Неправильная девочка

Сванте стоит на верхней палубе, пытаясь привыкнуть к солнечному свету. Эфраим видит, как он вдыхает воздух, ловит пальцами капли забортной воды. Эфраим все еще не уверен в своем решении и может все переиграть: починенный, насколько было возможно, механолет заботливо спрятан в ангар и не маячит перед глазами. Он знает, что если Малыш даст слово, что вернется к “Атлантису” вместе с городом, то слово сдержит. Но нельзя исключать случайностей и неожиданностей: Сванте вернется, если механолет будет в достаточно хорошем состоянии, чтобы преодолеть полторы тысячи миль, если в полете Малыш не наткнется на очередную стаю боевых галок, если город нормально пережил консервацию в Антарктиде. Слишком много “если”. Впрочем, никто не может назвать капитана “Атлантиса” нерешительным. Да и удача просто обязана наконец повернуться к Малышу лицом. К тому же у Эфраима есть то, что гарантирует: Малыш приложит все силы, чтобы вернуться. — Приведите его, — тихо обращается Эфраим к Фридольфу. Помощник кивает и уходит вглубь корабля. — Идем, я покажу тебе кое-что, — говорит Эфраим Малышу, отрезая себе пути к отступлению. Когда Малыш поворачивается, Эфраиму хочется выругаться: тот мужчина, который спокойно и уверенно смотрел на капитана с больничной койки, выглядел гораздо лучше. У нынешнего Сванте совершенно безжизненные ледяные глаза. Эфраим открывает двери ангара, включает свет. Ему нестерпимо хочется обернуться, чтобы увидеть, появится ли что-то в глазах Малыша, но он знает, оборачиваться нельзя, нельзя нарушать интимность момента. — И что это значит? — холодно и безэмоционально спрашивает Малыш. — Это значит, что ты должен его дочинить, — в тон Малышу отвечает Эфраим. — Потом ты выслушаешь одно мое условие и, если согласишься, можешь отправляться за своим городом. Сванте обходит механолет, нежно касается крыльев, проводит ладонью по стеклу — это, конечно, не то, которое разбили галки, но выдержать перелет ему под силу; что-то шепчет, залезая в кабину; прижимается лбом к приборной панели. Эфраим отводит глаза, как будто стал свидетелем чего-то излишне личного. За спиной Эфраима тихо кашляет Фридольф, привлекая внимание капитана. — Свантесон, вылезай оттуда, говорить будем, — командует Эфраим. На палубе уже собрались все заинтересованные лица. Малыш с явным сожалением покидает механолет, выходит из ангара, и Эфраим почти смеется — настолько ошарашенным выглядит надменный безэмоциональный швед. Мужчина, стоящий напротив Свантесона, облаченный в серую форму “Атлантиса”, улыбается, и сейчас, при солнечном свете, они похожи, как отражения, незаметно даже той пары лет, что их разделяет. — Здравствуй, Малыш, — говорит Боссе Свантесон, которого весь мир уже добрых двадцать лет считает погибшим во время совершения кругосветки на яхте. — А ты вырос, младший брат. — Хреновая шутка, — говорит Сванте Эфраиму. Малыш бледен, того и гляди, удар хватит. — Я знал, что у всех изобретателей мозги набекрень, но зачем вам эта бессмысленная жестокость? — Ну, — задумчиво произносит Эфраим, — я хотел купить если не всего тебя, то хотя бы пару органов и верность в придачу. — Это клон? Каким образом к вам попало ДНК моего брата? Как долго его растили? Для чего? — Сванте, это я, я не погиб, — Боссе крепко хватает Малыша за плечи, смотрит в глаза. — Меня захватили в плен на южной оконечности Африки, а потом, когда начали строить “Атлантис”, решили, что от меня как инженера будет больше толку, чем на плантации. — Вы могли сказать раньше, — продолжает Сванте, и его глаза горят такой горячей ненавистью, что Эфраиму практически страшно. — Ты предложил бы мне с первой же секунды нашего общения выложить перед тобой все тузы, парень? Твой брат — весьма ценный заложник с той самой поры, как мы поняли, чей он родственник. Он был залогом того, что, если ты обнаружишь “Атлантис” и воспримешь его как враждебный объект, у нас будет возможность выжить и сохранить комплекс. Сванте переводит на брата бешеный взгляд: — И за все это время ты не нашел ни малейшей возможности сообщить о себе?! Хочешь, я расскажу тебе, сколько плакала мать? — Не нашел, — Боссе разжимает руки, — я долго был на положении фактически пленника. — И это положение не меняется, — добавляет Эфраим. Сейчас как-то особенно противно озвучивать условие, которое казалось таким удачным и правильным еще полчаса назад. — Так что если ты и твой летающий город не вернетесь в разумные сроки, твой братец станет действительно мертвым. Сванте молчит. Эфраим прямо по глазам видит, что он обдумывает, как бы выхватить из кармана какой-нибудь гаечный ключ или припрятанное оружие, создания которого не заметили наблюдатели. Он, разумеется, может вырубить или убить Эфраима, затащить брата на механолет. Правда, он не знает о системе воздушной обороны, хотя и должен догадываться. Эфраим ждет хода Малыша. Если решится на побег — ему не жить, Боссе не жить, Эфраиму и Пеппи — скорей всего, тоже. Плохой расклад. Неудачный. Однако Свантесон снова леденеет лицом, выпрямляет спину, отправляется в ангар, запускает подготовку всех систем механолета. Уже надевая летный шлем, бросает: — Я вернусь. Не ради вас или него, а ради Пеппи. Она в вашем совместном мудачизме не виновата. Эфраим долго провожает взглядом улетающий механолет, взмахом руки отпускает Фридольфа. Ему нестерпимо хочется вечером напиться вдрызг. Вестей от Свантесона нет больше недели. Запросы на связь обрабатывает автоответчик механолета — “Все системы на борту работают штатно, состояние пилота удовлетворительное”, — но сам Свантесон молчит. Чтобы успокоиться, Эфраим приходит к Пеппи, садится на стул рядом с кроватью, разговаривает с дочерью. — Жаль, что Сванте больше не приходит, — говорит она однажды, — я бы хотела с ним увидеться. Он хороший. У Эфраима не хватает сил, чтобы рассказать Пеппи, что изобретения Свантесона сделали с прекрасным когда-то миром. Хотя чего греха таить — Малыш был прав, называя их всех мудаками. Не сам ли Эфраим приложил руки к тем проектам, что начинали войны? Когда грянула Большая Война — мир уже горел, пусть “цивилизованные люди” и старались этого не замечать. Когда в небо над планетой взмыли карлсоны, она всего лишь запылала еще сильней, так, как никогда прежде. Каждый день Эфраим поднимается на верхнюю палубу, смотрит на небо. Чем больше проходит времени, тем сильнее тают надежды на возвращение Свантесона. Наверное, в дело вмешалось одно из тех проклятых “если”, без которых не обойтись в серьезных делах. Поэтому когда с головного корабля докладывают об обнаружении в небе неопознанного объекта, Эфраим приказывает развернуть систему ПВО. Просто на всякий случай. Объект не отвечает на запрос радиосвязи, а механолет впервые за прошедшие дни просто молчит. Проходит не больше получаса, как Эфраим видит — вернулся, чертяка. Это все же город, тот самый, что Малыш описывал Бирку. С мостами, улочками, прудом, флюгерами на крышах. Невозможная сказка, подернутая пленкой защитного энергетического поля. Эфраим приказывает ПВО выжидать: мало ли что могло произойти со связью, да и кто знает, не отправит ли поле снаряды ПВО в обратный полет. Он оказывается прав: не проходит и часа, как в рации, прерываясь, хрипя и шипя, продирается голос Свантесона, запрашивающего возможность “припарковаться” над центром “Атлантиса”. После разрешения город зависает над “Атлантисом” и начинает медленно следовать за ним. — Пусть Бирк поднимется в город, — говорит Сванте по рации, — я спущу за ним карлсона. После этого мы с ним продолжим работу над имплантами нового поколения. — А к нам спуститься не хочешь? — интересуется Эфраим. — Мне нечего сейчас делать внизу, — холодно отвечает Сванте. — Как только будет что-то, что потребует вашего участия, капитан, я передам данные. Когда все будет готово для проведения операции, мы с Бирком спустимся. Не раньше. Ни Сванте, ни Эфраим не поднимают тему того, что будет потом, когда организм Пеппи будет модифицирован еще раз — окончательно. “Пусть забирает Боссе, если захочет, — в конце концов решает Эфраим, — и улетает куда глаза глядят”.