ABYSS

      Хотелось верить, что теперь наконец всё встало на свои места, и больше ничего ужасного не случится. Но Йошики всё равно нервничал. И чем ближе подступала последняя неделя, которую он переживал уже множество раз, тем быстрее росло его беспокойство. Время от времени в голову опять начинали лезть всякие страшные мысли: а что, если не получилось, что, если Хиде опять погибнет, а петля не перезапустится, и больше не будет ни малейшего шанса его спасти? Пианист не хотел даже думать об этом, но и совсем не думать тоже не мог; он постоянно дёргался, почти перестал спать, частенько почти до самого рассвета сидя на террасе с сигаретой, и чувствовал себя очень неважно, на него накатывала какая-то слабость, и всё время болела голова. С одной стороны, хотелось, чтобы вся эта карусель наконец остановилась, мучения закончились, и можно было уже успокоиться и не вздрагивать постоянно в ожидании очередной катастрофы, которая, как кирпич, свалится на голову в самый неподходящий момент. А с другой — Йошики очень боялся того, что могло произойти.       Отношения с Хиде в этой петле тоже возвращались на круги своя не особо охотно — вроде бы прошло уже достаточно времени, больше месяца, а напряжение между ними так никуда и не делось до конца, и Йошики чувствовал его. Примирение ведь вышло куда более болезненным, чем в первый раз, и казалось, что теперь между ними всё-таки что-то сломалось, что-то маленькое, но очень и очень важное. Пианист никак не мог избавиться от ощущения, что они как супруги, которые долго были вместе, потом поссорились и развелись, через какое-то время снова сошлись и теперь пытаются опять уживаться вместе. Вроде бы всё кажется до боли знакомым, всякие мелкие привычки, разговоры, а всё равно словно приходится заново, почти с нуля притираться друг к другу. Хиде куда более агрессивно отказывался от предложения съехаться, и Йошики проводил довольно много времени в его квартире, приезжал на ночные безумные свидания, потом Хиде кое-как согласился перебраться к нему, но это не особо помогло, он даже спать ложился, отворачиваясь на другой бок. А потом пианист стал чувствовать, как Хиде посреди ночи, замёрзнув, всё-таки ползёт к нему под бочок и обнимает, греется. Это и давало надежду на то, что всё возвращается, просто куда медленней, чем хотелось бы… Им обоим нужно время. Много этого времени.       Свои дурные мысли Йошики изо всех сил топил в работе. Этот месяц он писал и играл как одержимый, как для себя, так и для групп и певцов, которых продюсировал, перевёл наконец целиком штаб лейбла в Лос-Анджелес, даже посетил парочку каких-то светских мероприятий, на которых очень старался не попадаться лишний раз журналистам. Именно в такие моменты, пожалуй, Йошики радовался, что здесь он всё-таки не таких масштабов звезда, как на родине, ему хоть не приходилось постоянно прятаться за воротником и очками и воровато оглядываться. Надеясь в глубине души, что ничего плохого больше не случится, Йошики даже рискнул и написал песню, в которой постарался выразить все чувства и эмоции, вызванные гибелью Хиде и тем, что неизменно следовало за ней. В конце концов, размышлял Йошики, необязательно же всем сообщать, чему и кому он посвятил эту мелодию. Пусть все вокруг думают, что это очередные его фантазии, а правду об источнике вдохновения он, скорей всего, унесёт с собой в могилу.       И именно эта песня, что удивительно, в итоге подтолкнула их с Хиде обратно друг к другу. Одним дождливым вечером Йошики привычно сидел за роялем и, вглядываясь в ноты, наигрывал новую мелодию и напевал слова себе под нос, пытаясь понять, как всё вместе звучит; как обычно, он увлёкся и абсолютно потерял счёт времени. И потому вскрикнул и едва не подскочил от неожиданности, когда от двери вдруг послышалось сдавленное:       — Йо… А что это за чудо ты играешь?       Испугавшийся Йошики резко обернулся. Хиде незаметно появился в зале, присел на маленький диванчик у стены и внимательно слушал, приоткрыв рот и наклонив набок голову. Даже с такого расстояния было видно, как влажно поблёскивают его глаза.       — Ох, — Йошики улыбнулся и, опустив крышку, повернулся к нему, — а я и не слышал, как ты вернулся.       — Ничего удивительного. Будто я не знаю, что ты, когда играешь, вообще ничего вокруг не видишь и не слышишь, — Хиде покачал головой и сложил ладони. — Так что ты играл? Я ни разу не слышал у тебя эту мелодию.       Пианист поправил слегка растрепавшиеся длинные волосы и пояснил:       — Её никто ещё не слышал, я буквально на днях закончил её писать.       — А можешь ещё раз сыграть? — вдруг попросил Хиде. И неуверенно добавил: — Пожалуйста…       — С удовольствием. Я тебе и текст могу дать посмотреть, если хочешь. Заодно скажешь мне своё мнение. Только иди сюда, — Йошики поманил его и слегка обиженно оттопырил губу. — А то у меня ощущение, что ты меня боишься. Я тебя не укушу, обещаю.       Хиде секунду покусал губу, потом всё же встал и, одёргивая свою любимую вельветовую водолазку, которая по виду была на пару размеров ему велика и вдобавок спускалась почти до колен, как платье, приблизился к нему и опустился на скамью рядом. Пианист удовлетворённо улыбнулся, протянул ему мелко исписанный лист бумаги и поднял крышку.       Пальцы легко порхали над клавишами, Йошики в кои-то веки не чувствовал никакой скованности. А то в последнее время, едва он садился за рояль, руки как цепями сковывало, пальцы холодели, теряли гибкость и отказывались подчиняться своему хозяину, вдобавок Йошики стал хуже слышать, и его напрочь покинуло чувство восторга, упоения от собственной игры. Сейчас же такого не произошло, может, потому, что Хиде сидел рядом. Гитарист зачарованно следил за быстрыми и одновременно плавными движениями его рук, косился на медицинский бандаж на правой кисти, время от времени опускал глаза на текст и шевелил губами. А в какой-то момент вдруг склонил голову на плечо и обхватил руку своими. И Йошики даже умилился этому зрелищу — Хиде выглядел так трогательно, со встрёпанными малиновыми волосами, слегка размазанным макияжем и в этой мешковатой одежде… Мягкий такой весь, как плюшевый, просто повалить на кровать и зацеловать, заобнимать, затискать.       — Тебе нравится? — не переставая играть, пианист поцеловал его в висок.       — Да, очень красивая… — Хиде приподнял руку и потёр глаза, на пальцах остались чёрные следы. — Чёрт, до слёз прямо…       Йошики улыбнулся. Раз пробивает, значит, все чувства, что он вложил в эту музыку, легко улавливаются. А Хиде, как и всегда, очень хорошо чувствует Йошики, пропускает его музыку через себя. Всё-таки так, как понимает он, Йошики не понимал никто и никогда. И не поймёт уже, скорей всего.       — Не плачь, всю подводку размажешь.       — Да плевать на неё, всё равно смывать уже надо, я никуда уже больше сегодня не пойду, а ты, думаю, потерпишь меня без макияжа, — гитарист фыркнул и опять прижался к его плечу. Йошики чуть не ляпнул, что ему без макияжа гораздо лучше, хотя бы видно, что на самом деле он очаровательное создание, которое даже мухи не обидит, но он вовремя прикусил язык, вспомнив, как трепетно Хиде относится к этой части своего образа. — Йо, не будь врединой, дай похныкать немного. Или боишься, что я тебе очередную дорогущую рубашку косметикой измажу? — Хиде приподнял голову и легонько потянул за тонкую полупрозрачную ткань. — Чья, кстати, в этот раз?       — Армани, — вздохнул Йошики. И тут же хмыкнул: — Ничего, я уже привык. Всё равно все эти рубашки на один раз, ты каждый раз на мне их рвёшь, так что от твоих соплей хуже не станет, пачкай сколько угодно.       — Ну спасибо. И уж кто бы говорил о соплях, ты тоже последнее время взял за привычку хлюпать по ночам и вытираться об мою футболку, — беззлобно констатировал Хиде и вжался носом в его плечо. — Вот ведь… Я в своей жизни знаю только одного человека, который даже дома предпочитает одеваться как на подиум. И зовут этого человека Хаяши Йошики.       — Мне не привыкать быть единственным в каком-либо роде, — Йошики улыбнулся. — Когда я в старших классах в опросе написал, что хочу стать рок-звездой, меня все учителя хором вразумить пытались, даже маму вызвали, говорили, что это глупые фантазии, которые не имеют никакого смысла. А я отвечал, что раз никто прежде такого не делал — значит, я буду первым. Вот и всё. Если бы я боялся этого, я бы и «X» никогда в жизни не создал.       Хиде оторвался наконец от его рубашки и приподнял голову, пристально глядя в глаза.       — Я знаю, Йо, понял это, как только впервые тебя встретил. Я ведь, когда ты мне позвонил с предложением присоединиться к «X», собирался отказаться, — Йошики слегка прикусил губу, пытаясь подавить свою нервозность. Он примерно предполагал, что сейчас услышит, они уже об этом разговаривали. Хиде слегка прищурился: — А знаешь, почему я в итоге согласился? Я бы не сказал, что меня в тот момент привлекла твоя музыка, нет, абсолютно. Просто вот увидел тебя и…       Хиде на секунду запнулся, глаза у него заблестели.       — …И понял, что вот кто-кто, а ты точно позволишь мне развернуться на полную катушку и экспериментировать с тобой по-всякому, — неожиданно заявил он. Йошики, приготовившийся услышать признание в любви с первого взгляда, аж подавился от неожиданности и закашлялся. — И я не ошибся, как оказалось, ты и вправду позволял мне почти всё. Сначала только в музыке и костюмах, — Хиде ухмыльнулся, — а потом и в постели.       Пианист фыркнул и ущипнул его за щёку.       — Это я с тобой в постели экспериментировал, а не наоборот. Будь твоя воля, ты так и валялся бы на спине постоянно. Отдельным экспериментом иной раз было заставить тебя шевелиться.       — Ещё бы, ты меня стирал до костей каждый раз, — Хиде криво улыбнулся, — я после этого с утра еле с кровати вставал.       — А как ты думал? Что разок по пьяни меня трахнешь как следует, я соглашусь с тобой встречаться, а дальше будет у нас, как супружеский долг, раз в неделю под одеялом быстренько в миссионерской позе? — Йошики прыснул со смеху. — Я тебе сразу сказал, моим любовником быть непросто во всех смыслах, потому что мне в сексе нужно постоянное разнообразие. Тебя это не испугало, так что нечего теперь жаловаться.       — Да я и не жалуюсь, Йо. Я просто тогда даже не представлял себе, что ты на деле такой сексуальный маньяк…       Хиде вздохнул и опять вжался в его плечо. Йошики склонил к нему голову, прижимаясь щекой к макушке, и продолжил играть. На какое-то время в зале повисло молчание.       — Хочешь, я подарю тебе эту песню? Ты мог бы её спеть, — Йошики наконец решился нарушить паузу и сменить тему. — Хотя стиль, наверное, не твой…       Хиде покачал головой.       — Не мой, абсолютно… Я всё-таки больше к року тяготею. Знаешь, мне кажется, что тебе следует поберечь эту песню. Для Тоши.       Йошики дёрнулся и скосил на него глаза.       — Ты о чём, прости?       — Не смотри на меня как на сумасшедшего. Я всё ещё тихонько надеюсь, что он придёт в себя и пошлёт этих сектантов куда подальше, — Хиде вздохнул. — Хотя всё равно, наверное, ничего уже не будет так, как раньше…       — Хиде, я даже не знаю, где сейчас Тоши и жив ли он вообще, — устало сказал Йошики. — Я пытался его найти, но ничего не вышло, а ты мне предлагаешь песню для него беречь?       Пианист знал, конечно, что Тоши жив и что с ним, судя по всему, конкретно в данный период времени не случилось ничего такого уж страшного. Он ведь появлялся на похоронах Хиде. Но вот из секты своей он тоже так и не ушёл, просто в тяжёлый момент оказался рядом и решил побыть для Йошики плечом. А если в этот раз Хиде не погибнет, Тоши, наверное, и не появится… Только вот Хиде об этом сейчас знать совершенно незачем.       Хиде тем временем обнял его обеими руками и потёрся носом о плечо.       — Просто я слышу его голос, Йо… Прямо сейчас вот, когда ты играешь. И мне кажется, что никто, кроме него, её проникновенно не исполнит.       — Да, наверное, ты прав… — неохотно признал Йошики и накрыл его ладони своими. — Я подумаю над этим, мне не к спеху…       — Не обижайся, ладно? — Хиде поднял на него глаза. — Если бы я мог, я бы её спел. Но я чувствую, что она уж точно не для моего голоса. Ты небось и сам представлял, как Тоши поёт, когда писал…       — У меня почти все песни только с его голосом ассоциируются, — пианист тяжело вздохнул и легонько прикоснулся губами ко лбу, чувствуя, как длинная чёлка защекотала нос. — Так привык за столько лет, что просто не представляю никого другого на его месте…       — И посвятил ты эту песню тоже ему? — Хиде медленно моргнул. — Слова сами за себя говорят…       Йошики улыбнулся краем рта.       — Нет, Хиде. Посвятил я её тебе. Знаешь, это… Это своего рода моя исповедь о том, что я чувствовал эти месяцы. Так что кто бы там её ни спел в итоге, считай, что я уже подарил её тебе.       Хиде тихонько шмыгнул носом и опять уткнулся носом ему в плечо.       — Эй, что с тобой? — пианист погладил его по волосам. — Чего плачешь?       — Растрогался, — Хиде приподнял голову и улыбнулся краем рта. — Вот правда. Давно меня уже ничего так не пробивало…       — Ты такой милый, — Йошики поцеловал его в лоб. — Пойдём ужинать?       Гитарист кивнул, но рук пока не разжал; наоборот, потянул его к себе и поцеловал в уголок губ.       — Йо…       — М?       — Я тебя люблю. Ты ведь это знаешь?       Йошики глянул ему в лицо, и ему показалось, что именно в этот момент остатки льда в глазах Хиде растаяли.       — И я тебя люблю, Хиде. Больше всех на свете.       Остаток этого вечера они провели более чем мирно — ужинали, болтая, как прежде, о всякой ерунде, а потом завалились в обнимку на постель. Но когда Хиде, нехорошо улыбнувшись, крепко притиснул возлюбленного к себе и полез руками под его белую рубашку, Йошики, усмехнувшись, понял, что ночь у них мирной сегодня не будет точно. Но он не имел абсолютно ничего против.

***

      В Токио двадцать седьмого апреля, как и обычно, вернулись вдвоём. Для Йошики мотаться туда в каждой петле уже стало в каком-то роде традицией. Только теперь они даже толком не обсуждали эту идею — Йошики согласился, едва Хиде заговорил, что хочет слетать домой на пару недель, чтобы закончить свои дела и повидать родных, и спросил возлюбленного, не хочет ли он составить компанию. Пианист решил, что как бы там ни было, он ни за что больше не оставит Хиде одного и глаз с него не спустит. Если Йошики останется в Лос-Анджелесе, он точно сойдёт с ума от беспокойства быстрее, чем наступит злосчастное второе мая.       Но в этот раз Йошики не собирался сидеть тихо и мирно заниматься своими делами, пока Хиде бегает по записям; нет, у него были собственные большие планы. Состояли они в том, чтобы в выходной вместо прогулки схватить возлюбленного в охапку и на пару дней увезти его в какую-нибудь маленькую гостиницу, расположенную на горячих источниках, подальше от Токио. Пианист думал, что это могло бы быть неплохим способом помочь ему успокоиться, окончательно избавиться от остатков напряжения между ними и заодно привести в порядок собственные нервы, порушенные напрочь бесконечным переживанием кошмара.       Хиде, услышав эти далекоидущие планы, вначале отказался наотрез.       — Прости, принцесса, но ни за что на свете, — слегка смущённо сказал он, почёсывая затылок. — Ты прекрасно знаешь, я не хожу по местам, где требуется раздеваться перед посторонними людьми. Даже ради тебя…       Йошики только головой покачал. Да, ни для кого из знакомых не было секретом, что у Хиде какие-то совершенно жуткие комплексы по части собственной фигуры. Из-за этого он почти никогда не показывался даже в футболках, предпочитая одежду с длинными рукавами и закрытыми воротниками. Это даже удивляло немного: он ведь давно уже не тихий закомплексованный школьник, которого обижают и дразнят сверстники, а очень привлекательный молодой мужчина, рок-звезда с огромным количеством поклонников, но воспоминания о трудном детстве и терроре со стороны одноклассников за полноту живучи и так и не дают ему покоя. И справиться с этим не получалось, не помогали никакие уверения Йошики и окружающих в том, что Хиде замечательно выглядит и что ему абсолютно нечего стесняться. Нет и всё, никакой обнажёнки на сцене и никаких купаний в горячих источниках. И не сдвинешь его никак.       — А мы с тобой поедем в такое место, где нам никто не будет мешать, — протянул Йошики, решив переупрямить его и добиться своего. — Я знаю одну хорошую гостиницу с приватными онсенами. И тебе не придётся раздеваться ни перед кем, кроме меня. Меня же ты не стесняешься?       Хиде улыбнулся и отложил в сторону гитару.       — Йо, я сам себя иногда стесняюсь, ты о чём? Знаешь, я в этом плане всегда тебе завидовал, что ты можешь преспокойно без одежды позировать и на сцену выходить. Я так не могу. Просто психологически не могу, понимаешь?       — Понимаю, поэтому я особо и не настаивал на том, чтобы ты раздевался, — пианист только вздохнул. — Но меня-то чего бояться? Мы же живём вместе, я всё равно видел тебя без одежды. И я тебе сто раз говорил, у тебя нормальное тело, красивое, стесняться тут нечего.       Хиде упрямо мотнул головой, пряча глаза за длинной чёлкой.       — Ну давай, — Йошики заискивающе улыбнулся и сложил ладони. — Полечим заодно твоё плечо, оно же наверняка болит после записей и самолёта… И просто представь, два-три дня тишины и созерцания природы, ну неужели тебе не хочется?       Он долго ещё уговаривал возлюбленного и в конце концов победил, Хиде всё-таки сдался под таким натиском. Хотя он явно всё ещё недоумевал, с чего Йошики вдруг так упёрся именно в такой вид отдыха.       — Я очень надеюсь, что ты знаешь, что делаешь… — устало пробормотал Хиде в итоге и снова взялся за гитару. Йошики погладил его по волосам и, потянувшись вперёд, поцеловал в скулу.       — Хиде, успокойся и доверься мне.       Хаконе, чуть больше часа езды на скоростном поезде из Токио — и кажется, будто в другой мир попадаешь; хоть и оживлённый курорт, а всё же вокруг ощутимо тише и спокойней, не так шумно, как в мегаполисе. Не очень яркое ещё утреннее солнце приятно пригревало, его мягкий свет стелился по небольшим торговым улочкам, разбегавшимся в разные стороны. День обещал быть ясным и тёплым, Йошики даже, выйдя из терминала станции, расстегнул кожаную куртку и краем глаза посмотрел на возлюбленного. Хиде смешно щурился, как котёнок, и каждую секунду дёргал накинутый на голову капюшон огромной белой толстовки — прятал под ним слишком приметные малиновые волосы.       — Здесь всё здорово изменилось… — поймав удивлённый взгляд Хиде, Йошики улыбнулся и поправил модные очки на носу. — Я здесь был один раз. Лет так… Двадцать назад, или даже больше. Мама как-то привезла меня сюда во время школьных каникул, хотела полечить мою астму.       — Помогло? — Хиде улыбнулся и, сжав кончики его пальцев, потянул вперёд.       Йошики слегка повёл плечом.       — Ну, как ни странно, приступов с того времени всё-таки меньше стало, и не такие они мощные теперь… Хотя до конца я, конечно, так и не вылечился.       — Да я помню, как ты задыхался и в обморок падал после некоторых песен, — Хиде покачал головой. — Жуткое было зрелище. И при этом ты ухитрялся делать всё, чтобы это выглядело очередным твоим актёрством, будто так и задумано. И тебе это удавалось.       — Нельзя же было пугать поклонников, приходилось выкручиваться.       Йошики и сам вздрагивал, когда вспоминал те времена. В обычное время его приступы удушья и кашля и вправду сошли почти на нет, а вот на концертах это случалось сплошь и рядом. Бывало такое, что после особо быстрых и ритмичных песен из репертуара он просто начинал задыхаться и падал плашмя из-за своей ударной установки, частенько ещё и обрушив на себя барабаны. Йошики почти терял сознание, ползал в полуобмороке по сцене, хрипел и хватал воздух ртом, он чувствовал себя так, будто истекает кровью из каждой точки, умирает. Но он отчаянно цеплялся за свою жизнь; в конце концов на сцену выскакивали ассистенты, поднимали его, буквально на руках тащили в гримёрку и откачивали при помощи кислородного баллона. Только тогда Йошики кое-как приходил в себя и мог играть дальше. И уж если Хиде говорит, что это была жуть, значит, зрелище и вправду было весьма и весьма неприятное.       — В детстве было ещё хуже, я задыхался от всего подряд, — Йошики покачал головой. — Не знаю уж, источники мне помогли или что-то ещё, но в любом случае, я рад, что этого больше не происходит. Может, и у тебя плечо пройдёт.       — Не пройдёт, — Хиде обречённо улыбнулся. — А если даже пройдёт, то опять травмируется на следующий же день, я ведь постоянно гитару на ремне держу. Из этого круга не вырвешься, только совсем прекращать играть, но это не мой вариант. А так можно лишь облегчать боль регулярным массажем.       — Если бы ты мне позволял, я бы тебе хоть каждый день этот массаж делал. Но ты же не даёшься, — слегка сердито протянул пианист и хитро глянул на него краем глаза. — Сегодня даже не вздумай отнекиваться.       Хиде ответил ему кривоватой улыбкой.       — Не буду. Я же помню, зачем мы сюда приехали.       До гостиницы было десять минут неспешным шагом, и даже такого короткого времени вполне хватило, чтобы надышаться влажным воздухом и полюбоваться местными красотами. Рёкан находился в стороне от улиц, на небольшом возвышении, куда вела довольно длинная лестница. На ресепшен их встретила приятная молодая женщина в чёрной юкате, она же потом проводила до номера на третьем этаже и мягким грудным голосом спросила, во сколько будет удобно завтракать и ужинать и когда следует раскладывать футон. Получив ответы на свои вопросы, кивнула, попросила, если что, тут же обращаться на стойку регистрации и, пожелав приятного отдыха, удалилась.       Номер был просторный, из двух комнат, оформленный в традиционном стиле: стены, обитые деревом, низкая светлая мебель, столик, несколько кресел и диван. Всё это было наполнено каким-то приглушённым, мягким желтоватым светом. Лёгкие раздвижные двери из гостиной вели на небольшую террасу, с которой открывался вид на гору Фуджи. Здесь тоже стоял маленький столик и пара удобных кресел, а сбоку, за полупрозрачной перегородкой, возвышалась прямоугольная деревянная ванна, в неё из маленького фонтанчика на стене с умиротворяющим журчанием текла дымящаяся вода. Высунувшись на секунду наружу, Йошики с наслаждением вдохнул свежий воздух, от которого почти сразу начинала кружиться голова.       — А здесь очень уютно, — весело сказал за спиной Хиде, осторожно опустив на пол сумку и сбросив наконец с головы явно надоевший ему капюшон толстовки. — И тихо, что самое главное…       — Ну, я же пообещал тебе, что никто нас не побеспокоит, — пианист улыбнулся и, оставив створку приоткрытой, повернулся к нему. — Ванна здесь тоже отдельная, так что можешь не волноваться, голым тебя никто, кроме меня, не увидит.       Хиде слегка порозовел, тихонько фыркнул в ответ и принялся выпутываться из куртки.       — Только вот хорошо бы эта девушка с ресепшен была далека от музыкального мира и нас не узнала, а то завтра все журналы будут обсуждать, с какими целями мы с тобой вместе поехали на курорт и чем занимались в этой самой ванне. Вот уж дадут волю фантазии…       Йошики дёрнулся. Да, вот этого бы и впрямь не хотелось, если об их отношениях кто-то прознает, мало не покажется, по костям растащат обоих и вытянут на свет все похождения. С распада «X» прошло всего несколько месяцев, тема ещё горячая, учитывая, каким громким скандалом она сопровождалась, так что таблоиды не упустят случая нагреть на ней руки. Такая потрясающая новость, как любовная связь бывшего ударника и лид-гитариста культовой группы, станет для всех СМИ настоящим подарком.       — С каких это пор тебя резко начало волновать мнение окружающих? — с усмешкой спросил Йошики и с наслаждением потянулся.       — Мнение меня ничьё и не волнует, плевать, кто там что думает. Но мне не хочется личные отношения выносить на всеобщее обозрение, — Хиде пожал плечами, — чтобы кто-то знал, с кем я трахаюсь и в каких позах. Такое никому ещё на пользу не шло. Личная жизнь на то и личная, что только двоих касается, вот!       — Всё, всё, я понял, не кипятись, — пианист примирительно приподнял руки. — Я вполне разделяю твоё мнение. Не волнуйся, думаю, местный персонал хорошо умеет язык за зубами держать, его за болтовню о клиентах по головке не погладят. Лучше подумай, какие у нас планы?       Хиде улыбнулся и через голову стянул толстовку, оставаясь в ярко-розовой футболке.       — Я предлагаю переодеться и пойти погулять по окрестностям. Посмотрим, что тут поблизости есть, пофоткаемся, даже до озера по канатной дороге можем прокатиться… К обеду как раз устанем как следует и вернёмся, будет хороший повод залезть в ванну. Как тебе такая идея?       — Одобряю, — кивнул Йошики и потянулся к своей сумке.       Гуляли они в итоге очень долго, к обеду вернуться и не получилось. Сначала бродили по маленьким торговым улочкам, рассматривая прилавки с немудреными сувенирами, многие из которых были почему-то с аниме-тематикой — Хиде даже в какой-то момент исчез из виду, а потом вернулся, держа плюшевую Рей Аянами из не так давно вышедшего и прогремевшего «Евангелиона», и с видом маленького мальчика, вручающего маме собственноручно нарисованную кривоватую открытку, протянул игрушку возлюбленному. Йошики, и так умилённо наблюдавший за ним, чуть не расплакался и всю оставшуюся прогулку таскал куклу в руках. Хиде вообще растерял куда-то всю свою апатичность и нервозность, он весело крутился рядом, то отбегал куда-то в сторону, то почти прижимался к Йошики, без конца щёлкал полароидом, радостно показывал медленно проявляющиеся фотографии и убирал их в кармашек сумки. Йошики улыбался, то, что Хиде наконец-то пришёл в хорошее расположение духа, очень радовало. Но всё равно на душе у пианиста было неспокойно.       Закончив с осмотром местных достопримечательностей и изведя на фотографии три кассеты, Хиде с готовностью потащил возлюбленного к станции фуникулёра, а потом — на канатную дорогу. Маленький вагончик слегка покачивался на тросах. Хиде прилип к окну, с вожделением рассматривая открывающийся вид на Фуджи. А Йошики тихонько цеплялся за его пальцы, нервно сглатывая и стараясь не дрожать. Он никогда не смог бы назвать себя фанатом такого времяпрепровождения, всё-таки побаивался слишком большой высоты, и даже потрясающий пейзаж за стёклами в этой ситуации не сильно его будоражил. Успокоился он только тогда, когда вагончик наконец спустился к озеру. А там был поход в гору по знаменитой аллее с многовековыми кедрами, осмотр местной гордости — старинного храма… Словом, небольшая прогулка растянулась часов на пять, в рёкан они вернулись только к шести, оба не чувствующие ног, но безмерно счастливые. До ужина ещё оставалось немного времени, как раз хватило бы, чтобы слегка перевести дух.       — Красиво…       Вечером вид на горы с террасы казался ещё более завораживающим и таинственным. Прохладный воздух, в котором витал какой-то непередаваемый, сладковатый аромат, кружил голову, от стрекота цикад можно было одуреть. Пар, поднимавшийся от горячей воды, мгновенно сделал волосы влажными и оседал крохотными капельками на коже. Хиде запрокинул голову на бортик, его ладони бездумно бродили по спине возлюбленного.       — Ну вот… И чего, спрашивается, ты упирался? — Йошики легонько зажал губами кожу на его шее. Малиновые волосы облепили её и забивались в рот, пианист то и дело отводил их в сторону и жался к груди. Он тихо выдохнул в самое ухо Хиде и обнял его за шею. — Ну что, займёмся твоим плечом? Доверишь? — Хиде неуверенно кивнул. — Тогда повернись.       Гитарист выполнил просьбу, и Йошики невольно прикусил губу. Всё-таки вид в одежде и без неё — очень разные вещи. Ткань всегда как-то сглаживала фигуру, Хиде не казался таким измождённым, а вот стоило ему снять кофту, и становилось видно, что на самом деле он очень худой и угловатый, почти на грани. Точёные плечи, узкая спина, острые локти и колени. Позвоночник угрожающе выпирал под тонкой кожей. Справившись с замешательством, Йошики потянулся вперёд и уткнулся губами ему в затылок, зарываясь носом в мягкие волосы. Пальцами он принялся осторожно мять больное плечо, массируя, поглаживая, надавливая на впадинку между ним и шеей, именно там, где и впивался всегда ремень от гитары. Страшно было вспоминать, какие порой у Хиде оставались мозоли от него после концертов. Об этом знал только Йошики — сам ведь, качая головой, промывал их, намазывал заживляющей мазью и бинтовал, на что Хиде слабо улыбался ему. Но как бы там ни было, мышцы у него болели гораздо сильнее.       — Хиде, ты слишком напряжён… — пианист ласково погладил его между острых лопаток. — Расслабься. Хочешь, я массажное масло принесу? У меня есть, в сумке лежит…       — Если тебе для этого придётся вылезти, то нет, обойдусь, — Хиде глянул на него через плечо. — Не хочу оставаться тут один.       — Это заняло бы минуту, глупый, — Йошики улыбнулся и поцеловал больное место.       — Даже на минуту, Йо.       Хиде выдохнул, опуская голову и явно стараясь максимально расслабить спину.       — Да не гнись ты, ещё хуже ведь сделаешь. Выпрямись, вот так, — Йошики обнял его обеими руками и потянул к себе, заставляя откинуться назад и прижав спиной к своей груди, — и всё, закрой глаза и представь, что ты просто лежишь на кровати и отдыхаешь.       Он опять уткнулся носом во влажные малиновые волосы и продолжил массировать плечо. Стараясь облегчить себе задачу за неимением масла, Йошики поминутно окунал ладони в горячую воду, зачерпывал её и переносил на плечи и спину. Так и вправду было удобнее; уже буквально через пару минут он чувствовал, что возлюбленный больше не вздрагивает от каждого прикосновения и не пытается зажаться. Хиде разнежился, даже тихонько постанывал, запрокинув голову на плечо Йошики. На бледных щеках проглядывался розовый румянец, светло-карие глаза замутнели.       — А-ах… Чуть повыше, Йо… — Йошики послушно сместил пальцы, и Хиде закатил глаза. — Да-а-а, вот здесь… Хорошо…       Он тихонько дышал, приоткрыв рот и хватая губами воздух, а пианист уже еле держал себя в руках. Горячая вода, пар и ощущение прижавшегося к нему разомлевшего тела Хиде напрочь сносили крышу. Пытаясь подавить некстати накатившее возбуждение, Йошики дрожащими пальцами взял возлюбленного за подбородок, приподнял его голову и поцеловал в губы; они обожгли собственные, как раскалённые угли. Хиде вздрогнул, но не отстранился и даже наоборот, потянувшись к возлюбленному, раздвинул языком его губы и жадно углубил поцелуй. Так горячо, так сладко… Именно в такой момент Йошики хотел его, хотел как сумасшедший.       В голову очень невовремя лезли воспоминания об одной из петель, когда Хиде вдруг сказал, что ему хотелось бы как-нибудь побыть для Йошики женщиной. Каким же демоном Хиде тогда был. Каким дьявольски красивым он казался, как извивался и горел в руках Йошики. Как летали в его почерневших глазах яркие искры. Как громко и развратно он стонал, сводя Йошики с ума одними только этими звуками. Как лизал губы, когда насаживался сверху, как жарко целовал… Даже лишь мысли о том, чего, в принципе, в реальности так и не произошло, безумно заводили. Йошики даже упустил момент, когда Хиде неловко повернулся в его руках, перевалившись на живот, и сам впился в приоткрытый рот. Его пах непроизвольно потёрся о разгорячённую кожу, и Йошики дёрнулся, почувствовав, как сильно Хиде возбуждён; у него стоял так, что даже в горячей воде и при одном лишь прикосновении пианиста бросило в дрожь.       — Йо-о-о-о… — простонал Хиде, на секунду подавшись назад. Сквозь туман в глазах явственно проглядывалась жадность и какой-то даже голод. Едва глотнув воздуха, Хиде опять припал ко рту жадным поцелуем, и Йошики обеими руками притиснул его к себе — самому совершенно не хотелось отрываться от таких сладких, любимых губ. Они оба уже завелись, пианист мог думать только о том, что если они прямо сейчас, сию секунду не займутся любовью, он с ума сойдёт в буквальном смысле слова. — Нам… Нам надо пойти в постель… — еле выговорил гитарист, изнывая, запрокидывая голову и подставляя шею поцелуям. — В воде больно…       — Это тебе Таск рассказал? — прошипел ему в горло Йошики и потянул его за волосы. — Ничего не больно, я пробовал…       И вправду ведь пробовал, с Тайджи. Они чего только не попробовали, пока встречались, включая секс перед зеркалом под собственную песню, льющуюся из магнитофона, и в пресловутой горячей воде. А Хиде в ванной предпочитал только расслабляться уже после, прижимая к себе и нежно целуя дрожащего лидера.       — Не-е-ет, — капризно тянул Хиде, пока Йошики покусывал его за подбородок, — я просто знаю… Пойдём на футон, пойдём, пойдём…       — Не хочу вылезать… — Йошики прижал его к себе. — Хватит капризничать. Я всё равно тебя трахну, здесь и сейчас. А потом пойдём в спальню. И до утра, Хиде, — он поцелуями прошёлся по шее к груди, прикусил возбуждённо торчащий сосок, вырывая громкий вскрик, и поднял на Хиде загоревшиеся глаза, — до утра ты только мой…       Он мягко подхватил возлюбленного под бёдра, усаживая его к себе на колени. Хиде тихонько захныкал ему в плечо, чувствуя проникающие в тело пальцы, и Йошики опять на секунду пожалел, что забыл вытащить из сумки массажное масло.       — Потерпи… — шепнул он, легонько растягивая, подготавливая.       Такую пытку изнывающий Хиде долго терпеть не смог, перехватил его руку, отводя её и перемещая к себе на талию. Прикусив губу, он обнял возлюбленного за шею, слегка приподнялся из горячей воды, пошевелился, пристраиваясь, и стал медленно опускаться на него, потихоньку впуская в себя. В расширенных зрачках без всяких слов читалась боль, лицо у него буквально горело, Йошики успокаивающе гладил его по щеке, задевая пальцами острую скулу и распухшие, горячие губы. Качнувшись вперёд, Хиде уткнулся носом ему в щёку, явно пытаясь этим жестом выразить весь охвативший его ураган эмоций, и желание, и нежность, и готовность сделать всё, что Йошики только захочет, и свою любовь… Каждое прикосновение, каждый тихий вздох словно притягивали их друг к другу всё сильней и сильней. Хиде сам двигался, ускорялся понемногу, привыкая, всё охотней принимая в себя, почти до боли сдавливая коленями бёдра. Его пальцы отчаянно цеплялись за плечи пианиста, царапали, оставляя длинные красные борозды, но Йошики этого даже не замечал, обнимал его, обцеловывал, покрывал мокрую горячую кожу мелкими красными пятнышками. Негромкие стоны и вздохи эхом разлетались в голове.       …На футоне было непривычно. Вжавшись в простыню, Хиде изо всех сил сжимал пальцами подушку и цеплялся зубами за её уголок, казалось, он окончательно выпал из реальности, остро отвечая на малейшее прикосновение новым трепетом. А Йошики уже и сам будто пьянел, вжимаясь грудью в его худую спину, наглаживая горячий живот и бёдра, задевая ладонями остро выпирающие косточки.       — Люблю тебя… — хрипло шептал он в ухо, ударяясь в трясущееся тело, буквально вбивая его в прохладные простыни. Хиде задыхался, запрокинув назад голову и похабно высунув кончик языка; его пальцы легонько царапали ладонь Йошики, то сжимали её, то гладили. Он отдавался, вправду позволял возлюбленному делать всё, что вздумается, почти яростно бросался ему навстречу, насаживаясь сильнее, наверняка вызывая этим взрывы боли в теле. И этим только подстёгивал на всё более смелые движения, хотелось любить его до этой самой безумной боли, до слёз, до сорванного от криков голоса. Жмурясь, Йошики наклонился к нему, оттягивая за волосы и по звуку дыхания находя приоткрытый рот; такой грубый, глубокий поцелуй, но прерывать его не хотелось. Хиде прикрыл замутнённые глаза, закинул руку на его шею, соскользнул на секунду, переворачиваясь на спину и вновь притягивая пианиста до невозможности близко к себе. Дрожа, он обвивался вокруг возлюбленного, как лиана, почти до крови кусал губы, краснел, дыхание стало уже совсем сиплым и рваным. А Йошики до боли терзал его губы, спускался, давая передышку, на шею, и просто дышал, дышал им, упивался…       И так до утра, до бесконечности, пока не останется сил лишь на то, чтобы прижимать его к себе и целовать в истерзанные губы, наблюдая, как рассвет заливает всё вокруг волшебным розовым сиянием. И пусть эти моменты будут казаться такими короткими, но никто не сможет их отнять.

***

      Вечер первого мая начинался как обычно — едва успев вернуться домой из рёкана и переодеться, Хиде убежал на съёмки. А перед этим поцеловал возлюбленного и в очередной раз пообещал сильно не напиваться, на что Йошики, всё-таки не выдержав, криво улыбнулся краем рта. Каждый раз одно и то же: Хиде клятвенно обещает ему быть трезвым, а в итоге около двух часов ночи Хироши притаскивает его домой буквально у себя на спине, они вместе с Йошики пытаются уложить пьяного буяна спать, а Хиде отчаянно размахивает руками и заплетающимся языком вопит, что он трезвее трезвого. Проходили уже не один раз.       Йошики пересматривал свои тексты и пытался сосредоточиться на них, успокаивая себя. Он больше не слышал этого бесстрастного тиканья часов, но тревога всё равно даже не собиралась никуда уходить. И Йошики опять не мог найти себе места, где она бы его не достала, и бродил, как лунатик, по квартире, держа в руках распечатки.       Каково же было его удивление, когда всё в очередной раз пошло не по плану — Хиде вернулся домой сам, без брата, он был слегка навеселе, но не пьяный в хлам, как обычно, даже не икал и почти не шатался. Он вполне мирно рассказал возлюбленному о премьере песни и о посиделках с коллективом, а потом, сославшись на усталость, сказал, что хочет лечь спать. И пожаловался на опять начавшее ныть плечо, проклятый ремень всё-таки сделал своё дело, хотя Хиде уверял, что болит оно гораздо меньше обычного. Йошики долго возился с ним, опять массировал и разминал мышцы — угомонились они в итоге только около четырёх. И неожиданно для себя Йошики опять провалился в уже знакомую черноту, уснул, прижавшись к возлюбленному, так глубоко, что ему даже не снились никакие кошмары. Но проспал недолго, проснулся по привычке в восемь, когда солнце уже вовсю светило в окна, и снова обнаружил себя в одиночестве.       В горле тут же встал тугой липкий ком, сердце, словно холодными пальцами, охватил ужас.       — Хиде!       Йошики вскочил и вылетел из спальни, заглянул на кухню, в ванную, в прихожую — во все места, где в прошлые петли находил Хиде мёртвым. Но возлюбленного нигде не было. Боясь, что произошло нечто ещё более ужасное, Йошики на негнущихся ногах прошёл в гостиную, опустился на диван, притягивая к груди колени, и принялся нервно кусать губы. Неужели не получилось? Но если опять всё пошло по кругу, то куда Хиде подевался? Он всегда погибал в одно и то же время, в семь тридцать утра, об этом говорили приезжавшие по вызову и безрезультатно пытавшиеся откачать его врачи, так часто, что Йошики крепко это запомнил, то есть, он уже полчаса как должен лежать возле двери ванной с полотенцем на шее…       Он услышал, как громко хлопнула балконная дверь, и подскочил от неожиданности. А спустя пару секунд послышался недоуменный голос Хиде:       — Йо, ты где?       Не веря собственным ушам, Йошики почти бегом вернулся в спальню. Хиде растерянно маячил возле кровати и крутил в подрагивающих пальцах мобильник; услышав шаги, он повернул голову и улыбнулся:       — Вскочил уже? А я думал, что тебе в кои-то веки отоспаться захочется… — он пошатнулся и едва не упал, когда Йошики буквально прыгнул на него, повиснув на шее и ткнувшись носом прямо в больное плечо. — Ой-ой, осторожнее… Ты чего, принцесса?       Даже если бы Йошики хотел ему объяснить, что происходит, не смог бы. Со всей силы сжимая возлюбленного в объятиях, он едва слышно всхлипывал и жмурился, но это уже было от счастья, а не от боли. Живой, живой. Неужели проклятие всё-таки наконец отступило? А не подозревавший о его мыслях Хиде поцеловал его в макушку и принялся гладить по волосам.       — Ну-у, что случилось? Что за внезапное соревнование по обнимашкам? Плохой сон приснился?       — Приснился, — Йошики поднял на него заплаканные глаза и улыбнулся. И вправду, пусть весь этот ужас с петлями теперь будет как затяжной кошмарный сон, от которого они оба наконец пробудились, и не более того. — А ты сам-то чего вскочил, Хиде?       Хиде показал ему телефон.       — Мама внезапно позвонила, а я не хотел тебя будить, вот и пошёл на балкон. Заодно на рассвет полюбовался, пока разговаривал с ней, — он улыбнулся и кончиками пальцев дотронулся до щеки. — Ну, будем завтракать, или хочешь ещё немножко поспать?       — Пойдём завтракать, я вполне выспался…       Хиде поцеловал его в висок и мягко потянул за руку.       — Знаешь, что мне приснилось? — вдруг весело спросил он.       — Что? — Йошики качнул головой.       — Что я опять покрасил волосы в зелёный цвет, — Хиде округлил глаза и, изобразив задумчивый вид, поднял взгляд к потолку. — Теперь думаю, может, это не такая уж плохая идея?       Вопрос был риторический, потому что Хиде тут же засмеялся, а следом за ним — и Йошики.       А в Токио тем временем мирно наступало утро второго мая…