Йошики проснулся около пяти утра от холода и шума дождя; поворочавшись немного с боку на бок, пианист слегка приоткрыл глаза, сонно моргая и привыкая к серому свету. Едва не застонал мучительно и уткнулся носом в подушку. Да сколько же можно. Одна только мысль о том, что опять наступило утро двадцать шестого апреля, вызывала изжогу, причём не только моральную, но и физическую, Йошики казалось, что он теперь будет ненавидеть этот день всю оставшуюся жизнь. Если найдёт, конечно, способ её продлить.
Завернувшись в тёплый плед, Йошики медленно поднялся и, покачиваясь, как во сне, побрёл в коридор. Хиде привычно обнаружился на террасе — сидя на маленьком плетёном диванчике и поджав под себя ноги, он курил и задумчиво наблюдал за дождём. Гитарист смешно щурился, глядя на светлеющее небо, фыркал, когда лёгкий ветерок трепал ему волосы и бросал на лицо холодные капли.
— Простудишься.
Йошики улыбнулся, присел рядом и набросил на него второй край пледа, и Хиде вздрогнул от неожиданности. Но тут же, расслабившись, слегка покачал растрёпанной головой.
— Могу сказать тебе то же самое, Йо, — свободной рукой Хиде притянул возлюбленного к себе и уткнулся носом в волосы. — Посиди со мной, раз уж проснулся…
Йошики, молча кивнув, крепко обнял его обеими руками и прижался к плечу, успокоенно прикрывая глаза.
Стоит ли сейчас рассказывать ему о петле? Похоже, это бесполезно. В прошлый раз Хиде удивился познаниям Йошики касательно ещё не вышедшей песни, но всё равно до конца не поверил, это было видно по его поведению, спокойствию, которое он демонстрировал. Хотя он в своей манере постарался сделать всё возможное, чтобы Йошики ничего не понял. Да и разговоры о том, как можно с этим справиться, ни к чему их не привели, Хиде не понимал, что делать, ровно в той же мере, что и сам запутавшийся вконец Йошики. А Йошики сделал для себя очередной вывод — ему предстоит бороться с проблемой один на один.
Понять бы хоть, в чём причина, что вызвало эту петлю… Оно явно лежит где-то перед самым носом, а Йошики бродит вокруг да около, тычется, как слепой, во все углы и никак не может наткнуться на разгадку.
Впрочем, сейчас думать, особенно о таких тяжёлых вещах, не хотелось вообще. Шум дождя и листвы убаюкивал, аромат влаги и озона щекотал ноздри, было так тепло и уютно… Йошики зевнул и опустил ресницы.
— Не выспалась, принцесса? — Хиде поцеловал его в лоб, пальцами перебирая спутанные волосы. — Сейчас, я докурю, и пойдём спать.
— Не торопись, — полусонно отозвался Йошики, потираясь носом о его плечо. — И прекрати уже называть меня принцессой…
— Ни за что, — с усмешкой шепнул ему Хиде. — Впрочем, могу вместо этого называть тебя королевой, хочешь?
— Тебе настолько не нравится моё имя?
Йошики тихонько фыркнул и боднул его головой.
— Ну что ты, нравится, — улыбнулся Хиде и потёр ладонью затылок. — Мне почти всё в тебе нравится. А что плохого ты находишь в ласковых прозвищах?
— Ничего, но почему именно принцесса? — устало спросил Йошики. — Ты не находишь это странным? Я же всё-таки мужчина…
Хиде ничуть не смутился.
— Не нахожу, абсолютно. И вообще, мне просто так хочется. Вот и всё.
Чтобы не дать ему возразить, Хиде быстро потушил начавший гореть фильтр в пепельнице и, притянув пианиста к себе, поцеловал в приоткрытые губы. Йошики вцепился было в его плечо, но передумал отталкивать и вместо этого скользнул ладонью по груди, сжав ткань футболки.
Этот разговор был одной из немногих закономерностей в этих петлях. Почти в каждой Йошики хоть раз просил Хиде не называть его принцессой, а тот смеялся и тряс головой со словами «ни за что». И Йошики про себя подумал, что это уже почти перестало его раздражать — почему-то стало казаться, что, называй его Хиде «малыш» или «крошка», это бесило бы куда сильнее своей примитивностью. А так хоть что-то оригинальное.
— А Таска ты тоже так называл?
Йошики отлепился от его рта и пальцами почувствовал, как он дёрнулся. Хиде же мигом перестал улыбаться, в светло-карих глазах появился тревожный блеск.
— Таска? — слегка растерянно переспросил он, наклонив набок голову. — Ты чего вдруг об этом вспомнил?
Йошики прищурился. Хиде сам ему об этом напомнил в прошлой петле. Может, конечно, совпадение, но стоит проверить, могло ли это как-то вклиниться в цепь событий.
— А я и не забывал.
Хиде секунду похлопал ресницами, потом тяжело вздохнул и опять потянулся за сигаретной пачкой.
— Йо, ну не заставляй меня в очередной раз оправдываться за это… Я и так тогда всего себя съел за те две недели, что мы не разговаривали. Потому что я не понимал, чего ты взъелся. И сейчас не понимаю.
— Я ничего тебе не говорю про оправдания, понял и простил уже давно, успокойся. Когда я тебя за что-то не прощал? — Йошики осторожно тронул его ладонь, поглаживая пальцы и чувствуя, как они вздрагивают. — Просто спросил ради интереса.
Это была очевидная ложь. Излишняя чувствительность Йошики, с одной стороны, делала его вполне добрым и эмоциональным, а с другой — не позволяла ему до конца прощать обидчиков. Он мог выслушать извинения, кивнуть и сказать «проехали», мог продолжать нормально общаться с задевшим его человеком, даже улыбаться ему вполне искренне, но вот нанесённая рана так и оставалась внутри на всю оставшуюся жизнь, да ещё начинала кровоточить при малейшем напоминании, и Йошики ужасно мучился от этого. Особенно — в случаях вроде того, о чём они говорят, это и вовсе было из ряда вон выходящим.
Да, Хиде ему изменил. Один-единственный раз за все их отношения, но легче от этого не становилось, потому что Хиде и вправду искренне не понимал, почему Йошики так на него разозлился.
Йошики никогда не считал себя собственником, наоборот, он вздрагивал от одной только мысли, что станет вести себя как Тайджи и кидаться чуть не с кулаками на любого, кто посмел лишний раз взглянуть на его возлюбленного. Он на себе прочувствовал, как излишняя ревность разрушает даже хорошие и крепкие отношения, и, начиная встречаться с Хиде, поклялся себе, что никогда не будет ревновать его так сильно. Сказать это самому себе было очень просто, а вот принять оказалось сложнее, Йошики невольно всё-таки приглядывался к поведению Хиде. Первые полтора года они были абсолютно счастливы вместе, даже ни разу не поссорились. А вот потом грянул взрыв.
Началось с того, что Хиде однажды радостно рассказал Йошики, что у него появилась возможность поучаствовать в создании короткометражного фильма по его же собственному сценарию — помимо песен, Хиде изредка баловался написанием рассказов на разные темы, и тут ему предложили экранизировать один из них и заодно сыграть главную роль. Йошики, разумеется, тогда улыбнулся и сказал, что это замечательно. Он вообще, видя рвение Хиде, старался всячески поощрять его, поддерживать и не ограничивать его свободу в пределах группы: он всегда с удовольствием изучал сольные наработки, которые Хиде гордо ему демонстрировал, даже давал советы, если гитарист их просил. Йошики хотел видеть Хиде счастливым и понимал, что его неуёмной фантазии и энергии и вправду очень тесно в рамках только «X». К тому же, Йошики таким поведением преследовал и свои собственные цели — он осознавал, что вместе с популярностью Хиде будет расти и интерес к группе. Окрылённый Хиде с полной самоотдачей окунулся в новый проект, доработал сценарий, написал музыку, сам её исполнил на всех инструментах. Съёмки заняли около десяти месяцев, и Йошики прекрасно помнил, как Хиде с горящими от возбуждения глазами в конце концов притащил домой кассету с надписью «Seth et Holth» и буквально всунул её в руки возлюбленного. Зрелище оказалось довольно странным и немного тяжёлым для восприятия — очень вольное и психоделичное переосмысление какой-то древней египетской легенды о двух богах, которые жили в некоем измерении, общались через кровь и слёзы и не знали никаких печалей, а потом по воле злой судьбы начали задаваться нехорошими вопросами и за неуместное любопытство оказались изгнаны в человеческий мир. Йошики просматривал эту запись дважды, сначала в присутствии Хиде, который терпеливо пояснял ему перипетии сюжета и символизм, а потом в одиночестве. И именно во второй просмотр что-то тихонько, но ощутимо кольнуло его.
Смущение у него вызвало взаимодействие Хиде с его партнёром. Этого симпатичного парня c глубоким бархатным голосом Йошики поверхностно знал — его звали Таск, он был вокалистом достаточно известной и популярной на тот момент группы «Zi:Kill»; они распались несколько лет назад, как раз вскоре после выхода фильма. Одно время Йошики довольно тесно сотрудничал с этими ребятами в рамках своего лейбла. Он знал, что Хиде очень близко дружит с Таском — Хиде, собственно, и привёл эту компанию к Йошики и попросил помочь им, когда лидер только-только, специально под «X», основал студию — и потому не особо удивился, увидев, что вторую главную роль в фильме исполняет именно он. Может, Хиде, ставший Сетом, и предложил бы Йошики роль Холта, но он явно понимал, что Йошики откажется — они оба предпочитали как можно меньше смешивать работу и личную жизнь, а сценарий при всём символизме весьма непрозрачно намекал на, мягко говоря, близкие отношения основных персонажей. К слову, Хиде не прогадал: несмотря на почти полное отсутствие диалогов, химия у этой парочки чувствовалась ого-го как. Даже слишком мощная для людей, которые вроде как просто изображали её. Йошики старательно убеждал себя, что это нормально, хорошо же, что они сыграли так правдоподобно, но червячок сомнения всё-таки не давал ему покоя. Через какое-то время он, мучаясь, решил порасспрашивать Хиде, даже выбрал для этого нужный момент, когда возлюбленный был навеселе. Так Йошики и узнал, что Хиде и Таска связывает не только близкая дружба, что в своё время у них был роман, довольно долгий и очень бурный — девятнадцать-двадцать лет, первая любовь во всей яркости, страстная, пошлая и нежная, первый секс, нежелание отрываться друг от друга, осознание, наконец, своей ориентации; всё это имело для Хиде очень большое значение, хоть и было вроде как уже в прошлом. А сейчас, чтобы всё выглядело реально, каялся пьяный Хиде, пришлось об этом вспоминать и соответствующим образом репетировать.
Это был страшный удар. Йошики очень разозлился на Хиде и две недели хмуро отворачивался от него, а сам Хиде, поняв, что по пьяни наболтал лишнего, чуть не плакал и клялся, что они с Таском давным-давно расстались, репетировали пьяными и ни черта наутро не помнили, и это было всего пару раз, ничего серьёзного, даже связью не назовёшь, обычный перепихон. Конечно, они потом всё-таки помирились, и Йошики постарался выбросить из памяти этот эпизод. Но неприятный осадок у него остался. Особенно если было учитывать то, каким образом Хиде в итоге заставил Йошики его простить.
— Ну и зачем ты приехал? Я, кажется, дал понять, что хочу побыть один.
Часы показывали десять вечера, и Йошики совершенно не обрадовался, услышав звонок в дверь и обнаружив на лестничной клетке Хиде, свалившегося, как обычно, на голову без всякого предупреждения. И пианист встал в позу, прислонившись плечом к косяку и окидывая возлюбленного делано равнодушным взглядом.
— Дал, — тихо сказал Хиде и шмыгнул носом. Глаза у него были мокрыми, мутными и покрасневшими, а кончик носа распух, он явно недавно плакал. — Но я так больше не могу, Йо… Делай что хочешь, но я не уйду, пока мы не поговорим.
Йошики фыркнул и слегка посторонился. Он знал, что Хиде не шутит, он со своим упрямством вполне способен усесться под дверью и караулить возлюбленного. А Йошики совершенно не хотелось объяснять соседям, что у них произошло.
— Входи. Уж извини, у меня слегка не прибрано, я не ждал сегодня гостей.
— Да наплевать, — устало отозвался Хиде.
Пианист провёл его в гостиную. Сев на диван, Йошики щёлкнул пультом, выключая телевизор, и аккуратно скрестил колени, указывая взглядом на место рядом с собой.
— Садись. Я тебя очень внимательно слушаю.
Йошики постарался придать голосу максимальную отстранённость. Хиде послушался его, нервно сглотнул и обхватил себя за узкие плечи, обтянутые искрящейся водолазкой.
— Ну не будь таким сердитым, прошу… — сдавленно протянул он. — Я же тебе объяснил, что произошло…
Йошики отвёл в сторону глаза и принялся скучающе крутить пальцами длинную прядь распущенных по плечам волос, всем своим видом выражая недовольство.
Пианист притворялся, что его эта вынужденная разлука совершенно не задела, но вообще-то для него самого эти две недели тоже выдались поистине ужасными. Всё валилось из рук и раздражало, Йошики не мог ни на чём сосредоточиться и плохо спал; он очень скучал без Хиде, однако никак не мог переступить через себя самого. Он всегда думал, что готов спустить возлюбленному всё, что угодно, и что никогда он не будет, как Тайджи, ревновать к каждому столбу без всяких поводов. Но от одной только мысли о том, что Хиде был с кем-то другим, внутри всё сворачивалось в колючий ком, становилось грустно и противно одновременно. И больше всего раздражало то, что Хиде не видел в этом ничего ужасного и не понимал, почему Йошики резко от него дистанцировался.
И, похоже, он решил первым сделать шаг навстречу, раз примчался к возлюбленному на ночь глядя.
— Йо, — печально продолжил Хиде, затянувшееся молчание явно ему не понравилось, — я клянусь тебе, между мной и Таском давно уже ничего нет, мы спокойно разошлись ещё до того, как я вступил в «X», и с тех пор просто дружим, всё!
Йошики скривил губы.
— Ну-ну, продолжай, очень интересно…
— Мы просто репетировали… Это было чисто для съёмок, надо же было понять, как всё будет смотреться, — жалобно протянул Хиде и отбросил за спину кое-как стянутую в хвост густую копну малиновых волос, которые спадали почти до самых колен. — И вообще, я же тебя не ревновал, когда ты в клипах с девушками целовался, хотя тоже мог бы тебе из этого скандалы устраивать каждый раз!
— Не сравнивай. Я целовался у тебя на глазах, — зло констатировал Йошики, — и ты видел, что я ничего лишнего не делал. И потом, ты прекрасно знаешь, что я не по женщинам, с чего было ревновать? А Таск парень, симпатичный, да ещё, как оказалось, у вас с ним страсть взаимная и давняя… Мне-то откуда знать, чем вы там занимались помимо того, что репетировали? Да и репетиции, судя по всему, были очень сомнительные, вы там что, напивались, заваливались в постель и лизали друг друга?
— Ну трахались мы, — устало сказал Хиде и потёр рукой лоб. — Признаюсь. Тебе от этого легче?
Йошики весь вспыхнул:
— И ты вот так спокойно мне это сообщаешь?! При том, что припёрся на ночь глядя вроде как прощения просить и говорить, что ни черта это не измена?!
Гневно фыркнув, Йошики принялся дёргать воротник своей рубашки, стараясь справиться с возмущением. Хиде в очередной раз хлюпнул распухшим носом и опустил глаза.
— Знаешь, Хиде, я и вправду могу простить тебе очень многое. Я могу закрывать глаза на твоё пьянство, на манеру подшучивать над всеми, на то, что ты иногда бываешь просто несносным, на то, что именно мне приходится объясняться с персоналом баров, когда ты напиваешься и лезешь драться ко всем, — хмуро сказал Йошики наконец. — Идеальных людей не бывает, я и сам далеко не образец для подражания, чего уж говорить, тебе тоже наверняка приходится мириться с моими недостатками, хоть ты и помалкиваешь. Но измена… Я от тебя этого просто не ожидал.
— И что же нам делать? — тихо спросил Хиде. — Расстаться? Мне уйти из группы?
Лицо его приобрело совершенно несчастное выражение ребёнка, который видит, что взрослый на него сердится, но совершенно не понимает, за что его наказывают.
— Ещё чего удумал, — разозлился Йошики. — Кто же тебя отпустит. Про группу я ничего тебе не говорю. А вот что с нашими отношениями теперь будет, я не знаю.
Он слегка раздражённо мотнул головой. Отвернувшись, пианист упустил тот момент, когда Хиде пододвинулся поближе к нему и взял ладони в свои.
— Йо. Ты же сам не хочешь дальше на меня злиться, — вкрадчиво сказал он, сжимая тонкие пальцы с аккуратно покрытыми бордовым лаком ногтями и сплетая их со своими. — Я ведь могу не послушать твои «не отпущу» и уйти из «X», исчезнуть из твоей жизни, если для тебя это настолько невыносимо. Какой мне смысл оставаться, если ты со мной даже не разговариваешь? Но ты подумай, что будет тогда с группой. Нового гитариста ты сразу не найдёшь, вся работа прахом пойдёт. И получится, что из-за наших с тобой глупостей пострадают и остальные. Это очень эгоистично, ты так не думаешь?
Поднеся тонкую ладонь к губам, Хиде легонько поцеловал выступающие костяшки и улыбнулся, явно почувствовав, как Йошики дёрнулся.
Вот ведь манипулятор. Знает, куда бить, чтобы Йошики занервничал. Хиде же явно понял, что он на правильном пути, хмыкнул и потянулся к нему, сгребая в объятия. Не успев даже охнуть, Йошики оказался прижатым к дивану; Хиде ловко уселся на него сверху, придавливая коленями бёдра, и хитро прищурился. Он в момент растерял куда-то всю свою робость и слезливость — карие глаза как-то нехорошо заблестели, губы скривились в ухмылке. И пианист густо сглотнул. Такое выражение лица Хиде ничего хорошего не сулило, с подобным он обычно красовался в своих жутких сольных клипах. Демон.
— Отвяжись, — бессильно выплюнул Йошики, свирепо сверкая глазами из-под растрепавшихся рыжих волос. — Нечего мне тут рожи корчить, не напугаешь, я тебя не прощу, ясно? И я не в настроении сейчас с тобой трахаться!
— Ой-ой, — Хиде недобро усмехнулся. — Знаешь, принцесса, твои злые глаза просто прекрасны. А если ты трахаться не хочешь, — он наклонился, лизнул щёку кончиком языка и вжался в пах, — то что это такое упирается мне в задницу, а?
Чувствуя, как пианист яростно завозился, пытаясь скинуть его с себя, Хиде заткнул ему рот поцелуем. Йошики сопротивлялся, упрямо сжимал губы и отворачивал в сторону голову, Хиде, тихо шипя, тянул его за волосы, стараясь удержать на одном месте. Свободной рукой он нащупал воротник рубашки и, сжав его, с силой рванул вниз. Тонкая полупрозрачная ткань с громким треском порвалась, мелкие пуговки рассыпались по полу и по дивану. А Хиде усмехнулся, услышав, как Йошики зло рыкнул, отлепился от губ и вцепился в шею; он то целовал, то кусал мягкую кожу, тут же зализывая языком получившиеся пятнышки.
— Слезь с меня, сказал! — в обычно спокойном голосе уже появились непривычные истерические нотки, Йошики извивался всем телом и отпихивался руками, но Хиде не обращал на это никакого внимания. — Отпусти! Придурок, ты соображаешь, что ты делаешь?! Это уже изнасилование!
— Да что ты, — прошептал ему в шею Хиде, дразняще нажимая ладонью на живот; когда он запустил руку за тугую резинку, пианист вскрикнул и прогнулся всем телом. — Йо, а как можно изнасиловать того, кто сам хочет? Я же вижу, что у тебя стояк. И мы оба знаем, как тебе без меня плохо.
Прижавшись на секунду к его шее губами, уткнувшись в горячую ложбинку под ухом, Хиде на ощупь потянул за край останки несчастной рубашки и отбросил её в сторону. Вздрогнул, увидев забинтованные локти; несколько дней назад Йошики в очередной раз травмировался на выступлении. Но замешательство продлилось всего секунду, и Хиде вновь навалился на него всем телом, сгребая под себя и тянясь к ремню брюк. Пару секунд Йошики бессильно колотил ладонями его спину, кривясь от боли, но в итоге издал протяжный стон и перестал сопротивляться. Только тихонько захныкал, уткнувшись носом в плечо Хиде.
…
— Ненавижу тебя.
Спустив с плеча халат, Йошики раздражённо ощупывал пальцами выпирающие под кожей рёбра. Нежное тело даже после вроде как призванной расслабить ванны отчаянно болело; травмированные локти сводило судорогой, множество мелких ранок жглись огнём.
— Это ты так в любви признаёшься? — Хиде усмехнулся, приподнялся на локтях и потянул его к себе за край одежды. — Вот же ж рыжая стерва… Иди ко мне.
Йошики фыркнул и улёгся ему на грудь, сгибая в колене ногу и забрасывая её на бедро возлюбленного. Прижавшись подбородком к острым ключицам, он слегка опустил ресницы и самыми кончиками пальцев дотронулся до уголка рта. Вспомнив сцены в фильме, которые вывели его из себя, медленно мазнул подушечками вниз, к подбородку.
— Успокоился? — Хиде улыбнулся ему.
— Да, — Йошики вздохнул и потёрся щекой о его кожу. Как же ему этого не хватало все две недели. — Я так подумал… Давай сделаем вид, что всего этого не было?
— Забавно, учитывая, что это ты скандал развёл из ерунды, — Хиде поймал его взгляд и покачал головой. — Хорошо, хорошо, я только за.
— Но… — Йошики слегка приподнялся и сощурил глаза. — Хидето, если ты ещё раз натворишь нечто подобное, я клянусь, я все твои гитары тебе об голову переколочу, по очереди. И свои барабаны следом.
Хиде лишь фыркнул и сдул с носа длинные волосы.
— Понял, будет больно. Договорились. Хотя я всё равно не понимаю, чего ты взбесился.
— Я никогда не называл Таска принцессой, — Йошики, вздрогнув, вынырнул из потока воспоминаний и посмотрел в лицо Хиде. Тот, зажав пальцами сигарету, мягко поглаживал его по волосам свободной рукой. — Только тебя. Йо, а ты помнишь, с какого момента я начал тебя так звать?
Йошики слегка наморщил лоб. И тут же, расслабившись, улыбнулся.
— Помню. После того, как придумал мне костюм Золушки для «Celebration».
— Точно, — Хиде шутливо боднул его носом в щёку и блеснул глазами. — Вот тебе и ответ на вопрос «почему именно так». Кто ты после этого, если не принцесса?
Йошики только вздохнул и обнял его обеими руками.
«Я для тебя уже готов быть кем угодно. Хоть принцессой, хоть королевой, хоть стервой, хоть шлюхой… Только останься со мной, Хиде. Останься в живых».
***
Пианист не находил себе места весь день. Хиде, как обычно, поцеловал его и, пообещав позвонить, когда освободится, убежал на запись, но если раньше Йошики это абсолютно не напрягало, то сейчас он вдруг почувствовал себя очень неуютно. Дом сразу стал пустым и каким-то холодным, тишина буквально забивалась в уши, от этого по-настоящему хотелось выть и бросаться на стены. И Йошики метался, как больной в жару. Садился за рояль, начинал играть привычно, но пальцы дрожали, соскальзывали, он не ощущал от этого ни малейшего трепета и удовольствия и в итоге захлопывал крышку. Выходил на террасу, хватался за сигареты, кашлял. Подставлял лицо холодным каплям дождя. Снова возвращался в музыкальную залу, пытался играть, чтобы привести себя в чувство. И всем телом ощущал тревогу. Ему казалось, что буквально везде, в каждой точке дома, он слышит это проклятое тиканье часов, и что никуда от него не спрячешься, как ни старайся. Потому что сам Йошики проклят.
Воображаемая цепочка случайностей рвалась раз за разом. Ссоры с Тайджи, измена Хиде, распад группы и скандалы, связанные с этим… Ни одно плохое событие из тех, что Йошики вспоминал, к ней попросту не подходило. И сейчас, как казалось Йошики, она уже сократилась из множества звеньев лишь до трёх, и первое из них никак не удавалось подобрать, оно болталось где-то глубоко в чёрной пропасти, в которую пианист и сам падал раз за разом.
Одно только Йошики теперь осознавал чётко — проблема именно в нём. И только в нём. Он запустил эту петлю, поэтому ему и приходится проходить через этот личный сорт ада, и ни Хиде, ни кто-либо другой не может на это повлиять. Но что же Йошики такого сделал, что судьба решила наказать его таким страшным образом? Он не мог вспомнить. И от этого чувствовал себя только хуже, ему словно хотелось попросить прощения у чего-то давно мёртвого.
Закончились эти метания тем, что Йошики в очередной раз с грохотом захлопнул крышку рояля и сильно прищемил руку. Кисть прострелило болью, пианист вскрикнул и, держа её на весу, пустым взглядом уставился на капающую с кончиков пальцев кровь. А на белых клавишах остались багровые отпечатки.
— Проклятье… Ну только этого ещё не хватало.
Тихо шипя от боли и кривясь, придерживая руку, Йошики побрёл на кухню искать аптечку.
Наверное, если бы подобное произошло с ним буквально неделю назад, Йошики бы обезумел. Он очень берёг свои руки; когда-то давно его учитель по музыке, пытаясь приструнить ершистого ученика, который в то время дрался направо и налево, сурово сказал Йошики, что если он хочет дальше заниматься музыкой, в особенности игрой на фортепиано, ему придётся очень тщательно заботиться о руках. Йошики крепко запомнил установку. Хотя драться не перестал — просто прекратил пускать в ход кулаки и противников стал пинать исключительно ногами. А руки и вправду оберегал, порой даже маленький порез на пальце мог привести его в панику.
Он горько усмехнулся сам себе. Вот ведь ирония — не только не уберёг руку, но ещё и поранил её крышкой от рояля.
Около шести часов вечера Йошики привычно подхватил Хиде возле звукозаписывающей студии. Гитарист, раскрасневшийся и весёлый, такой хорошенький в пушистой белой шапочке и такой же куртке, плюхнулся на переднее сидение и встряхнул головой.
— Уф, ну наконец-то. Думал, не закончим сегодня.
— Ну закончили же, — улыбнулся Йошики и позволил себе слегка осесть в кожаном кресле. — Куда ты хочешь пойти на ужин?
— М-м-м… Как я понял, сегодня мне можно немного покапризничать? — Хиде взялся за его локоть и округлил глаза.
— В пределах разумного, — предусмотрительно сказал Йошики, знавший, до чего могут доходить его капризы. Он приготовился выслушать просьбу о походе в японский ресторан и о снятии запрета на алкоголь.
И тут Хиде удивил его до остолбенения.
— Знаешь, Йо, я что-то так утомился… — вдруг со вздохом сказал он. — В ресторан идти даже и не хочется…
Йошики слегка вскинул брови.
— …Предлагаю поехать домой, заказать здоровенную пиццу и мирно её слопать под пиво и какой-нибудь хороший фильм, — весело продолжил Хиде, блестя глазами. — Как тебе такая идея?
Пианист нервно засмеялся и потрепал его по волосам. Похоже, и вправду устал, раз решил мирно посидеть один вечер дома.
— Почему-то я так и знал, что ты предложишь что-то подобное. Поехали.
Он включил поворотник и стал осторожно выкручивать руль, а Хиде глянул на его кисти, увидел окровавленный бинт и подскочил:
— А что с рукой?
— Ерунда, просто прищемил, — Йошики вздохнул. — Немного неаккуратно крышкой рояля шандарахнул.
— Боже. И ты ещё говоришь, что нельзя меня одного оставлять. А сам-то, — Хиде на секунду закатил глаза и, осторожно взяв руку в свою, поцеловал запястье. — Обработал хоть?
— Йодом залил. Ничего, пройдёт. Но от игры какое-то время придётся воздержаться.
— Надеюсь, ты не сойдёшь с ума без своего рояля, — Хиде покачал головой и улыбнулся. — Может, поедешь тогда со мной в Токио?
Йошики молча кивнул. Ему было уже всё равно. Лос-Анджелес, Токио — какая разница, где им обоим погибать? Хотя в этой петле почему-то всё идёт не так, как обычно. Дождь, ушибленная рука, Хиде, отказывающийся идти в ресторан… Что-то изменилось. Связано ли это с тем, что в прошлый раз Йошики попытался рассказать Хиде о том, что происходит? Непонятно. Да это и, собственно, неважно — всё равно очевидно уже, что пока Йошики не поймёт, что дало старт петле, он ничего не сможет сделать с этой проклятой каруселью, которая уже по миллиметру вытянула из него все силы.
Раньше такие вечерние посиделки перед телевизором были для них вполне обычным делом в перерывах между турами. Они оба отключали сотовые и прятались дома. Правда, кино смотрел в основном Хиде, Йошики почти всегда засыпал задолго до конца фильма, пригревшись на коленях возлюбленного, усталость обычно брала своё. И уже сквозь сон он слышал смех Хиде или его тихое ворчание, когда на экране происходило что-то не сильно приятное. В такие моменты пианисту казалось, что весь мир вокруг разом затаил дыхание, и в нём не осталось никого, кроме него и Хиде. И это спокойствие и ощущение тепла и ласки, пожалуй, нравились ему куда сильнее, чем привычный вроде бы бесконечный шум и гул на концертах.
И сейчас эти ощущения, уже подзабытые, казалось, заиграли новыми красками. На вопрос Хиде, какой фильм поставить, Йошики улыбнулся и ответил «любой». И теперь тихонько дремал у него на плече под «Бегущего по лезвию», время от времени приоткрывая глаза и наблюдая за приключениями Рика Декарда. А Хиде мельком разглядывал его забинтованную руку и поглаживал её пальцами. Улыбаясь, подносил к губам очередной кусочек пиццы и смеялся, когда Йошики тянулся вперёд и хватался зубами за кусок теста.
Сам Хиде казался расслабленным и довольным, никаких следов мучительных раздумий на его лице не проглядывалось. И Йошики, наблюдая за ним краем глаза, осознавал — нет, версия его самоубийства исчерпана, не мог Хиде на него решиться, у него нет мотивов и настроение явно не то. Значит, всё-таки случайность, а песня была просто способом выместить всю злость на задевшего его Йошики.
Ещё одно звено с громким треском сломалось, отказавшись вставать в воображаемую цепь. Но тогда что остаётся?
Мягкие влажные губы возлюбленного нашли его рот, и Йошики, слегка приподняв голову, чтобы было удобней отвечать на поцелуй, опустил ресницы и зарылся пальцами в растрёпанные малиновые волосы.
Завтра вечером — самолёт в Токио, а спустя пару недель — конец. И опять всё с самого начала. Но сейчас Хиде жив и рядом. Разве может быть что-то важнее?
***
Йошики сломался. Окончательно и бесповоротно. Снова, пошатнувшись, упал в эту пропасть и в итоге наконец разбился в ней.
Кажется, он впервые плакал на похоронах. Чувствовал вытекающие из-под чёрных очков, за которыми он пытался от всех спрятаться, слёзы. Пианисту было по-настоящему плохо, немая истерика буквально душила; Йошики тихо всхлипывал, висел на руках бережно придерживающего его Тоши и в итоге не смог даже заставить себя подойти к гробу, чтобы в последний раз прикоснуться к мёртвому возлюбленному. Зачем? Йошики и так держал его на руках, обнаружив повешенным. С непонятно откуда взявшейся в руках силищей разрывал проклятое полотенце, приподнимал, встряхивал, безумно надеясь — а вдруг жив, вдруг наконец пронесло? Но нет, Хиде не просыпался. И прорезавший его шею след от удавки давал в очередной раз понять, что Йошики не может ничего изменить. Что петля гораздо сильнее, чем он.
Всё виделось как-то смутно, люди превратились в толпу безликих теней, а окружение стало каким-то серым и пустым. Одно только Йошики помнил — он сидит на полу в квартире Хиде и, рыдая, прижимает к себе ярко-жёлтую в мелких алых сердечках гитару.
Тоши привычно запихивал в него успокоительное и воду. Гладил, тормошил, уговаривал, пытался заставить прийти в себя. Опять попробовал надавить на больное словами:
— Вот Хиде бы не понравилось, что ты с собой такое творишь. Он сейчас…
— …смотрит на нас вон оттуда, — вяло перебил его Йошики и, приподняв больную руку, указал куда-то на окно, — и места себе не находит. Знаю, только я в это не верю. Ненавижу призраков.
Тоши изумлённо вскинул брови и кашлянул, а Йошики криво улыбнулся самым краем рта и согнулся, свешивая плетьми руки между колен. Дёрнулся, когда друг присел рядом на диван и обнял его за плечи.
— Не старайся, Тоши… Ты же знаешь, я без него не могу. Да и не хочу.
— Никаких мыслей о суициде, понял? — Тоши слегка поджал губы и потянул его за волосы, заставляя приподнять голову. — Если мне придётся ещё и тебя хоронить, обещаю, за волосы с того света вытащу и сам убью.
— Как эгоистично…
Йошики угрюмо уткнулся носом ему в плечо, вдыхая знакомый, почти родной аромат одеколона.
— А самоубийство, по-твоему, не эгоистично? — сердито отозвался Тоши и опустил на него глаза.
— Эгоистично. Даже очень… Я всегда осуждал подобное.
Йошики горько усмехнулся. Он ведь и вправду всегда резко отрицательно относился к самоубийцам, приговаривая, что это отвратительно хотя бы из-за того, что они убивают себя, не думая, что почувствуют друзья, родные — те, кто любит их. И до чего же свела его с ума любовь к Хиде, что заставила отказаться от собственных принципов?
— Ну вот и не думай тогда об этом. Я понимаю, что ты чувствуешь, — Тоши поцеловал его в макушку, — понимаю, правда… Но это не повод давать Хиде утянуть тебя за собой в могилу. Вот ведь… Даже и не верится, что ты когда-то на полном серьёзе сказал, что он тебе не нужен.
Йошики замер. Его как мощным разрядом тока ударило.
— Что?.. — растерянно спросил он и поднял на друга взгляд.
Тоши фыркнул:
— Что, уже забыл, как после финального концерта на нём сорвался? Мне показалось, что Хиде тогда очень на тебя разозлился.
— Это-то я как раз прекрасно помню. Да, Хиде тогда разозлился, но мы уже давно помирились… — Йошики слегка наморщил лоб. — И если честно, сама ссора как в тумане, я помню, что я его по щеке ударил и, кажется, накричал, но вот что кричал — не вспомню, хоть убей…
Тоши скривился.
— Ты ему кричал, что если он готов так легко отказаться от всего, то какой из него, к хренам, музыкант. Что ты в нём разочаровался и что раз он хочет всё бросить, то пусть катится, тебе такой слабак не нужен.
Йошики нервно сглотнул и отстранился от друга. Кровь, казалось, в секунду закипела под кожей и обжигающей волной прилила к лицу.
— Я такое сказал?..
— Ага. Слушать противно было. Понятно, что все были на взводе, но ты самого себя превзошёл. Если честно, — Тоши фыркнул, — я бы на месте Хиде тебе врезал. С размаха так. Я даже удивляюсь, что он в итоге тебя простил. Тебе повезло, что он был абсолютно не злопамятный и очень тебя любил. С Тайджи у тебя такой номер бы не прошёл, он бы тебя так отделал, что ты бы потом месяц раны зализывал.
— Это ещё вопрос, кто кого бы отделал, я тоже драться умею, — машинально отозвался Йошики. В ушах у него зазвенело, перед глазами затряслась красная сетка. Вся картина произошедшей трагедии и воображаемая цепь событий развернулись перед взглядом, и Йошики ужаснулся.
Так вот в чём всё дело, вот что запустило петлю. Йошики перебрал всё нехорошее, что мог вспомнить, углубился в свои воспоминания… Но до ссоры после лайва просто не дошёл. И он и вправду тогда был буквально вне себя и потом не мог даже вспомнить, что кричал. Вспыльчивому Йошики были свойственны такие припадки бешеной ярости, в которых он орал окружающим совершенно ужасные вещи, а потом, придя в себя, начинал мучиться угрызениями совести. Стресс из-за распада на концерте достиг максимального уровня, нытьё Хиде подлило масла в огонь, и Йошики потерял голову — он наорал на Хиде, обозвал его слабым из-за желания всё бросить и сказал, что он не нужен ни в качестве музыканта, ни самому Йошики… Наорал и забыл, а добрая судьба по-своему поняла его вопли и принялась их исполнять, да ещё и наказала его за них, заставила переживать этот кошмар раз за разом. Поэтому Хиде всё время погибал, поэтому Йошики не мог его спасти, как бы ни старался — не нужен. Вот и всё.
«Господи, неужели всё так просто?..»
— Ты прав, Тоши. Хиде следовало меня избить за такое, — мрачно протянул Йошики наконец и медленно встал, — и не подпускать больше к себе никогда… Спасибо. Теперь я понял…
Тоши ухватил его за забинтованную руку.
— Йо, ты что задумал? — дрожащим голосом спросил он.
— Не задумал, — пустым голосом бросил Йошики и высвободил руку из его хватки. — Я всё для себя решил. Ещё на похоронах… И твои слова об эгоистичности меня не остановят. Я иду к нему, Тоши, — Тоши вскочил, но Йошики кинул на него пустой, абсолютно отрешённый взгляд, и он остановился, кусая губу. — Так надо. Прошу, не мешай мне.
Впервые за все эти петли Йошики был по-настоящему благодарен Тоши. Наверное, без него пианист ещё долго бы бродил в этих едких потёмках, тонул в воспоминаниях, упорно не замечая того, что лежит на самом виду. Просто Йошики и сам не хотел замечать очевидного. Не хотел вспоминать, понимать, как сильно задел тогда Хиде.
Этот ад — его расплата за вспыльчивость. И за то, что он так неаккуратно разбрасывался злыми словами.
