ABYSS

      Осознание полной своей виновности в творящемся вокруг кошмаре для Йошики оказалось чем-то просто неподъёмно тяжёлым. Так плохо он себя не чувствовал ещё ни в одной из петель; сидя возле ножки рояля и почти ослепнув от ярости, он расковырял ножом кожу на руках в кровавые лохмотья и ковырял бы дальше, если бы Тоши не отнял у него лезвие. И Йошики даже никакой боли при этом не ощутил, как и при очередной смерти — будто кто-то просто выключил свет и задёрнул на окнах плотные тёмные шторы.       После этого пианист погрузился в какое-то странное состояние, наполненное очень тревожными сновидениями. В ушах громко шумел дождь, длинные косые капли больно ударяли по лицу, и Йошики брёл непонятно куда в этом ливне, судорожно хватаясь трясущимися руками за края собственного кожаного плаща и пытаясь рассмотреть дорогу. Он спотыкался, падал плашмя на мокрый асфальт, разбивая в кровь колени и локти, с трудом поднимался, шагал дальше, чтобы снова рухнуть буквально на следующем же шаге… В какой-то момент перед глазами залетали яркие звёздочки, чернота рассыпалась, как стеклянная декорация, в которую швырнули камнем, и Йошики опять очутился в токийской квартире, увидел себя самого, лежащего с окровавленной рукой возле мёртвого Хиде, а электронные часы показывали семь тридцать утра и дату — второе мая. От такого зрелища стало безумно страшно, захотелось закричать во весь голос, и одновременно душу заполнило ощущение жуткой безысходности. В который раз Йошики подумал, что он не сможет ничего изменить, что так и придётся теперь ему переживать эту ужасную неделю раз за разом. Уже слишком поздно для них обоих.       Но вскоре кошмар закончился, и наступила полнейшая тишина.       На лицо упал холодный сероватый свет, скользнув по закрытым векам и разбудив. Йошики приоткрыл глаза, сонно поморгал, чтобы помочь себе проснуться, и приподнялся на локте. Опять он один в своей спальне в Лос-Анджелесе, лучи серого солнца едва-едва просачиваются внутрь через плотные занавески… Очередное двадцать шестое апреля? От одной только мысли об этом у пианиста разом заболела голова и заложило уши. Йошики со стоном рухнул обратно на подушку, прикрывая глаза согнутой рукой. Другой он потянулся за мобильным, лежащим на тумбочке, и одним глазом глянул на дисплей — девять утра. И Йошики тут же подскочил, как ужаленный.       Минуточку, если уже девять, и наступило двадцать шестое апреля, то где Хиде? Он же всегда уходил курить на рассвете, а потом, когда приходило время вставать, Йошики просыпался и обнаруживал его мирно сопящим на подушке рядом. Один раз только в этой схеме случился сбой, когда сам Йошики проспал, а Хиде решил его не будить, но тогда и время было уже около десяти, а то и позже!       — Хиде… Хиде, ты где?       Вскочив и выбежав из спальни, Йошики почти кубарем скатился по лестнице на первый этаж. На его зов никто не откликался, кухня была пуста, музыкальная зала и гостиная тоже. Нескольких минут бесполезной беготни по дому Йошики хватило, чтобы понять — в этот раз он действительно здесь совсем один, Хиде тут просто нет. Мало того — ничто даже не напоминает о его присутствии. Пианист не чувствовал запаха его парфюма и сигарет, из шкафа в холле пропали его яркие куртки и обувь, из специальной подставки в зале исчезла жёлтая в мелких сердечках гитара… Последнее окончательно добило Йошики, и он в растерянности сел на скамью возле рояля, недоуменно хлопая длинными ресницами.       Что случилось? Осознание Йошики кардинальным образом изменило ход петли, и Хиде решил его бросить? Нет, этого не может быть. Он не успел бы за пару часов собрать все вещи и уехать, не говоря уж о том, что запах одеколона и сигарет тоже так быстро бы не выветрился. И потом, Хиде ведь говорил, что если даже он вздумает уйти, он сначала от души выскажет Йошики всё, что о нём думает. Да и вообще, свалить куда подальше тихой сапой в ночи — это точно не его формат, Хиде бы хоть записку написал или и вправду сначала рассказал обо всём возлюбленному. Даже если бы он вздумал сбежать, он знает о чувствительности Йошики и явно не захотел бы причинять ему лишние страдания. Но куда же он тогда подевался вместе с вещами?       Осознав, что в дурацкой петле что-то изменилось, и теперь происходит нечто совсем уж непонятное, Йошики решил покурить, встал, дошёл до раздвижной двери, ведущей на террасу, отдёрнул в сторону занавеску и ахнул. Вместо цветущего сада и шумящих густой зелёной листвой деревьев взгляду предстали почти голые серые стволы максимум с парочкой листиков на кривых веточках и тёмное грозовое небо с какими-то рваными толстыми облаками. Вид был явно не апрельский, это походило больше на глубокую осень, чем на почти конец калифорнийской весны…       Йошики вернулся в спальню и вновь взялся за телефон. Всё верно, начало десятого, но дата… Никакое не проклятое двадцать шестое апреля, а двенадцатое марта!       — Да какого хрена, что здесь происходит?!       Пианист еле справился с желанием схватить ни в чём не повинный сотовый и с силой шандарахнуть им об столешницу и в недоумении опустился на край постели. Двенадцатое марта. Петля и вправду изменилась — отбросила его не на две недели, а разом на пару месяцев назад. И Хиде здесь нет просто потому, что они ещё не помирились… Это ведь произошло как раз где-то в начале весны, Хиде тогда прилетел в Лос-Анджелес, чтобы начать работу над первым альбомом «zilch», и они с Йошики случайно столкнулись на концерте «Kiss».       — Весело, однако… — пробормотал Йошики и нервно сглотнул. — Это что, мне придётся заново мириться с Хиде? Ну и задачка, это и в первый-то раз было довольно трудно сделать…       Мало того, что заново мириться, надо ещё подыскивать какие-то другие слова — не просто так же его швырнуло именно сюда, явный намёк на то, что именно это примирение сыграло очень большую роль. Видимо, Йошики недостаточно убедительно тогда просил прощения, Хиде смилостивился, а вот судьба так и не услышала и продолжила выполнять план под названием «не нужен».       Йошики вскоре убедился в верности своих размышлений — когда спустя несколько минут он полез в шкаф за одеждой, на полке в конверте обнаружился билет на тот самый концерт, датированный сегодняшним вечером.       Без Хиде дом казался каким-то пустым, и это даже слегка удивляло. Раньше ведь Йошики преспокойно жил тут один и не испытывал никаких неудобств, теперь же тишина попросту сводила его с ума. Чтобы слегка нарушить её, Йошики включил телевизор, но на экран не смотрел и почти не вслушивался в речь ведущей, вяло размешивал сахар в кофе и мыслями витал где-то очень далеко.       Даже сейчас это время вспоминалось с некоторым содроганием. Йошики довольно быстро раскаялся в своих словах, но что-то не позволяло ему позвонить Хиде и хотя бы попытаться откровенно поговорить с ним. Что это было — чувство стыда и отвращения к самому себе за то, что он вот так оттолкнул того единственного человека, который поддерживал его во всём? Или же страх перед тем, что Хиде впервые в жизни заорёт на него и матом пошлёт куда подальше? Йошики и сам до конца не понимал.       Они тогда впервые встретились спустя почти три месяца после распада «X». Три месяца не общались, не виделись, не созванивались. На такой срок они расставались, пожалуй, только тогда, когда ещё не были друг с другом знакомы. Йошики как раз начинал подумывать о том, что ему надо бы уже наплевать на все свои страхи и сомнения и попытаться сделать первый шаг навстречу, вдруг Хиде тоже уже остыл после случившегося и хотя бы выслушает извинения — Хиде ведь абсолютно не злопамятный, он не умеет долго сердиться и частенько сам приходит мириться первым, даже в тех случаях, когда он вроде бы ни в чём не виноват. И тут судьба буквально столкнула их нос к носу на концерте. Йошики помнил, как в первый момент растерялся от неожиданности и даже принялся судорожно раздумывать, что же ему сказать. Но придумать ничего не успел. Потому что Хиде скользнул по нему абсолютно равнодушным взглядом, сощурил глаза и прошёл мимо, чуть не толкнув плечом и явно решив сделать вид, что не узнал. Пианист тогда немало удивился. Он ожидал бы такой реакции от Тайджи, встретив его где-нибудь случайно, вот уж кто обиды годами помнил и не упустил бы возможности толкнуть или подставить подножку. Но не от Хиде. Конечно, Йошики и не рассчитывал, что Хиде, увидев его, с радостным воплем кинется со всех ног целоваться, в особенности после того, что Йошики ему наговорил, но такое откровенное раздражение и желание без слов сказать «ты для меня пустое место»… Это было весьма неприятное открытие — оказалось, что Хиде всё-таки умеет злиться и делать это долго. И в тот вечер это равнодушие окатило Йошики, как ледяной волной.       Хиде тогда не выглядел злым, нет. Он казался именно вот равнодушным, безучастным. Не только к Йошики — вообще ко всему. Хотя раньше, как думал Йошики, на концерте «Kiss» он бы прыгал до потолка от восторга. И даже его лучистые светло-карие глаза были словно затянуты матовой коркой льда и ничего толком не выражали.       По спине пополз холодок. Только сейчас Йошики пришла в голову очевидная вроде бы мысль — а ведь такое странное и непривычное поведение Хиде вполне могло быть следствием надлома и мощнейшей душевной травмы.       Увиденное тогда так сильно подействовало на Йошики, что на следующий день он, забыв обо всех своих страхах, сам примчался к бывшему лид-гитаристу даже без звонка. Хиде оказался дома, с кислой миной впустил его… Долгий у них тогда разговор получился, очень тяжёлый и неприятный, припомнили друг другу всё-всё, вплоть до взятой без спроса помады в восемьдесят девятом. Но закончилось всё примирением — домой Йошики в тот вечер так и не вернулся, былая страсть вспыхнула с новой силой, ночь и почти весь следующий день они провели вместе.       Йошики отодвинул от себя опустошённую наполовину чашку и сжал пальцами виски. Что уж говорить, далеко не сразу, но Хиде оттаял. Да, первые недели две он был очень напряжённый и словно присматривался к Йошики, ожидая от него нового удара — пианист это замечал, но ничего ему не говорил, понимал, что доверие сразу вернуть очень сложно. Но постепенно он ожил, снова стал тем задиристым и весёлым Хидето, которого Йошики так обожал и который, слава богу, не имел ничего общего с тем замученным существом с глазами-ледышками и механическим голосом. А через полтора месяца он погиб…       Пианист задумчиво посмотрел на положенный рядом конверт с билетом. Надо обдумать, что он скажет Хиде. И ни в коем случае не допустить, чтобы всё в точности повторилось. Не исключено, что петля прервалась, и теперь у него осталась одна-единственная, последняя попытка всё исправить. И если он не найдёт правильный подход к Хиде, для них обоих всё будет кончено.

***

      Сказать, что Йошики нервничал, значило не сказать ничего вообще. У него ощутимо тряслись руки; он даже раздумывал о том, чтобы поехать к «Dodger Stadium» на такси, не уверен был, что сможет под таким грузом ответственности мирно вести машину. Но всё-таки не стал отступать от первоначального плана.       Пианист не без усмешки думал и о том, что скажи ему кто-нибудь лет двадцать назад, что он сможет поприсутствовать на концерте «Kiss» в Лос-Анджелесе, Йошики бы рассмеялся этому человеку в лицо. Было ведь время, когда на них почти вся Япония буквально молилась, но о том, чтобы отправиться на их концерт в Штаты, не приходилось даже мечтать. Что уж говорить, Йошики впервые задумался о собственной группе тогда, когда ему в руки попал диск «Kiss», и начинали они с Тоши и школьными друзьями именно с каверов на них. У него и так коленки бы дрожали, даже если бы он не осознавал, что от него слишком многое зависит в этот вечер.       На стадионе царила почти привычная уже суета. Фанаты в гриме, журналисты, фотографы… Огромное людское море, которое постоянно шевелилось и громко гудело. Йошики постарался слиться с толпой. Самые обычные футболка и джинсы, по которым и не скажешь, что вещи на самом деле дизайнерские и сшиты по спецзаказу, уложенные в творческом беспорядке длинные русые волосы и надвинутые на нос модные тёмные очки — в таком виде всегда элегантный Йошики абсолютно не походил на себя самого и казался лет на десять моложе, чем был на самом деле. Даже опять вспоминались слова Тайджи о том, что Йошики со спины сходит за девушку. Он и губы не стал красить, надеялся, что если случайно наткнётся на знакомых или поклонников, его никто не узнает. Но он всё-таки внимательно оглядывался по сторонам и вытягивал шею, наблюдая, не мелькнёт ли где родная розовая макушка. Йошики не собирался подходить к Хиде. Хотел просто убедиться, что всё разворачивается по тому же сценарию. Он планировал лишь случайно попасться Хиде на глаза, а потом, как и тогда, приехать к нему, чтобы спокойно поговорить.       Но всё изначально пошло не так, как в прошлый раз. Первым, на кого Йошики наткнулся, протиснувшись в переполненное фойе, был Пата. Друг, бывший ритм-гитарист «X», стоял возле дальней стены, тоже явно стараясь не привлекать к себе внимания. Йошики на секунду замешкался, думая, стоит ли к нему подходить, но почти сразу заметил, как Пата помахал ему рукой, вздохнул и направился к нему.       Последовало очень тёплое приветствие и короткий обмен новостями. Пата рассказал о создании собственной группы и работе над альбомом, Йошики про себя порадовался, что хоть кто-то из них не пал духом и не сошёл с ума, поделился своими делами. Но в конце концов Пата всё-таки спросил:       — А о Тоши что-нибудь слышно?..       Наученный горьким опытом Йошики предполагал, что может услышать подобный вопрос даже от Хиде, поэтому пожал плечами и делано раздражённо ответил:       — Нет, я с ним не общался. Даже найти его не смог, мобильный отключён, а по домашнему номеру ответили, что они с Каори продали квартиру и переехали, куда — никто не знает. Ну, я и плюнул. Всё равно я сомневаюсь, что мы сможем когда-нибудь общаться, как раньше… Сам понимаешь, эта секта, да ещё его поведение…       Пата только головой покачал и отбросил за спину свои кудрявые тёмные волосы.       — Понимаю, конечно. Я даже отчасти разделяю твои мысли, Йоши-чан… До сих пор не понимаю, зачем он это сделал. Да и ты ещё спокойно реагируешь. Хиде-чан до сих пор бесится, когда я об этом заговариваю. Первый раз в жизни вижу, чтобы он кого-то не прощал столько времени. Уж Хиде-чана так разозлить — это надо постараться…       Йошики почувствовал, как сердце подкатилось к горлу и успешно в нём застряло.       — Хиде? Ты с ним разговаривал?       — Конечно, я помогал ему с несколькими записями. А вы что, так и не помирились? — увидев, как Йошики мотнул головой, Пата вздохнул. — То-то я смотрю, что он сам не свой. Кстати говоря, — он оглянулся, — он должен быть где-то здесь, говорил, что обязательно прилетит и пойдёт на концерт.       — Вот как… — почти равнодушно протянул Йошики и поправил волосы.       Похоже, дела совсем плохи, если даже Пата заметил, что с Хиде что-то не так, и рассказал об этом бывшему лидеру. Пату и Хиде всегда связывали довольно близкие отношения, они как-то сразу подружились, когда собрался первый постоянный состав «X», но Йошики подозревал, что даже если Пата замечал что-то такое, он предпочитал особо не лезть ни с какими вопросами и подозрениями. Он вообще был очень молчаливым, показывал всем видом, что он по-своему любит коллег и ценит их, однако лезть в личную жизнь и пускать в свою собственную не хочет.       — Поговори с ним, Йоши-чан, — вдруг сказал Пата, возвращая отвлёкшегося на очередные воспоминания Йошики в реальность. — Мне не нравится его поведение… Знаешь, очень непривычно видеть Хиде-чана постоянно в плохом настроении.       — Да уж, верная примета, если Хиде в плохом настроении — обязательно жди какой-нибудь дряни вскорости, — Йошики поморщился. — Поговорить… Знаешь, я бы с удовольствием, но не уверен, что он вообще будет меня слушать. Я так его обидел… Наговорил гадостей… Ты же слышал.       — Слышал. Но это же Хиде-чан, он отходчивый. Я уверен, если ты поговоришь с ним и извинишься, он тебя простит. Наверняка он уже остыл и скучает по тебе. Иначе с чего он такой кислый?       Йошики покачал головой. Конечно, Хиде остыл. До состояния ледышки остыл. По презрительному взгляду в прошлый раз это было замечательно видно.       — Я попробую. Но обещать ничего не могу.       Весь концерт Йошики просидел как на иголках. Идти в танцпартер он не решился, больная спина могла не выдержать такого испытания на прочность. Да и происходящее на сцене не так уж сильно занимало его. Он постоянно искал глазами Хиде, но того нигде не было видно. Конечно, даже столь яркую персону выискивать в такой толпе — всё равно что разыскивать соломинку в стоге сена, однако Йошики всё-таки надеялся, что повезёт.       И в конце концов повезло. Йошики увидел его во время антракта.       Хиде, как обычно, явно особо не заморачивался тем, привлекает ли к себе внимание или нет. Он в кои-то веки изменил своим огромным свитерам и водолазкам и сейчас красовался в чёрной майке с символикой, кожаной ярко-красной куртке и штанах в облипку, ловко сидящих на его узких бёдрах и прихваченных тугим ремнём. Этот образ очень ему подходил — сразу становилось видно, что Хиде удивительно складный, пропорциональный, худой, но не костлявый. На крепкой жилистой шее поблёскивало ожерелье, талисман, который он никогда не снимал, малиновые волосы были собраны в хвост, глаза, как обычно, твёрдая рука визажиста подвела чёрным карандашом, придав откровенно хищную форму и зловещий вид. Губы его были зло поджаты, между бровями залегла глубокая складка, а глаза вновь казались будто затянутыми ледяной коркой — чужие, жестокие. Йошики видел перед собой не лид-гитариста «X», привычного, родного и любимого, а вокалиста «zilch», который, казалось, вот-вот скривится в жуткой улыбке и механическим голосом затянет слова из песни, которая всегда бросала Йошики в дрожь:       Hey baby scratch your number       On my electric cucumber…       Да, это был один и тот же Хиде, красивый, яркий, как бабочка, мгновенно притягивающий к себе все взгляды, но при этом как два абсолютно разных человека. И сейчас это его раздвоение чувствовалось особенно сильно. Йошики множество раз пытался уверять себя, что нет тут никакого разделения, это Хиде, который просто меняет маски в зависимости от ситуации, но ничего не мог поделать. Своего Хиде, из «X», Йошики очень любил, а вот это чудовище, корчащее страшные рожи с экрана, вызывало у него явное отторжение.       У Йошики опять затряслись руки, и он слегка отвёл в сторону взгляд. Нельзя, нельзя к нему подходить, вряд ли у них сейчас получится конструктивная беседа. Лучше вообще держаться как можно дальше и наблюдать издалека, не очень-то хочется получить удар в плечо.       Словно почувствовав на себе его пристальный взгляд, Хиде слегка повернул голову и прищурился. Глаза встретились. Они молча смотрели друг на друга, но ни один не делал шагов навстречу. Между ними словно стеклянная стена стояла, вроде хрупкая, а всё-таки преграда, для преодоления которой нужно, чтобы кто-нибудь запульнул в неё чем-то тяжёлым и разбил. Йошики только нервно сглотнул, чувствуя, как быстро-быстро колотится в груди сердце, ударяясь в рёбра. У него перед глазами, как слайд-шоу, проскакивали моменты той последней недели, воспоминания о том времени, когда они были по-настоящему счастливы, и Хиде был такой нежный и ласковый… И оттого эта самая стена сейчас пугала ещё сильней, чем в прошлый раз. Больно. Ужасно больно.       Как такое вообще могло произойти? Как Йошики мог не понять, что Хиде не всерьёз, принять его слова как личное оскорбление и наорать всяких ужасов? Он ведь думал, что изучил возлюбленного, что способен по одному лишь слову угадать эмоции, терзающие его. А в такой важный момент не словил мышей. И неосторожной фразой разрушил всё, что у них было и о чём они мечтали.       Скопившиеся в глазах слёзы потекли к губам, и Йошики, отвернувшись, торопливо вытер их. Ещё не хватало рассопливиться тут, чтобы кто-нибудь увидел, как он плачет.       Он краем глаза видел, как Хиде фыркнул и дразняще провёл языком по губам. Заметил небось. А ведь он всегда, едва услышав в голосе Йошики всхлипывание, первым кидался утешать его и гладить по волосам. Йошики сжал зубы и стиснул в кулак руку в кармане. Он справится. Он спасёт их обоих. И никогда больше не позволит Хиде уйти. А себе — сказать ему хоть одно грубое слово.

***

      Йошики гнал машину как сумасшедший. Залитые яркими огнями вывесок вечерние улицы бежали навстречу, свет фар отражался в лужах на асфальте и множестве стеклянных витрин. Хиде жил в хорошем районе недалеко от центра — когда они впервые прилетели в Лос-Анджелес, он сразу же отвёл Йошики туда и, смеясь, рассказал, что считает эту квартиру своим маленьким укромным местечком, потому что о ней почти никто не знает. И пианист хорошо запомнил дорогу.       Кое-как приткнув свой «Aston Martin» возле тротуара, он щёлкнул брелком и почти бегом направился в здание, зябко ёжась и запахивая куртку. Поднялся на нужный этаж и остановился перед дверью, надавливая на звонок. Было слышно, как в квартире отдаётся громкая трель. В неё вклинились лёгкие шаги, створка распахнулась, и на пороге появился Хиде, облачённый в слегка помятую футболку и штаны, явно являвшиеся частью пижамы. Увидев, кто к нему явился на ночь глядя, он слегка удивлённо кашлянул, но каменного выражения лица не поменял.       — Ого. Какие люди и без охраны, — несмотря на очевидный сарказм, голос звучал устало и отстранённо. — Плохое ты время выбираешь, чтобы шататься по гостям, лидер-сан. Чему обязан этим удовольствием?       — Сбавь тон, пожалуйста, — попросил Йошики и густо сглотнул, он ждал примерно такой реакции, но всё равно стало очень некомфортно, — я не ругаться с тобой приехал…       — А что не так с моим тоном? По-моему, я разговариваю более чем вежливо, даже куда вежливее, чем ты заслуживаешь, — Хиде сузил глаза и подбоченился. — Назови мне хоть одну причину, по которой мне не следует сейчас послать тебя трёхэтажным куда подальше.       Йошики выдержал удар, посмотрел в его налитые кровью глаза и тихо ответил:       — Можешь послать, если тебе так легче станет. Но ты ведь сам этого не хочешь, Хиде. Я знаю, — и, внезапно припомнив одну очень похожую сцену, добавил: — Делай что хочешь, но я не уйду, пока мы не поговорим.       Минуту Хиде молча буравил его глазами, потом угрюмо посторонился и мотнул растрёпанной головой — входи, мол.       — Если честно, я ждал, что ты скоро ко мне притащишься, — вдруг сказал он, наблюдая, как Йошики выворачивается из куртки. — После вчерашнего понятно было, что это вопрос времени… Правда, я не думал, что такого короткого. Я помню, что ты привык действовать решительно, но мне казалось, что ты будешь размышлять гораздо дольше.       — Я давно уже всё осознал и раскаялся в том, что натворил. Не о чем тут размышлять было, — Йошики повернулся к нему и прикусил губу. — Потому я и приехал.       Хиде криво улыбнулся.       — Что, через три месяца молчания извиниться решил? Ну-ну, лучше уж поздно, чем никогда. Пойдём в комнату.       Наверное, если бы кто угодно другой попытался разговаривать с Йошики в такой манере, гордый пианист мигом бы взорвался и сам послал собеседника в далёкое пешее путешествие. Но сейчас перед Йошики стояла задача спасти их обоих, время явно не лучшее для того, чтобы ещё сильнее портить отношения из-за своей гордости. Ради своей цели он даже подставил бы Хиде щёку для удара и не поморщился.       В просторной комнате было темно, лишь на тумбочке слабо мерцал голубоватым светом экран телевизора, на сложенном диване валялась подушка и скомканный плед — похоже, Хиде мирно дремал под бормотание «ящика» и вправду не ожидал посетителей.       Отодвинув одеяло в сторону, Хиде плюхнулся на диван, закидывая ногу на ногу, и похлопал ладонью по подушке рядом. Йошики осторожно умостился на сидении, на вид удобном, а на деле оказавшемся жёстким и скользким, и шумно вздохнул, собираясь с духом.       — Кофе не предлагаю, вряд ли ты его сейчас захочешь, — равнодушно сказал Хиде, — могу баночку пива принести, хочешь?       Йошики улыбнулся.       — Спасибо, но я за рулём.       — А…Точно. Я забыл, — Хиде откинулся на спинку дивана и тяжело вздохнул. — Действительно, пьяные принцессы за рулём — это опасненько… Ну, что ты хотел сказать?       За прошедший день Йошики, как ему самому казалось, в деталях продумал всю свою пламенную речь. Но сейчас, стоило ему лишь увидеть такого раздражённого Хиде, все заготовленные слова попросту вылетели из головы. Тем более что гитарист продолжал настойчиво сверлить его злым взглядом, и от этого становилось совсем уж не по себе. Такой Хиде жутко пугал Йошики.       — Мне очень жаль, что так получилось, — чуть подрагивающим голосом проговорил Йошики наконец. Захотелось сморщиться, ну что за идиотская безликая фраза первой пришла в голову. — Я не хотел сделать тебе больно, Хиде, правда… Знаешь, я уже на следующий день осознал, что натворил, и…       — И ни разу не позвонил мне с тех самых пор? Очень смешно, — Хиде фыркнул и скривил губы. — Йо, лучше не ври, у тебя это всегда хреново получалось. Тебе просто было наплевать, вот и всё.       — Я хотел позвонить, и не один раз. Но боялся.       — Чего? — язвительно спросил Хиде, ероша рукой без того встрёпанные волосы. — Что я тебя загрызу через трубку?       — Что заорёшь и пошлёшь куда подальше, — тихо ответил Йошики. — Это для меня было бы гораздо хуже.       Хиде мучительно застонал и прикрыл глаза согнутой рукой.       — Боже, как же у тебя всё сложно… Да позвони ты мне через пару недель после распада и попроси прощения — я бы всё тебе спустил, легко! А вот сейчас знаешь — не хочется. Вообще. И ты этими идиотскими отговорками только усугубляешь всё. Повторяю, лучше просто скажи честно: «мне было плевать».       — Да нет же! — взвился Йошики.       — …Вот и мне теперь плевать. У меня было время хорошенько так подумать надо всем этим, — жёстко продолжал, не слушая его, Хиде, — и над нашими отношениями в том числе. Знаешь, в чём твоя проблема? Ты и вправду эгоист, Йо. Законченный. Корчишь из себя такого нежного и внимательного, а на деле вообще не считаешься с чувствами других. И даже если ты сейчас говоришь правду, что ты собирался мне позвонить, но боялся, всё равно это не более чем твоё обычное желание спрятать голову в песок. Я только удивляюсь, как я не замечал этого раньше, следовало это понять ещё во время ситуации с Тайджи.       Он буквально выплюнул эту фразу, потянулся за валявшейся на журнальном столике сигаретной пачкой и, выудив палочку с табаком, принялся раздражённо щёлкать зажигалкой.       — Ты понятия не имеешь, что было у меня с Тайджи, — зашипел Йошики, задетый за живое, — я сделал то, что должен был сделать.       — Нет, ты сделал то, что хотел сделать, — зло процедил Хиде, выпуская дым. — Прикрываешься словами о благе группы, а на деле Тайджи тебя просто извёл своей ревностью, и ты не упустил случая от него избавиться.       — Он сам хотел уйти, ясно? И говорил это не один раз при всех, — окончательно обозлился Йошики. — И при чём тут вообще это?       — При том, Йо, что всё повторилось. Слушай, ты ведь меня знаешь, я не злопамятный, и мне, в принципе, нетрудно простить человека, если он искренне раскаивается. Говорю же, позвони ты мне сразу — может, я бы и сказал тебе парочку ласковых слов, но орать матом бы не стал и всё равно в итоге бы простил. Но ты молчал столько времени и даже ни разу не попытался со мной поговорить, отсюда вывод — ты считал, что всё в порядке, и тебе было на меня наплевать. Обычный твой эгоизм, ты всегда делаешь то, что выгодно лично тебе, прёшь вперёд, и тебе всё равно, что чувствуют при этом другие. А если дело касается работы, ты не забываешь при этом прикрываться словами «я делаю всё во благо группы», — Хиде презрительно скривил губы. — Это-то и бесит больше всего.       Йошики только глазами хлопал. Куда подевался его нежный Хиде, который всегда смотрел на лидера снизу вверх и ни разу за всё их знакомство не повысил на него голоса? Сейчас перед ним сидел не робкий смущённый парнишка с малиновыми волосами, а взрослый, жёсткий мужчина, абсолютно уверенный в себе и своих словах.       — Если бы мне было на всех плевать, я бы планы о создании группы забросил ещё на начальных стадиях, прямо там же, где они ко мне и пришли, в больнице, когда я лежал там с нервным срывом из-за самоубийства отца, — Йошики опять зашипел, Хиде осёкся и уставился на него злыми глазами. — Я бы не гробил последнее здоровье и силы на вот это всё, не пытался бы собрать сплочённый коллектив, который можно было бы называть второй семьёй, я спокойно занимался бы только классической музыкой, как хотела моя мама. Хочешь ли знать, Хиде, если бы я не наплевал в своё время на слова Тайджи, тебя вообще бы с нами не было, он был против того, чтобы я тебя взял, отговаривал меня. Но я его не послушал, да, не посчитался с его чувствами, какой кошмар. Это тоже, по-твоему, был только мой эгоизм? А я таких случаев много могу припомнить, очень много, потому что я, в отличие от тебя, злопамятный и никогда не забываю подобных вещей!       Злые слёзы наплывали на глаза, скатывались по щекам, но Йошики не обращал на них никакого внимания.       — Не хочешь — не верь, но я и вправду не звонил тебе только потому, что боялся, что ты меня пошлёшь. Ты имел на это полное право после того, что я тебе наговорил. Я… Я боялся, что окончательно потеряю тебя вот так, — и пианист съёжился, тихо всхлипывая.       Хиде равнодушно повёл плечами и уставился куда-то перед собой, продолжая пускать клубы крепкого дыма, от которого уже начинали слезиться глаза.       — Всё, что я кричал тогда, — Йошики почти захлёбывался, — все эти ужасы, что я тебе наговорил, что ты слабый, что ты не нужен ни мне, ни в качестве музыканта… Я вовсе так не думал, Хиде, клянусь, я не пытался нарочно сделать тебе больно! Никогда я не считал тебя слабым, даже наоборот, думаю, что ты сильнее меня, не говоря уж о том, что гораздо умнее и хладнокровнее, ты ведь не сломался, несмотря ни на что. А уж как музыкант ты и вовсе недосягаем, ни для меня, ни для кого-то ещё… Второго такого, как ты, просто не может быть.       Йошики продолжал отчаянно цепляться за остатки своего спокойствия, которое таяло по секундам, как сахар в горячем чае, но ничего уже не мог с собой толком поделать. Петли, бесконечные погружения в воспоминания и переживание смерти Хиде и своей собственной окончательно расшатали его без того не особо крепкую нервную систему, он больше не был способен хладнокровно оценивать происходящее. Он знал, что будет тяжело. Но не представлял, что настолько. И сейчас нервы оказались натянуты до такой степени, что Йошики чувствовал подступающие к горлу судорожные рыдания, всхлипывал, опустив голову и не желая поднимать глаза на Хиде. От этой злости становилось так холодно и жутко…       — Ты нужен, Хиде, — последнее, самое главное, севшим голосом, хрипло, но со всей уверенностью, — нужен мне, нужен своим поклонникам, нужен всему миру, чтобы перевернуть его к хренам собачьим своей музыкой, как ты и мечтал! А я разочаровался вовсе не в тебе, а в самом себе!       Йошики показалось, что он буквально слышит, как замедляются и затихают уже порядком замучившие его воображаемые часы, отсчитывающие минуты до кошмара. Должно сработать, должно. Иначе он уже точно не знает, что с этим делать, и можно прямо сейчас ехать домой и резать вены, чтобы не мучиться больше.       Хиде молчал. Наклонившись, он затушил сигарету в пепельнице; Йошики испуганно дёрнулся, вдруг почувствовав, что его обнимают и прижимают вплотную к тёплому телу. А над ухом слышалось учащённое дыхание. Похоже, у Хиде тоже последние предохранители всё-таки сгорели. Как бы ни злился, а вида плачущего Йошики так и не переносит. Хотя, если бы Йошики сразу пустил слезу, Хиде явно бы это только разозлило.       Хиде довольно грубо приподнял его голову за подбородок. Его ледяные глаза оказались совсем близко, а ладонью он медленно вытер слёзы со щёк.       — Хватит сопли лить. А то я сам сейчас расхнычусь, и хреново будет нам обоим.       — Ты мне веришь?.. — Йошики накрыл его руку своей, слегка повернул голову, целуя кончики пальцев. — Веришь, что я не хотел тебя задеть так сильно?..       Хиде пару минут помолчал, потом устало махнул рукой и наклонился к нему, упираясь лбом в лоб.       — Верю, Йо. Конечно, верю. Я и тогда это знал, видел, что тебя понесло, как обычно. Но всё-таки сомневался, а вдруг ты всерьёз. И… Знаешь, если совсем уж по-честному, то я тоже боялся тебе звонить. По той же самой причине.       Йошики тихонько всхлипнул и опять уткнулся носом ему в плечо.       — Что с нами такое случилось, Хиде?.. — еле слышно прошептал он. — В какой момент мы стали бояться откровенно разговаривать друг с другом, почему? Никогда же такого не было, случались разногласия, но мы ведь обсуждали их, разговаривали, находили как-то общий язык, в конце концов…       — Не знаю… — Хиде тяжело вздохнул и зарылся лицом в его волосы. — Может, мы стали слишком осторожными и боимся рисковать лишний раз. Боимся, что этими разговорами только хуже сделаем…       Йошики вцепился пальцами в ткань его футболки, кусая губы и тщетно пытаясь справиться с обуревавшими его эмоциями. Да, они оба боялись одного и того же, из-за этого никто из них не мог решиться сделать первый шаг. Никогда ещё до этого Йошики не понимал так отчётливо одну простую вещь: даже если ты обидел своего партнёра, или он тебя, всё равно нельзя играть в молчанку и тихо злиться про себя, нужно хотя бы попытаться поговорить, выслушать претензии, постараться понять друг друга и прийти к какому-то компромиссу. Да, может, это окажется больно и тяжело, но хуже такими разговорами сделать невозможно. Просто потому, что в таких случаях ничто не может быть хуже, чем затаённая обида, страх и молчание.       Лёгкий поцелуй обжёг висок, Хиде слегка отстранил пианиста от себя; Йошики посмотрел в светло-карие глаза и почти с облегчением заметил, что затягивавшая их ледяная корка слегка оттаяла, и взгляд уже не кажется таким злым и отстранённым, скорее просто слегка настороженным. Но настороженность и не удивляла. Эта рана столько времени кровоточила и гноилась, приносила страдания, понятно, что сразу, с одного лишь извинения она не зарастёт.       — Прости меня, — тихо сказал он, слегка прикрывая глаза и глядя на Хиде из-под ресниц. — За то, что я тебе наговорил тогда, за то, что ударил. И за то, что не звонил… Прости, если сможешь, Хиде. Это я во всём виноват, признаю. Мне нужно что-то делать с этими вспышками гнева, это ни хрена не оправдание тому, что я натворил…       Хиде слегка наклонил голову, но ничего не ответил. Так же, молча, подался всем телом вперёд. Буквально в секунду Йошики очутился в его объятиях; и прежде чем он успел толком сообразить, что происходит, Хиде уже обнимал его обеими руками, жался щекой к щеке, касался приоткрытых губ…       Если и были какие-то сомнения в том, что он простил, то сейчас они окончательно рассыпались в пыль. Но Хиде целовал грубо, как-то очень требовательно, настойчиво — он прихватывал мягкие губы, слизывая с них остатки помады, кусался, тут же тревожил получившиеся ранки языком, гладил щёки кончиками пальцев. Йошики сцепил пальцы в замок на его шее, зажмурился, но разорвать прикосновение не позволил, жадно целуя в ответ.       Пожалуй, было в этих петлях и нечто хорошее. Бесконечное повторение этой потери позволило Йошики в полной мере осознать, как же сильно он любит Хиде и до какой степени не может без него. Но вот от мыслей о том, что для понимания этого ему пришлось пройти через столько кругов личного ада, становилось очень горько.       Впрочем, остатки этой горечи почти сразу растворялись, сменяясь безумием повторного узнавания и захлёстывающих волной чувств, которые, казалось, полыхнули с новой силой. Словно снова наступил тот вечер, когда они оба напились и в этом пьяном угаре осознали, как сильно их тянет друг к другу. Так же, как и тогда, от путанных слов к делу перешли почти мгновенно — сначала целовались, как ненормальные, на диване, пока, по ощущениям, губы не стёрлись почти в кровь, потом как-то почти незаметно переместились на кровать. Так же Йошики без малейшего сопротивления позволил Хиде придавить себя к простыням, расстегнуть рубашку и осыпать поцелуями пылающее тело. Так же обвивал руки вокруг его шеи, зарываясь дрожащими пальцами в растрёпанные малиновые волосы, тянул за них, когда хотелось почувствовать его губы на своих, покусывал за мочку уха и подбородок.       — Похудел… — чуть шершавые пальцы скользнули по выпирающим рёбрам, и Йошики глухо выдохнул, запрокинув голову на подушку. А Хиде прижался губами к его шее, гладя ладонями бока и бёдра, и усмехнулся. — Страдал от неразделённой любви, Йо?..       Йошики, изогнувшись, без лишних слов опять жадно вцепился в его губы.       — Как ты узнал? — почти простонал он прямо в рот, чувствуя, как его ладонь прошлась по впалому животу, слегка надавливая, и скользнула за уже расстёгнутый ремень брюк. Один долгий поцелуй превратился во множество рваных и обжигающих.       — Ну, а от чего же ещё? — шепнул ему Хиде в секундных перерывах. Хмыкнув, он слегка отстранился, усаживаясь на бёдра возлюбленного; пианист не отводил от него замутнённого взгляда, наблюдал, как он, тихо чертыхаясь, выпутывается из футболки. Кусая губу, Йошики протянул дрожащую руку и провёл ладонью по плечу вниз, погладил тонкое запястье, сплетая пальцы со своими. И Хиде вдруг улыбнулся краешком рта. — Всё в порядке, моя принцесса. Я тоже очень по тебе скучал.       …Йошики почему-то был уверен, что во второй раз испытать эту безумную гамму чувств ему уже не удастся; вроде бы он более чем отчётливо помнил эту ночь, вздрагивал сладко каждый раз, когда думал об этом, но сейчас ощущения не просто вспомнились, они были даже ещё более острыми, чем тогда. Хиде прижимал его своим телом к постели, тёрся об него, тихо постанывая и тяжело дыша, жмурился, пытался сдуть с носа длинную пушистую чёлку и без конца жадно прикладывался к губам. А Йошики безостановочно гладил ладонями его худую спину, скользя пальцами по нежной коже, прощупывая каждую крохотную косточку и стараясь запомнить её расположение, сильно сжимал упругие ягодицы, чувствуя, как он повторяет, словно отражение в зеркале, каждое действие.       Он глухо выдохнул в ухо гитариста, перебирая пальцами малиновые прядки на затылке. Хиде подхватил его под бёдра, слегка приподнял, чтобы было удобнее вжаться в него. Он проникал в податливое тело неспешными толчками, ловил губами вырывавшиеся у Йошики тихие всхлипы, и то, что Йошики больно кусался, пытаясь держать себя в руках, будто только ещё сильнее распаляло его. Хиде перехватывал его руки за запястья, сжимая их почти до боли, тут же мягко целовал, успокаивая. Ему явно нравилось наблюдать за Йошики в такой момент; а Йошики и сам только отдалённо мог себе представить, как выглядит — весь взмокший, растрёпанный, трясущийся, с искусанными в кровь губами. А ещё наверняка затуманенный взгляд и вместе с ним лихорадочный блеск в глазах. Пианист бился под возлюбленным, запрокидывал голову, подставляя поцелуям шею, то стонал, то тихо похныкивал, если какое-то движение получалось чересчур резким. Боль никуда не ушла и явно не собиралась это делать, но Йошики всё равно ни за что бы не позволил сейчас остановиться — ни себе, ни Хиде. Слегка опустив длинные ресницы, он теребил пальцами пряди волос на затылке, цепляясь за них сильнее, когда Хиде утыкался носом в его щёку. Его глаза сейчас казались чёрными и бездонными, лишь где-то в их глубине горел какой-то безумный демонический огонь…       Хиде явно с трудом сдерживал себя, чтобы не сорваться в откровенную грубость и не навредить. Подавшись в какой-то момент назад, он приподнял возлюбленного за талию, укладывая его на живот, и навалился на его спину; Йошики сдавленно ойкнул от боли, ему на секунду показалось, что он даже услышал треск собственных костей — хоть и худой, а всё равно тяжёлый, и травмированный позвоночник с трудом выдерживал такую нагрузку. Дыхания и так не хватало, а сейчас вбирать в себя воздух и вовсе получалось только с громким хрипом. Из последних сил Йошики вцепился зубами в край подушки, отчаянно пытаясь не кричать слишком громко, хотя этого так хотелось. Он уже извивался в сладких предоргазменных судорогах, а Хиде продолжал ускоряться, вбивая его в постель, то целуя, то кусая шею, острые плечи и выступающие лопатки, одной рукой придерживал за живот, второй ласкал в такт своим движениям. Он посильнее сжал пальцы, и пианист опять затрепыхался, пытаясь глотнуть воздуха, обиженно заскулил, судорожно хватаясь за его запястье, царапая ногтями выступающие косточки.       — Ну нет, принцесса, — притворно ласково послышалось над ухом, Хиде тихонько фыркнул и уткнулся носом в ямочку на шее, туда, где колотилась под пылающей кожей маленькая вена. — Ни за что больше не отпущу…       Йошики слегка расслабил губы в улыбке. Зовёт принцессой — значит, точно простил и остыл.

***

      Который сейчас час, Йошики бы точно не смог сказать. Более того, он не знал этого даже примерно. По сероватым лучам, пробивавшимся в спальню через предусмотрительно опущенные жалюзи, можно было предположить, что уже далеко не ранее утро — ближе, наверное, к полудню, а то уже и за него перевалило. Но привыкший рано вставать Йошики нисколько не жалел, что сбился со своего графика. Довольно тяжёлый ночной разговор вполне бы сошёл за оправдание для самого себя, а уж то, что происходило потом, точно покрывало с лихвой все неудобства.       Только вот спина, кажется, немного затекла… Йошики смущённо улыбнулся и осторожно, чтобы не разбудить, пошевелился на груди безмятежно сопящего Хиде, укладываясь поудобнее. Перекинул через него руку, вжался щекой в плечо и, прикрыв глаза, уставился на лицо возлюбленного.       Сейчас, когда Хиде расслабленно спал, казалось, что он вернулся в своё обычное состояние — складка между его бровями разгладилась, губы уже не сжимались так зло. Он то и дело, даже не просыпаясь, сдувал с носа чёлку, смешно фыркал и морщился — похоже, ему что-то снилось. Длинные чёрные ресницы мелко подрагивали, и он так очаровательно сопел во сне… В голову пианиста опять пришла мысль, что Хиде и вправду почти не изменился со времён их знакомства, ни внутренне, ни внешне — разве что морщинок вокруг глаз стало гораздо больше, а из самих глаз почти пропала детская восторженность и наивность, взгляд стал более цепким, осмысленным и внимательным. Они никогда не раздумывали о том, какими станут через десять лет; тогда им, двадцатилетним, казалось, что это ещё так далеко, чуть ли не в следующей жизни. И вот, Йошики тридцать два, Хиде на год старше… Повзрослели, а почти ничего не изменилось. И лучше бы и дальше не менялось.       Хиде слегка пошевелился, накрывая его ладонь своей и сжимая пальцы, и мирно засопел дальше. А Йошики вздохнул и опустил ресницы.       Странно, но Йошики чувствовал себя как-то легко. Будто с плеч свалилась огромная неподъёмная ноша, которую он пытался тащить чёрт знает сколько времени. Смог ли он в этот раз переломить петлю? Непонятно. Но до второго мая теперь полно времени — наверное, он успеет понять, что к чему.