Йошики упустил тот момент, когда у него появилась новая противная привычка — просыпаясь, тут же утыкаться носом в подушку и начинать тихо скулить. Не плакать, не рыдать, а именно вот бессильно скрипеть зубами и подвывать тихонько. Он уже чувствовал эту безысходность и пустоту, всё сильнее с каждым разом, ощущал их всем дрожащим телом и готов был уже просто-напросто сойти от этого с ума.
«Я не могу, я просто больше так не могу…»
Горячие слёзы застилали глаза, Йошики морщился и всхлипывал, сжимаясь в комочек. Двенадцатая петля. Он уже всё перепробовал, всё, что только мог придумать. Нервы у него сдали почти окончательно, не осталось никаких сил бороться и пытаться выплыть, он совершенно не понимал, как спастись от этого ужаса, как уберечь себя и Хиде. А уж от мысли о том, что пианист не может даже просто умереть, чтобы последовать за ним, и вовсе заставляли всё внутри похолодеть от страха и боли. Йошики не может умереть вместе с ним. Но не может и жить дальше, ведь эта чёртова петля всё равно убьёт их обоих, даже если он не будет ничего предпринимать. И, замкнувшись, пойдёт по очередному адскому кругу, конца которым, судя по всему, нет и не будет.
Йошики всё чаще начинал думать, что он сумасшедший, что этот кошмар ему всего лишь мерещится, пока он лежит в больничной палате, окружённый стенами и связанный смирительной рубашкой. Бред умирающего безумца. Может, это хоть как-то объяснило бы всё, что происходит вокруг него.
Каждая петля заставляла умирать во всех смыслах. Воскрешала потом, милостиво позволяя начать заново, но это уже казалось издёвкой, причиняло одну только боль. Йошики медленно приоткрыл глаза, скривился и сильнее обнял подушку, сердито шмыгнув носом.
— Йо, ты чего?
Одеяло рядом зашевелилось, из-под него выбрался сонный Хиде. Приподнявшись на локте, он одёрнул жёлтую кофту и уставился на возлюбленного мутноватыми глазами, встряхнув растрёпанной головой.
Йошики живо отвёл в сторону взгляд и принялся сердито вытирать слёзы кулаком. Только бы Хиде не заметил, что он опять плачет. Воспалённые, отчаянно слезящиеся глаза болели всё сильнее с каждым таким пробуждением.
— Ничего… — придать голосу бодрости не получилось, горло словно кто-то пальцами сдавил, да так сильно, что говорить было по-настоящему тяжело. — Спи, Хиде.
— Поспишь тут, когда у тебя под боком плачут, — Хиде пододвинулся поближе к нему и обнял, прижимая к себе и устраивая подбородок на макушке. Пианист чуть слышно вздохнул и прикрыл глаза. Счастливый Хиде. Понятия даже не имеет, что его ждёт совсем скоро. А если даже и узнает — не поверит. — Ой, холодный-то какой… Ты не заболел?
Йошики и сам уже чувствовал этот холод, пронизывающий насквозь и сковывающий, как кандалы. Ему всё время было холодно, хотелось укутаться во что-то тёплое. И сейчас Хиде показался ему таким горячим…
— Не знаю. Мне просто холодно…
По щеке опять невольно поползла слеза, Йошики сердито мотнул головой, и влага мазнула по шее гитариста. Хиде это почувствовал.
— Йо, не пугай меня, хватит плакать… — уже с тревогой протянул он. — Что случилось?
Его пальцы зарылись в длинные русые волосы, ласково перебирая пряди, легонько массируя кожу. Такие прикосновения обычно хорошо успокаивали, но сейчас этого не хватало, Йошики только трясся от безмолвных рыданий, буквально раздирающих его на части изнутри.
Как же больно. Как же он устал. Видеть Хиде мёртвым раз за разом, погибать потом самому, и снова, и снова, и снова… Это настоящая психологическая пытка, давящая, как тяжеленная каменная плита, на мозг. И она в разы хуже любой телесной, страшнее вогнанных под кожу раскалённых гвоздей. Словно сам рассудок уже смертельно болен и лишь отчаянно пытается не провалиться окончательно в это безумие и не утянуть своего хозяина за собой.
Хиде поцеловал дрожащего возлюбленного, сначала в лоб, потом в кончик носа.
— Принцесса, ну что с тобой такое? Плохой сон приснился? Расскажи мне, я тебя пожалею.
У самого Йошики уже не один раз возникала мысль о том, что надо и вправду рассказать ему, что происходит. Даже если Хиде не поверит, всё равно, стоит хотя бы попытаться. Просто выговориться, может, от этого уже станет немного легче. Йошики так старался пережить всё это сам, не втягивая Хиде или кого-то ещё, но сейчас уже настал тот момент, когда он чётко осознал: одному ему не справиться. Пианист медленно моргнул и, пошевелившись, поднял на встревоженного Хиде глаза. Прикусил губу и дотронулся кончиками пальцев до щеки.
— Хиде… — Йошики нервно сглотнул и запрокинул голову ему на плечо. — Ох, даже не знаю, как рассказать… Ты мне не поверишь…
— Поверю, обещаю, — с жаром прошептал Хиде, гладя его по волосам. — Обожаю твои рассказы о снах.
— То есть, ты хочешь сказать, что через пять дней я умру? И что ты переживаешь эту неделю уже в двенадцатый раз?
В голосе Хиде явственно прозвучал смешок, и Йошики дёрнулся, как от удара. Он робко кивнул и опять нервно прикусил губу.
— Это… Немного жестоко с твоей стороны, так шутить, — Хиде покачал головой, пропуская пряди его волос сквозь пальцы. — Я знаю, я не лучший человек на свете, но смерти-то зачем желать?
— Я не желаю тебе смерти, наоборот, пытаюсь её предотвратить, — Йошики всхлипнул, — уже в который раз, но ни черта не получается! Я знаю, как это дико звучит, поэтому и не хотел тебе рассказывать… И ты же обещал, что поверишь!
Хиде нахмурился.
— Обещал, я привык уже к твоим фантазиям. Но я не ожидал, что ты такую дикую историю выдумаешь и будешь пытаться меня убедить, что она реальна.
Пианист сердито задёргал губами и отвернулся. Ожидал ли он чего-то другого? Нет. Хотя где-то внутри всё-таки теплилась надежда, что Хиде поймёт его. Но нет, звучит слишком уж неправдоподобно даже для него.
— Йо, ты насмотрелся фантастики про временные петли, — вкрадчиво сказал Хиде, беря его за плечи и поворачивая обратно к себе, — и тебе приснился кошмар. Успокойся, это ерунда.
Йошики тихо захныкал куда-то ему в плечо. Стало так тоскливо, будто весь мир в секунду разлетелся на множество неаккуратных осколков. Если Хиде не поверил, то никто другой уж точно ему не поможет.
— Ой-ой… Ты обиделся? — Хиде растерянно погладил его, прислушиваясь к рыданиям, и поцеловал в макушку. — Прости, принцесса, я не думал, что тебя это так заденет… Прости, прости меня, только не плачь больше, ладно? — прижавшись щекой к его волосам, Хиде тихонько вздохнул. — Ну хватит, всё хорошо…
— Нет, не всё хорошо! — бессильно выплюнул Йошики. — Ты же обещал, обещал…
— Йо, ну это же… — Хиде опустил на него взгляд и, увидев загоревшуюся в глазах мольбу, слегка сдвинул брови. — Ладно, если тебе так будет легче, допустим, что всё так. Но мне хотелось бы всё-таки чего-то немного более убедительного… Хм, у меня даже есть идея.
— Какая? — Йошики дёрнулся.
— А по классике такой фантастики. Если ты эту неделю проживаешь уже не первый раз, — Хиде слегка прищурился, — ты наверняка уже чётко знаешь, что должно на ней произойти. Расскажи. Распиши мне во всех подробностях наш сегодняшний день, например. И если всё случится так, как ты сказал, я тебе поверю, обещаю.
Йошики прикусил губу.
— Не могу, Хиде, — он тихонько вздохнул. — Там всё каждый раз по-разному, это тебе не «День сурка»…
— Понятно, — Хиде поцеловал его в макушку и плюхнулся обратно на постель, натягивая на себя одеяло. — Отличная сказочка, принцесса, я чуть не купился. Ложись спать и забудь об этой ерунде.
Йошики прикусил губу и принялся судорожно вспоминать, что во всех этих петлях повторялось из раза в раз. Да почти ничего, в том-то и проблема. Они спокойно завтракали, болтая о разном, в основном об отлёте Хиде в Токио, потом он уезжал на запись, Йошики проводил день дома, за роялем, в районе шести вечера подхватывал Хиде у студии… Но эти события происходили не каждый раз, например, в самую первую петлю Йошики не поехал за ним, ужина в ресторанчике не получилось. В третью у него болела рука, чего не было в других. До неё же Йошики не собирался лететь с ним в Токио, ещё не осознавая, что происходит. Йошики всегда просыпался в одиночестве, потому что Хиде уходил курить, и засыпал после того, как он возвращался в спальню, а однажды не смог уснуть и сам ушёл в сад, откуда Хиде вернул его в кровать. Даже погибал Хиде каждый раз по-разному, то вешался на полотенце, то от сердечного приступа, то происходил какой-то несчастный случай. Всё было абсолютно хаотично, почти никаких закономерностей, ни малейшей ниточки, за которую можно уцепиться. Хотя нет, было кое-что, что не менялось из раза в раз…
Йошики похолодел от ужаса при одном только воспоминании. Песня. Та самая песня Хиде, которую он держал ото всех в секрете и о которой не желал ничего говорить, пока не запишет. Пианист её уже слышал, Хиде всегда в самолёте давал ему диск. Может, это подействует?
— Хиде, ты ведь собирался назвать эту новую песню «Pink Spider», верно?
Хиде резко открыл глаза. Йошики отметил, как он мгновенно напрягся, словно услышал что-то неприятное.
— У неё ещё нет названия, Йо, — растерянно протянул Хиде и округлил глаза. — Ты же знаешь, я песням названия в самый последний момент присваиваю. И при чём тут розовый паук?
— В припеве есть такие слова, — ожесточённо продолжил Йошики, — и песня сама по себе очень злая, ты явно её писал на эмоциях.
Хиде недовольно нахмурился:
— Ты что, порылся в моих вещах и нашёл текст? Это некрасиво.
Йошики разозлился. Да о чём он вообще? Хиде же прекрасно знает, что он не полезет без спроса в чужие вещи. Пианист всегда в этом плане придерживался позиции, что у каждого человека должно быть личное пространство, в которое нельзя вот так просто вторгаться.
— Хидето, — Хиде тут же дёрнулся и слегка поджал губы, — ты за кого меня принимаешь? Надо мне больно в твоих текстах ковыряться, у меня своих полно, править не успеваю. Знаешь, мне как-то фиолетово, что ты эту песню ото всех прячешь, не хочешь показывать — не надо, всё равно в записи потом услышу, никуда она не денется.
— Но тогда откуда ты узнал о словах и о том, что она злая? — Хиде приподнялся на локте и сузил глаза.
— Да потому что я слушал её! — Йошики закатил глаза. — Ты сам по пути в Токио, в самолёте, давал мне диск и просил заценить. К слову, текст просто жуткий, похож на те, что ты писал когда-то для «zilch».
Хиде стал нервно постукивать пальцами по подушке. Было видно, что он злится.
— Правильно, я её и писал не в самое приятное время, — сердито ответил он наконец. — И я вообще не собирался её кому-то показывать, это Пата месяца три назад случайно текст увидел, восхитился и стал уламывать меня её записать.
— Ну? — Йошики скривился. — Убедился, что я не могу ничего о ней знать? Три месяца назад мы с тобой даже не общались ещё, я жил здесь один! И потом, мы никогда о песнях для сольных проектов не разговаривали.
Хиде принялся чесать затылок.
— А ещё, — продолжал злиться Йошики, — очень приятно, теперь я знаю, что ты меня вруном считаешь, раз думаешь, что я нашёл текст и над тобой издеваюсь.
Хиде покраснел:
— Йо, я ничего такого не имел в виду…
— А прозвучало именно так. В общем, ты меня понял. Хочешь — верь, хочешь — не верь, а я и вправду переживаю эту неделю уже в двенадцатый раз. Песню твою я слышал уже в записи, той самой, которую ты должен закончить завтра. И назовёшь ты её «Pink Spider». Вот просто поверь на слово.
Накинув рубашку и оставив Хиде с отвисшей челюстью приходить в себя, Йошики вышел на террасу, опустился в плетёное кресло и принялся раздражённо щёлкать зажигалкой. И зачем только попытался, настроение стало ещё хуже, чем было.
Не говорить же было, что первый раз грядущую «Pink Spider» Йошики услышал даже не на записи, которую дал ему сам Хиде, а на кассете, случайно обнаруженной в музыкальном центре в одну из последних петель. Она была абсолютно безликая, подписанная коротко «демо», пианист её не помнил напрочь и, вдруг ощутив приступ любопытства, решил послушать. Качество записи оставляло желать лучшего, похоже, песню записывали где-то дома, в условиях паршивой акустики и при помощи одной гитары, но голос Хиде, родной и любимый, через треск и шум был хорошо узнаваем. И у Йошики мороз по коже пошёл, когда он услышал слова, которые он пел.
Хиде никогда не смог бы похвастаться особенно сильным и выдающимся голосом. Он обычно пел на полутонах, хрипловато и слегка приглушённо, не рискуя брать высокие ноты, к тому же, пару раз он конкретно перебарщивал с обработкой, и его голос становился каким-то механическим. Но тем не менее, даже в таких условиях было в его исполнении что-то чарующее, необычное и притягательное — по крайней мере, Йошики со своим абсолютным слухом никакого отторжения не чувствовал. Однако эту демозапись нельзя было назвать пением. Гитара звучала где-то на фоне, а Хиде шипел, хрипел и буквально плевался словами. Он словно весь сочился ядом и задыхался от ярости. А Йошики просто холодел, представляя, как Хиде при этом кривит лицо, сдвигает к переносице чёрные брови, и как сверкают его глаза из-под длинной розовой чёлки. Он видел это. И на записях, и в собственных мыслях, вспоминая их последнюю ругань в гримёрке.
Хотя, надо сказать, что были у него песни и пострашнее. Сольное творчество Хиде порой вызывало у Йошики оторопь. Ещё за пару лет до распада группы, начав параллельно сольную карьеру, Хиде записывал композиции, стилем максимально не похожие на «X». Злые, пошлые тексты, тяжёлая музыка, жуткие образы в клипах. А уж потом, окончательно вырвавшись из-под влияния Йошики, Хиде выпустил наружу всех своих внутренних демонов и ушёл в такой отрыв, что оставалось только пугаться. Теперь он сам был лидером и мог вытворять всё, что хотел, а его фантазия явно продолжала бить фонтаном и прямо по голове. И Йошики, слушая записи, нервно хватался за сигареты. Он просто не понимал, как рядом с ним Хиде может быть таким нежным, ласковым и родным, а на съёмках превращаться в дьявольское создание с жутко горящими глазами, изрыгающее в микрофон порно в стихах и готовое для зрелищности обложить полуголого себя живыми пауками. Конечно, Хиде всегда немало экспериментировал, стоило только припомнить «Scars», единственную песню, которую он полностью сам написал для группы и которую Йошики чуть было не забраковал. Он не мог сказать, что композиция ему не понравилась, нет — просто Йошики хотел, чтобы Хиде оставил эту песню для себя. Но Хиде настаивал, и пианист всё-таки сдался, её записали группой и выпустили сначала синглом, а потом и включили в альбом. Однако нынешние эксперименты уже перешли все пределы разумного.
А самое страшное было как раз в том, что Йошики уже слышал это шипение Хиде. После финального лайва. Хиде тогда точно так же кривился, тёр красную от удара щёку, зло смотрел на Йошики и говорил, что теперь уж точно бросит музыку. Он никогда не орал, никогда не накидывался с кулаками, как Тайджи — нет, Хиде просто сдвигал брови и шипел. Это всегда показывало крайнюю степень его озлобления, даже Йошики в такие моменты старался особо к нему не лезть.
Песня на диске, который потом дал ему Хиде в самолёте, здорово отличалась от этой демо. Голос звучал спокойней, уже не срывался на страшный злой хрип, чувствовалась более привычная манера, да и сама песня не казалась такой мрачной. Но слова были всё те же, хоть и потеряли часть своей жути. Несмотря на образность, в них явственно проскальзывала идея суицида. В обычное время Йошики не обратил бы на это внимания, он знал, какими кривыми путями бродят мысли и фантазии Хиде, но сейчас, в свете того, что он уже успел понять касательно петли, это очень пугало.
Йошики слегка поморщился и зажал сигарету зубами. Хиде сейчас сказал, что написал эту песню не в лучшие времена. Интересно было бы узнать, в какие, и что вдохновило его на этот кошмар… Но спрашивать, наверное, бесполезно — Хиде никогда не расскажет, что причинило ему такую боль. А если Йошики насядет на него, и вовсе разозлится и попросит не лезть в душу. Такой уж Хиде сам по себе — он вроде очень добрый и нежный, а вроде и закрытый со всех сторон, умеющий ловко скрывать за улыбкой настоящие чувства. Его не переделаешь.
Сигарета уже догорала, когда раздвижная дверь открылась, и наружу выглянул Хиде. Он неуверенно подошёл к возлюбленному, тряхнул головой, отбрасывая с лица длинную чёлку, и сдавленно сказал:
— Йо, прости меня… Я вовсе не хотел тебя вруном называть. И я знаю, что ты не стал бы без спроса рыться в моих вещах…
— Проехали, — буркнул Йошики, теребя пальцами сигарету.
— Неужели это правда? — Хиде опустился в кресло напротив и сложил ладони на коленях. — Ты действительно попал в какую-то временную петлю?
— Я же тебе сказал, — Йошики закатил глаза, — не хочешь — не верь, считай меня истериком сумасшедшим.
— Я верю, Йо, верю. Честное слово, — Хиде округлил глаза и потянулся за своими сигаретами. — Ты не мог знать текст песни, я его даже сюда-то с собой не взял, оставил черновик дома, не хотел, чтобы ты на него наткнулся случайно… Просто я пытаюсь переварить, сам понимаешь, такое не каждый день услышишь. Я… — Хиде прикусил губу. — Я правда умру через неделю?
— Да, — пианист мрачно кивнул. — А я следом за тобой.
— И тебе приходится переживать это каждый раз? Мою смерть и свою собственную? — увидев ещё один кивок, Хиде сморщился и откинулся на спинку. — Вот ужас-то, даже представить себе не могу, каково это… А ты пытался что-то с этим сделать?
— Каждый раз пытаюсь. Успех пока, как видишь, нулевой. И мне кажется, что я скоро с ума сойду, — Йошики скривился и обхватил себя за плечи, — или уже сошёл…
Он сжался в комочек и принялся шмыгать носом. К горлу опять подкатили судорожные рыдания.
— Я никогда бы не рассказал тебе об этом, понимал, что ты мне не поверишь. Но мне так плохо, Хиде, я просто не знаю, что делать… Я не могу больше выносить это в одиночестве…
Хиде быстро затушил сигарету и присел перед ним на корточки, накрыв ладони своими.
— Ну, ну, не плачь, принцесса. Мы с тобой что-нибудь придумаем, обязательно, — ласково сказал он, поднимая блестящие глаза. Даже если он испугался рассказа Йошики, когда поверил в него, вида не показывал.
— Да что придумаем, Хиде? Я уже всё перепробовал, — Йошики тяжело вздохнул, — что только смог придумать. Бесполезно, всё заканчивается одинаково. Единственное, что у меня ни разу не получилось сделать — заставить тебя остаться в Лос-Анджелесе.
— Думаешь, это могло бы помочь? — пробормотал Хиде и потёр затылок. — В принципе, билет можно поменять…
— Нет, — хмуро ответил пианист и опять затянулся едким дымом. — Это было бы слишком просто. Думаю, если ты просто останешься здесь, это ничего не решит. Проблема не в твоём отъезде в Токио, она сидит глубже. Скорей всего, она даже во мне, а не в тебе, учитывая, что только меня затянуло в петлю. Хотя я всё ещё не понимаю, как она работает… Мне просто кажется, что её запустила какая-то дрянь. Возможно, просто какое-то неосторожно брошенное слово…
— Распад группы? — задумчиво протянул Хиде. — Первым делом на ум приходит.
— Я тоже думал об этом. Но нет, нужно что-то более конкретное, — Йошики поморщился. — Распад, извини меня, полгода длился, пока Тоши выпендривался и всё висело на соплях. Подумать страшно, сколько всякой дряни тогда произошло.
Хиде вернулся в кресло и принялся крутить в руках сигаретную пачку.
— Да уж, как вспомню, так вздрогну. Вот уж не думал, что мы когда-нибудь все просто вот так возьмём и переругаемся в хлам. Мы же всегда так хорошо ладили, работали только командой… А в итоге расплевались. Даже мы с тобой…
— Ну, мы с тобой не расплевались бы, если бы ты не начал мне под руку бубнить о своём желании бросить музыку, — Хиде бросил на возлюбленного злой взгляд, Йошики поймал его и поднял руки: — Я сам виноват, признаю, не справился со злостью, но ты тоже хорош, видел же, что я вне себя, и знал, как меня это взбесит, к чему было это внезапное нытьё?
— Да это же не серьёзно тогда было, Йо… — Хиде поставил брови домиком. — Я удивился, что ты этого не понял. Я ведь нарочно громко говорил, пытался таким образом Тоши задеть, думал, он посмотрит на то, как мы всё это воспринимаем, опомнится, не захочет ломать жизнь ни себе, ни кому-то из нас…
— Глупый Хиде. Ему тогда уже Каори с сектой мозги промыли. Тоши был не в себе, плевал он и на тебя, и на меня, и на остальных. Я ведь и сам сначала его уговаривал, и плакал, и пытался убедить, что оно того не стоит. Не подействовало. Глупо было думать, что его проймут твои угрозы бросить музыку. Он хотел уйти. А ты же знаешь, — Йошики горько усмехнулся, — какой он баран упрямый.
— Следовало хоть попытаться… Я надеялся, что у него оставалась хоть капля здравого смысла и добрых чувств. Ошибся, каюсь.
Хиде покачал головой и опять взялся за сигарету. Весь его вид выражал глубокую задумчивость.
— Забавно, — протянул Йошики, слегка наклонив набок голову и убирая с лица разлохмаченные ветерком волосы, — я только сейчас понял, что мы с тобой никогда об этом не разговаривали…
Хиде раздражённо дёрнул плечом.
— А зачем? Знаешь, я бы предпочёл не вспоминать. Просто потому, что слишком грустно. Если бы я тогда потерял только группу, может, было бы не так больно, хотя тоже ничего хорошего. Но я потерял тебя. Я думал, что мы больше так и не помиримся. Правда, я не знаю, чего тогда было во мне больше, злости на тебя или страха, что если я тебе позвоню, ты меня пошлёшь далеко и надолго, — он вздохнул и потеребил тонкими пальцами сигарету. — Я бухал не просыхая недели две, не знал, что делать. А потом понял, что сдохну в таком режиме, и ушёл целиком в работу, чтобы забыть.
Йошики нервно прикусил губу и прикоснулся к его руке, чтобы успокоить. Вздохнул, когда Хиде сжал его пальцы в ответ. И тут его осенило.
— Ты и песню написал в это же самое время? — подскочил он. Хиде скривился, и Йошики предостерегающе воскликнул: — Хиде, только не ври!
— Написал, — Хиде криво улыбнулся. — Слишком уж кипел, надо было куда-то эту ярость направить. Я даже демку записал, а потом с трезвых глаз послушал, за голову схватился и понял, что лучше спрятать это чудо куда подальше и забыть. Слишком личная песня получилась.
Йошики медленно моргнул. Так вот почему демозапись звучала так устрашающе. Мало того, что Хиде выплёскивал всю накопившуюся злобу, так он ещё и был пьяный, его, как обычно, потянуло на подвиги.
— Получается, ты её мне посвятил? — тихо спросил он и нервно сглотнул. — И все эти слова ко мне относятся?
Хиде смущённо кашлянул и отвёл в сторону глаза.
— Здорово же тебя переклинило, — со вздохом продолжил Йошики. — Пата небось обо всём догадывался, глаза тайком закатывал и думал, какие же мы с тобой придурки.
— Он и так знает, что мы придурки, не переживай. Я ничего ему не рассказывал, а если он и догадывался — ты его знаешь, он рта лишний раз не раскроет. Так что можешь считать, что об этом знаем только мы с тобой, — Хиде вновь накрыл его ладони своими и посмотрел в глаза. — А почему ты вдруг про мои песни заговорил? Думаешь, моё настроение могло как-то повлиять на петлю?
— Не знаю, Хиде. Я уже просто не знаю, что думать.
Йошики затушил сигарету и, качнувшись вперёд, уткнулся носом ему в плечо, чувствуя, как Хиде обнимает его обеими руками и нежно трётся носом о щёку.
— Не бойся, — шепнул он в ухо, поглаживая дрожащего возлюбленного по спине. — Мы обязательно что-нибудь придумаем. Когда мы вместе, для нас нет ничего невозможного, помнишь?
И остатки напряжения буквально растворились в мягком поцелуе.
***
Токио в этой петле встретил затяжным проливным дождём — ни одного просвета в густых чёрных тучах несколько дней подряд. Хиде каждый раз, прибегая вечером домой, злился и скрипел зубами, говоря, что терпеть не может такую погоду и что ливень постоянно портит ему причёску. А Йошики невольно вспоминал предыдущие петли, то, что дождя в них не было ни разу, и начинал думать, что на испорченную погоду каким-то образом повлияло его унылое настроение.
У них было время поговорить о происходящем во время длинного перелёта и вечерних посиделок в гостиной. Но ничего ценного эти разговоры не дали. Йошики прислушивался к тому, как Хиде со странным спокойствием размышляет о собственной смерти, и ему упорно казалось, что, хоть он и поклялся, что верит возлюбленному, на самом деле Хиде по-прежнему не считает это чем-то серьёзным и так и ждёт, что Йошики улыбнётся во весь рот и воскликнет «Ну хватит, я пошутил!»
И всё же Йошики чувствовал, что теперь он хотя бы не один. Даже если Хиде не до конца ему верит. И это приносило некоторое облегчение.
Прогулки по торговому кварталу и парку в этот раз не получилось, однако Йошики не сильно расстроился по этому поводу. Ведь вместо этого появился полноценный ленивый выходной: они оба отсыпались, всё утро валялись в обнимку в кровати и целовались, поздно встали, пили кофе из одной чашки. Весь день, тихий и дождливый, принадлежал только им двоим. Сидя на уютном диване, Хиде с интересом наблюдал за рейтингом на каком-то музыкальном канале, а Йошики дремал, улёгшись головой ему на колени, и млел от того, как возлюбленный мягко перебирал пальцами его растрёпанные волосы. Лишь когда пианист услышал знакомую задорную музыку, он слегка приоткрыл глаза. Сердце неприятно ёкнуло, канал демонстрировал «Celebration», один из старых клипов «X». Его сняли ещё в те далёкие времена, когда всё было хорошо: Тайджи и Тоши ещё даже не раздумывали об уходе, а Йошики вместе с Хиде, который заодно придумал ему красивый костюм Золушки, написал эту песню и остервенело барабанил, не думая о своей больной спине и не подозревая, что через несколько лет врачи запретят ему садиться за барабаны без шейного корсета.
— А нас ведь до сих пор любят и ждут обратно… — вдруг тихо сказал Хиде, наклонив набок голову.
Йошики услышал знакомую тоску в его голосе. Похоже, Хиде почувствовал примерно то же самое, что и он сам.
— Мы с тобой это уже обсуждали, — полусонно протянул он, запрокидывая голову. Рука Хиде по инерции скользнула по шее вниз, к ключицам. — Было бы здорово, если бы мы могли вернуть группу, но без Тоши мне это возможным не представляется…
— Мне вообще-то тоже, — со вздохом ответил Хиде, поглаживая его. — Да и Пата с Хисом, думаю, на такое не пойдут. А одних нас с тобой для «X» маловато.
Йошики слегка пошевелился, вжимаясь головой в его колени, и вздохнул. Хотел бы он на самом деле вернуть группу? Конечно, это ведь его драгоценное дитя, то, чему он отдал почти двадцать лет жизни, здоровье, множество усилий. Раздумывая об этом, Йошики изо всех сил старался открещиваться от своей личной злости на Тоши и размышлять хладнокровно. А как профессионал и лидер он понимал, что затея по возрождению в любом случае обречена на провал. Вокалиста можно найти — если они объявят о восстановлении «Х» и устроят кастинг, от желающих отбоя не будет, возможно, при нужной сноровке можно даже выловить кого-то с голосом, похожим на Тоши, а то и лучше. Однако можно ли будет дальше называть это «Х»? Нет, это будет уже что-то совсем другое. Тоши ведь не просто вокалист, он нечто гораздо большее — они с Йошики дружили чуть ли не с детского сада, вместе стояли у истоков группы, ещё когда были подростками и занимались лишь каверами на «Kiss». Вместе взрослели, вместе сбежали в Токио в итоге. Состав коллектива за эти годы множество раз менялся, но Тоши всегда оставался константой. Именно поэтому его уход разбил Йошики сердце, поэтому Йошики воспринял такое как безмерное предательство, поэтому безболезненная замена виделась пианисту невозможной.
А примирит их с Тоши только смерть Хиде, и то не до конца, если судить по петлям. Перед Йошики уже не в первый раз вставала дилемма «группа или любимый человек». И если в случае с Тайджи он, не думая, выбрал группу и её благополучие, то сейчас терять Хиде из-за расплывчатых перспектив примирения с Тоши он не хотел категорически. И потом, без Хиде группа тоже не будет группой, он, как и Тоши, незаменим, невозможно выделить, кто из них важнее.
— Да и вообще, — вдруг продолжил Хиде, опустив на него взгляд, — я иногда думаю, что, может, оно и хорошо, что так получилось… — Йошики дёрнулся и уставился ему в лицо. — Ой-ой, не смотри на меня так убийственно, Йо. Просто признайся честно, все мы последние годы больше занимались своими сольными проектами, нам уже тогда стало трудно вместе уживаться. Вроде группа, а вроде уже каждый сам по себе. Ну сколько бы мы ещё так протянули? Год, два? А так ушли, считай, на пике. Как ни крути, уже другие дела и интересы, и возраст…
— Это у тебя, может, возраст, — фыркнул Йошики, вытягиваясь, — а я молод, прекрасен и полон сил.
Хиде усмехнулся и легонько ущипнул его за щёку.
— Я тебя всего на год старше, принцесса, не выпендривайся. И не перескакивай на другую тему. Я сейчас про группу говорю, а не про нашу старость. Ещё раз, сколько бы мы ещё протянули в таком режиме, если бы не распались?
— Я не знаю, — Йошики слегка раздражённо дёрнул плечом. — Долго.
— А я вот не думаю, что долго. Даже если бы Тоши не сделал такой финт, всё равно бы в итоге выдохлись и разбежались через пару лет.
Пианист скрипнул зубами.
— Ты сейчас заговорил прямо как Тай, — Хиде дёрнулся и прикусил губу. — Он тоже меня убеждал, что мы с новым репертуаром потеряем всю индивидуальность и долго не протянем.
— Мне радоваться этому или огорчаться? — гитарист нахмурился, сравнение явно ему не понравилось, и на секунду Йошики пожалел о своих словах, не стоило ляпать так резко.
— Понимать на его печальном примере, что меня бесят эти разговоры, — Йошики фыркнул, — и караются увольнением, как из группы, так и из моей постели. И потом, что-то я не заметил у тебя таких мыслей на последнем лайве, ты весь в слезах был.
— А тогда мыслей этих и не было. Я только сейчас это понял. Когда хорошенько так всё обдумал.
Хиде покачал головой и, наклонившись к нему, прикоснулся к самому уголку рта. Йошики запрокинул наверх руку и зарылся пальцами в его волосы.
— Я не считаю, что мы ушли на пике, Хиде, — прошептал он. — Могли бы прыгнуть гораздо выше.
Хиде улыбнулся краем рта, но ничего ему не ответил, только обхватил обеими ладонями лицо, задерживая большие пальцы на скулах. Он явно решил не педалировать дальше опасную тему, единственную, которая могла по-настоящему их поссорить. Разругались уже один раз, нельзя, чтобы это повторилось. Тем более сейчас, когда над обоими висит такая угроза.
Целоваться в такой позе оказалось не очень удобно, и Йошики, обняв возлюбленного за шею, слегка приподнялся. Прохладные пальцы, чуть подрагивая, пробежались по его затылку, оттягивая воротник белой рубашки и прощупывая позвонки. Хиде хрипло выдохнул и запрокинул голову, когда пианист, отлепившись от губ, прошёлся поцелуями по его шее.
— Йо, принцесса… — гитарист прикрыл глаза, глядя на него из-под длинных пушистых ресниц. — Знаешь, шутки шутками, а ты и вправду всё такой же красивый, как в тот вечер, когда предложил мне присоединиться к «X»…
Йошики вздрогнул. Светло-карие глаза странно заблестели, Хиде прикусил губу и коснулся его скулы, убирая с лица волосы.
— Я ведь собирался отказаться, — с печальной улыбкой продолжил он, — меня так задел распад «SAVER TIGER», что я просто не хотел заниматься музыкой. Но я решил встретиться с тобой и на месте уже соображать, что к чему. И… Знаешь, я просто влюбился в тебя. Сразу. Понял, что больше не отпущу, ни за что. Я оказался перед жуткой дилеммой. Я понимал свои чувства, осознавал, что это не похоже на обычную симпатию, нет, что-то куда более сильное. Но ты был с Тайджи и выглядел счастливым, я не хотел вмешиваться в ваши отношения… И в конце концов я решил, что раз уж мне не суждено быть тебе любовником, постараюсь стать хотя бы близким другом.
У Йошики закололо в глазах, будто под веки кто-то от души сыпанул мелкого песка. В свете того, что до второго мая оставался день, а они так и не придумали, что делать, эти неожиданные признания Хиде звучали ещё больнее. Он как будто прощался, решил напоследок облегчить душу, честно рассказав о том, что столько времени скрывал где-то внутри.
— А когда Тайджи ушёл, и мы вроде как начали встречаться… — не подозревавший о его мыслях Хиде слегка отвёл в сторону глаза. — …Я несколько раз думал, что мне хотелось бы как-нибудь побыть для тебя женщиной. Понимаешь?
Йошики секунду недоуменно хлопал глазами, переваривая, а потом резко почувствовал, как к щекам прилила кровь. Хиде предлагает ему поменяться местами? Что за очередной безумный эксперимент он затеял?
— Ты — это ты, Хиде, — пианист улыбнулся краем рта и поцеловал его, обвивая руки вокруг шеи. — Тебе не надо никем для меня быть. Только самим собой.
— Я знаю, — прошептал Хиде, гладя его по лицу. А в глазах у него по-прежнему скакали черти. — Но… Может, всё-таки попробуем? Мне хочется.
Йошики слегка сощурился и, наклонившись, медленно лизнул его горло. А потом подул на влажную дорожку, с удовольствием слыша сдавленный выдох сквозь зубы, и с усмешкой сказал:
— Хидето Мацумото сам предлагает мне его трахнуть. Вот уж не предполагал, что доживу до этого дня, — Хиде фыркнул и боднул его головой в ответ, — думал, такая честь только Таску выпала. И я, по-твоему, упущу такую возможность?
Йошики чувствовал себя непривычно разомлевшим. Просто пьяным; только вот опьянел он в этот раз не от вина, а от всего этого спокойствия, от этой нежности, от его тепла и аромата парфюма, лёгкого, почти выветрившегося, но ещё вполне ощущаемого. Не до конца отдавая себе отчёт в происходящем, пианист зацеловывал шею опрокинутого на постель возлюбленного. Приподнимал голову, когда Хиде настойчиво тянул его за волосы, желая почувствовать его губы на своих, и руками одновременно пытался стащить одежду — Хиде, как обычно, укутался, спрятался от него в два слоя ткани: водолазка, футболка… Вроде бы в квартире не было холодно, Йошики в тонкой рубашке не мёрз, а Хиде вырядился так, будто на северный полюс собрался.
— Как тебе только не жарко во всей этой сбруе, — сбивчиво шептал Йошики ему в губы, — не понимаю…
— Я мёрзну! — почти простонал Хиде. — Не все же такие горячие, как ты…
— Да? — Йошики усмехнулся, приподнявшись на локте и окинув взглядом его порозовевшее лицо. — А вот твой румянец говорит об обратном.
Хиде фыркнул и, сбросив его руки, принялся сам выворачиваться из одежды. Едва он отбросил в сторону майку с водолазкой, Йошики опять повалил его в подушки и вцепился в обнажившуюся шею. Мягкая кожа была такой приятной на ощупь… Йошики уже едва не урчал, как кот, обцеловывая, зализывая остро выпирающий на горле кадык. Не выдержав, прикусил раз, другой, сначала легонько, потом сильнее, нарочно впивая в кожу зубы и вырывая сдавленный выдох боли. Двигаясь по шее вниз, к ключицам, к груди, он гладил ладонями талию и бёдра, обводил языком контуры сосков, слегка царапая ногтями выступающие косточки, прислушиваясь к тихим вздохам, которые издавал Хиде.
— Не бойся ты так, Йо… — он вдруг улыбнулся краешком рта, когда Йошики припал на секунду к его губам, и погладил по щеке. — Я давно не девственник, знаешь ведь. И секс люблю грубый, незачем так нежничать.
— Знаю, — буркнул Йошики, ловко стягивая с него брюки и устраиваясь между раздвинутых ног. — Вспоминать только не хочу, кто тебя непорочного первым попробовал.
Хиде улыбнулся, но отчего-то сейчас эта улыбка показалась Йошики хитрой и какой-то даже недоброй. Как будто нарочно напомнил, зная, что Йошики это заденет.
— Не ревнуй, моя принцесса, — мурлыкнул Хиде и лизнул его щёку, — это было несерьёзно, я же тебе объяснял. Люблю только тебя.
— Да надо мне больно тебя ревновать, — хмыкнул Йошики, перехватывая его руку за запястье и утыкаясь носом в скулу. — Просто мы вроде договорились, что больше не будем об этом.
— Йо-о-о-о! — Хиде сощурился и показал ему язык. — Тебя что, Тай покусал?
Йошики тихо рыкнул и почти грубо поцеловал его, прикусывая губы.
— Ещё одно слово — и я тебя покусаю, Хидето!
Услышав полное имя, Хиде разом присмирел и даже, улёгшись поудобней, потянул затрясшегося от ярости Йошики к себе.
— Ну, ну, не сердись. Давай уже, — томно прошептал он и запрокинул голову, — сделай мне хорошо.
Два раза повторять не пришлось. Йошики слегка приподнял его за талию, пристраиваясь, и, навалившись на него, резким движением оказался внутри.
Крик Хиде эхом зазвенел в ушах, и пианист живо зажал ему рот ладонью. В расширенных глазах заплескалась боль, кровь, казалось, разом отхлынула от его лица. Помедлив немного, дав время привыкнуть, Йошики осторожно убрал руку и вновь качнулся, толкаясь глубже. Он мог бы быть нежным и осторожным, но воспоминания и застарелая ревность крепко ударили прямо в голову. Не стоило Хиде бередить эти раны.
— Аргх, чёрт побери… — Хиде скривился, кусая губу и цепляясь за его плечи. — Больно. Я уже и забыл, какой у тебя член здоровенный…
— Ну да, конечно, — Йошики фыркнул и потянул его за волосы, — а то ты меня голым давно не видел.
— Видеть-то видел, а теперь вот ещё и очень чувствую, задницей, — с ухмылкой сообщил Хиде. — Это разные вещи, поверь.
Он с силой дёрнул пианиста, легко опрокидывая на себя, и сжал коленями бёдра. Малиновые волосы неаккуратно рассыпались по подушке; он так призывно лизал губы, а в расширенных, почерневших глазах метались яркие искры… Всё-таки, как бы по-доброму Хиде себя ни вёл, в нём всегда было что-то дьявольское. Его взгляд, улыбка. А сейчас Хиде и вовсе выглядел настоящим демоном, до безумия манящим и развратным. Только рожек на макушке не хватало.
Йошики старался выполнять его пожелания, входить резко, ударяясь в него бёдрами, а назад подаваться медленно и дразняще. Хиде метался под ним, нетерпеливо поскуливая и царапая влажными пальцами плечи и шею. Он был таким тесным, да ещё постоянно сжимался, и это вызывало целую волну головокружительных ощущений. А его крики разлетались по квартире гулким эхом.
В какой-то момент Хиде надоело валяться на постели, он обнял пианиста обеими руками и повалил его на спину, тут же яростно насаживаясь сверху. И Йошики, успев только охнуть, слегка приподнялся, целуя его шею и подбородок. Дёрнул за волосы, запрокидывая голову назад.
— На нём ты тоже тогда так прыгал? — с ухмылкой спросил Йошики, покусывая влажную кожу.
— А то, — ядовито отозвался Хиде, явно решивший раздразнить его сегодня на полную катушку. Целый день дома в безделье так на него подействовал, что ли. — Даже посильнее, вот так! — он ударился в живот Йошики и, громко вскрикнув, упал на него сверху, увеличивая темп, до упора поднимаясь и опускаясь. Ему наверняка было больно, Йошики видел, как он кривится, но Хиде явно очень старался не обращать на это никакого внимания. Пытаясь задушить очередной крик, он сам впился в губы пианиста. Поцелуй вышел каким-то неаккуратным, смазанным и влажным, но таким сладким… Йошики сцепил пальцы в замок на его шее, не давая отстраниться, облизывая и кусая его губы в ответ, чувствуя, как настойчиво тычется ему в зубы язык.
Воздуха уже не хватало. Хиде резко вскинулся, слегка повёл узкими плечами, мотнул растрёпанной головой… Он казался почти обессилевшим, голос охрип, глаза слезились, по вытянутой жилистой шее и лицу стекали капельки пота, а тело била мелкая дрожь. Такой красивый… Боясь захлебнуться от этого поистине великолепного зрелища, Йошики протянул трясущуюся руку и коснулся пальцами уголка его рта, мазнув ими чуть вниз. Хиде прикрыл глаза и наклонил голову, целуя их, прихватывая пересохшими, израненными губами. А завтра на съёмке передачи будет говорить ведущей, что обветрил.
Уже всей кожей чувствуя подкатывающуюся к телу горячую волну, Йошики опять потянул его к себе, процарапав ногтями по спине. Хиде припал к нему так резко, что они стукнулись зубами, и пианист скользнул рукой между их тел, по животу вниз. Под яростными рывками его ладони Хиде почти задыхался, упираясь мокрым горячим лбом в плечо возлюбленного, но двигаться не переставал. Влажные разлохмаченные волосы липли к его лицу и даже забивались в рот, и Йошики трясущимися пальцами убирал их, осыпал пылающее лицо поцелуями. За этими эмоциями, захлестнувшими его мощным потоком, он упустил момент, когда Хиде вдруг со злостью вцепился в его шею и почти завыл сквозь стиснутые зубы; на руку брызнула густая тёплая влага, так неожиданно, что Йошики, собиравшийся продержаться подольше, сам сжал его в объятиях до хруста в костях, изо всех сил пытаясь бороться с сокрушительной волной оргазма, уносившей его прочь от спальни.
…Темнело, дождь по-прежнему стучал по стёклам крупными косыми каплями. Йошики не знал, сколько времени прошло, да и не хотел знать. Хиде отдыхал у него на груди, нежился, похожий на мурлыкающего котёнка; пианист, слегка прикрыв глаза, мягко перебирал пальцами малиновые волосы, гладил за ушами, касался острых скул, с которых так и не ушёл до конца розоватый румянец.
Но почему-то Йошики казалось, что в этой тишине он слышит тиканье часов, неумолимо отсчитывающих время до подбирающегося кошмара. Он всем нутром чувствовал беду. Знал, что и в этот раз ничего не получится. А ещё он смотрел на мирно сопящего Хиде и с каждой секундой всё более отчётливо понимал: Хиде ему всё-таки не поверил. Ну не может он быть таким спокойным, осознавая, что ему осталось жить меньше суток.
«Притворился, что поверил, выслушивал весь этот бред, рассуждал вместе со мной… Как же на тебя похоже…»
Подавляя судорожный вздох, Йошики поцеловал его в макушку и обнял обеими руками.
***
Снова пустота. Йошики казалось, что он начинает привыкать к ней, как к обычному своему состоянию, и почти не боится уже того, что должно произойти. Даже слёз уже не было, не шли, совсем. Пианист просто лежал на диване в музыкальной комнате, надвинув на голову наушники, и раз за разом прокручивал на плеере злосчастный диск с записью «Pink Spider», который дал ему Хиде в самолёте.
В больную голову полезли совсем уж страшные мысли. А что, если в самый первый раз смерть Хиде всё-таки была самоубийством? Что, если распад группы и ссора с Йошики привели к куда более глубокой душевной травме, чем это казалось со стороны? У Хиде явно были подобные мысли, иначе он бы и не написал такую песню… Но тогда почему он решился на это только сейчас, в мае, спустя несколько месяцев после случившегося, когда всё вроде как уже наладилось, а не сразу? Случилось что-то ещё, о чём Йошики не знает, вызвавшее новый взрыв? Просто голова кругом идёт от таких мыслей… Йошики тихонько скрипнул зубами и сжался в комок, притискивая к груди кулаки.
Он ведь сам отчаянно спорил с полицейскими и кричал, что у Хиде никогда не было суицидальных наклонностей. И Йошики был твёрдо уверен в том, что это несчастный случай. Теперь же, после разговора с Хиде о песне и о том, что происходило в первое время после распада, его уверенность ощутимо пошатнулась и заставила впервые задуматься — а знал ли на самом деле Йошики, что было на душе у Хиде в эти последние дни и о чём он думал, правда ли всё было так хорошо, как казалось?
Да ещё эта измена, о которой Хиде ему в этот раз напомнил… Ещё одна серьёзная шероховатость в их отношениях, о которой так не хотелось бы вспоминать. Они серьёзно поссорились тогда. Две недели друг с другом не разговаривали, вообще, вызывая удивление у одногруппников. Причём Хиде не считал случившееся чем-то ужасным и искренне недоумевал, из-за чего Йошики на него обозлился. Могло ли и это быть звеном цепочки?
Музыка вдруг стихла, ободок наушников сдвинули с головы, и Йошики пустым взглядом уставился на незаметно подошедшего к нему Тоши. Тот ничего не сказал, только наклонил набок голову и погладил его по волосам. А пианист невольно подумал о том, что он уже не чувствует даже злости на бывшего друга — ничего, абсолютно. Сплошное безразличие. Йошики уже столько раз переживал это, что присутствие Тоши перестало вызывать у него какие-либо эмоции. Он просто знал, что так оно и будет.
До конца оставалось несколько часов. В этот раз Йошики решил дать петле завершиться самостоятельно. А себе — время на то, чтобы подумать, что ему делать в следующей. Ну должен же быть хоть какой-то выход…
