заливаю ложью и от этого мне противно. Противно до того, что не могу ничего сказать ни себе, ни ему, даже если сердце мое, по ощущениям, до одури любит его и до изнеможения жаждет увидеть, как открылись его глаза и он улыбнулся мне. Я так жаждала этого, что через пару дней комы, писк аппаратов начал доводить меня до нервного срыва. Я думала, что никогда не выберусь из этого белого плена, думала, что это я лежу при смерти, а не он. Когда он открыл глаза, то заплакал, а не улыбнулся.***
Какое-то время мы все еще не могли разговаривать, а просто смотрели друг на друга. Когда Джеймс не спал, то пытался улыбаться мне, хоть я и видела, как сожалеет он о причастности к содеянному, как мучается из-за того, что подвел Алису, девочку, которая никогда не говорила, и меня. Кислородная маска заполнялась белым дымком от его горячего дыхания, и я слушала этот странный звук каждый день. Иногда мне казалось, что так мы с ним искупаем вину. Топим ее в белом дыме дыхания. Потом пришел следователь. Он задавал какие-то вопросы, которые я практически не слышала, и отвечала лишь, что я знаю его, и что, мы с подполковником Карповым и его операми нашли человека, раненного чем-то, истекающего кровью. Джеймс отвечал предельно честно. Он рассказал и про свою карьеру врача, и про употребление амфетамина, а потом цепь вопросов неожиданно довела нас до похищения девочки. Я замерла, борясь с собой: мне хотелось убить следователя, чтобы он больше ничего не спрашивал у него, видела, как слабеет Джеймс, как он вспоминает все произошедшее и видит это перед своими глазами. Я так хотела закричать, заплакать, схватиться за голову и убежать, ведь совсем не в такого человека я хотела влюбиться. Я хотела любить человека с талантом к рисованию, хотела, чтобы у него были длинные волосы, чтобы он носил брутальную щетину и был каждое утро колючим, как мой собственный, домашний ёжик. Но любовь оказалась настолько злой, что даже не смешно. — Сереж, — тихий скрип приоткрываемой двери, в небольшом дверном проеме показалось лицо подруги, до боли знакомое. Она мельком взглянула на меня, но не проронила ни слова, как и я, собственно. Слова приветствия и беспокойства за нее, которые так хотелось озвучить уже давно, застряли у меня в горле. — Я поприсутствую? — Ради Бога. — Чересчур беззаботно ответил он ей, как-то холодно улыбаясь. Я не могла отвести от нее взгляд. Слишком знакомая у нее была походка, и одежда — я часто видела, как Алиса собирается на работу утром, надевает неприметный черный джемпер, сверху — кобуру из светло-коричневой кожи, а внизу она предпочитала джинсы брюкам, джинсы обязательно были с потертостями, молодежные, модные. По обыкновению распущенные рыжие волосы были собраны в неаккуратный конский и низкий хвост. Пряди из этого хвоста выбивались и обрамляли ее бледное, худое до безобразия лицо. Под глазами залегли глубокие тени душевных терзаний. Одним лишь взглядом я посетовала на ее внешнее недомогание, но почти сразу же переключилась на вопросы, задаваемые следователем. А Джеймс, тем временем, скрипя зубами от стыда и переживаний, рассказывал. Он называл фамилии, имена. И это были не просто имена рядовых граждан, а имена и фамилии, звучавшие несколько раз с экранов телевизоров в доме каждого второго Москвича. Недвижимость, которой занимался Аркадий Маркович — давний противник семейства Сафоновых, была лишь частью айсберга и, увы, верхушкой. Внизу этого айсберга крылась продажа органов заграницу. Услышав это, я тут же развернулась, чтобы взглянуть в глаза подруге. Лучшей подруге. Алиса изо всех сил старалась не подавать виду, как ей больно. Сережа, тоже услышавший ее подавленный где-то в глубине рык раненного зверя, обернулся. Знаете, я всегда ею восхищалась. Она пережила много тягот и лишений в Питере после того, как схоронила родителей. Боролась за опеку над Юлей так, как немногие матери пытаются отстоять права на своих родных детей. Алиса была тем единственным человеком, который не принял ни денег, ни отписок следствия, мол «убийство на почве профессиональной деятельности». После введенного в северной столице плана «ПЕРЕХВАТ» никого так и не удалось задержать, а ей тогда сказали, что и гильз после стрельбы в доме не нашли. И я знала, какой силы духа моя подруга. Я хотела быть такой же сильной, как она. Вот и сейчас она стоически выносила каждое слово, каждое упоминание о своей сестре, которую уже давненько стала называть своим ребенком, лишь слегка корчась, будто ей ржавым прутом ковыряют свежую рану. — Выйди вон. Но моя подруга не ответила. Тогда следователь повторил, повысив голос. Он просто накричал на нее: — Вон пошла! Быстро! Я помню, как Алиса любила бегать. В детстве она занималась баскетболом и несмотря на свой не слишком большой рост была успешной спортсменкой. Целеустремленная, быстро бегающая, умная, смелая — моя подруга именно такая. Но боль, которая настигла ее в этой больничной палате, была настолько сильной, вероятно, невыносимой, что она выскочила за дверь в мгновение ока. Еще быстрее, чем могла когда-либо на моей памяти. Бросаю взгляд на Джеймса, и он молча улыбается мне краешком губ, словно разрешая оставить его наедине со следователем. Киваю. И действие совершаю быстрее, чем приходит мысль догнать подругу и обнять ее, пускай она не любит тактильный контакт, как и я. Выскакиваю за дверь в белый коридор, насквозь пропахший медикаментами, бинтами, спиртом и прочей больничной дрянью. Тут же натыкаюсь на выставленный с автоматами наизготовку конвой — он неловко «ойкает», а я расшаркиваюсь в долгих извинениях, в то время, как спина моей подруги удаляется от меня по коридору к лестнице. Больно. Сейчас больно ей, но почему-то чувствую это даже я. Бегу, но ощущения странные — так бегают во сне. Вроде бы передвигаешь ноги, бежишь, но чувство постепенно поглощающего ужаса настигает и проникает под футболку со спины, чтобы медленно и нежно сомкнуть свои липкие пальцы вокруг шеи. И ты не можешь догнать. Не можешь убежать. И все время опаздываешь. Вот и я… опоздала. Спустившись по лестнице на первый этаж, вижу Алису в объятиях Стаса. Она, истошно рыдающая, видимо, заставляет его неловко обхватить себя медвежьими лапами и прижать к себе. Денис, которого я уже видела, неловко мнется позади них и, как только замечает меня, кашляет в кулак. Стас открывает глаза, прижимает голову моей подруги к своему плечу и заставляет ее успокаиваться какими-то словами, которые шепчет ей в макушку. Знаю, он ненавидит меня, пусть и не показывает просто потому, что боится обострить ситуацию до предела. Знаю, что он мечтает всадить пулю мне в лоб, а затем проделать тоже самое с Джеймсом. Знаю, что единственным стоп-краном является девушка, которую он прижимает к себе, и единственным гарантом моей и Джея безопасности является она же. И с нашей стороны это низость.***
Неприкаянным призраком бродив по коридорам ведомственной больницы, я размышляла обо всем, что случилось за это время. Некоторые события казались настолько невыносимо придуманными, что хотелось остановиться и сказать кому-то другому, кто был режиссером этой сказки «стоп!». Несколько раз останавливаясь в коридоре, я пыталась приказать этому неизвестному остановить развитие событий, но он не откликался, как будто намекая, что приближается развязка. Мне было страшно. За себя, за Джеймса, за Алису. Мне хотелось, чтобы с Юлей все было хорошо, и чтобы Алиса была счастлива, потому что она, как никто другой заслужила это счастье. Но я боялась, что жизнь не будет столь же щедра. — Ты догнала ее? — Спросил Джеймс, сдвигая кислородную маску вбок. — Подругу. — Нет. — Ответила я, опускаясь без сил на свой жесткий и неудобный стул напротив его кровати. — Не совсем. — Ты не виновата, скажи ей это. Если кто и виноват, так это я. — Он вздохнул и закашлял, после чего вновь надвинул на нос маску и закрыл глаза. Слишком долгий разговор со следователем, которого Джеймс желал, вопреки наставлению врачей, вымотал его. Однако, он был прав. Отчасти. Лишь отчасти. Я не брошу его, но и Алису тоже ни на кого не променяю. Я ведь люблю ее, как сестру, она мне даже ближе, чем сестра. Это сложно объяснить, но думаю, сама Алиса думает и чувствует тоже самое. Погруженная в мысли, я не сразу поняла, что мой телефон разрывается, вибрируя в кармане джинс. Поспешила его достать и настолько опешить, что несколько долгих секунд я просто пялилась в слово «Алиса» и смайлик улыбки в конце него. Она сбросила звонок, и я пришла в себя, принявшись набирать ее номер. — Привет. — Сказала я, когда тоновый сигнал возвестил меня о том, что на звонок ответил абонент. — Угу. — Хмыкнула она безрадостно. От новых известий из голоса испарилась ее уверенность и вся ее удаль. — Как дела? — Да так себе. А т… думаю, о твоих делах спрашивать смысла нет? — Угу. Мы обе замолчали. Тяжело говорить с человеком, который не хочет с тобой говорить по определенным, понятным нам обеим причинам, и в то же время хорошо, что она позвонила. Если бы не она, я бы не смогла начать разговор. — Я не виню тебя. — Произнесла она резко, и я непроизвольно громко выдохнула, закрывая глаза. — И его тоже. Пусть выздоравливает. — Алиса, погоди… — Я внезапно осознала, что разговор идет к концу. Но подруга не слушала меня. — Я не хочу говорить о том, как у меня дела, потому что, мать его, у меня они отвратительно! И в то же время без тебя, как без человека, которому я все и всегда рассказывала, мне очень плохо. И знаешь… Я все равно ее найду. Сама. И мне никто не нужен. — Алиса!.. Короткие гудки в ответ. И мне снова стало холодно и больно: неужели из-за меня подруга перестала доверять людям? Почему стала вдруг отвергать помощь других людей? Я не просила слушать меня, поступать так, как я прошу, но… ей ведь пытались помочь столько людей… А я-то думала, что больнее уже не будет.