— Но я скучаю за тобой, понимаешь? За — значит, мое место рядом с тобой, около тебя, — Марьяна в подтверждение спускается на сиденье чуть ниже, жмется к грудной клетке Вики. — Значит я всегда буду стремиться в твоем направлении, буду хвататься.

Марьяна юная совсем, окрыленная сверхидей о высшем предназначении, всё ищет внутренний стержень, – и находит в состоятельной коллеге отца. Виктория, в тайне для вороноволосой кокетки просто Вика, в жизни потеряна, видимо, раз с багажом опыта за плечами и морем возможностей, мягко вздыхает, когда Марьяна выбегает в окне между в парами легком пальто, и Вика, прочитав пару нотаций, сладко целует острые ключицы.

Марьяна незаметно, как ранняя весна в особенно дождливый февраль, уместилась в стабильной и структурированной жизни Виктории Райдос. Марьяна каждый вторник покупала ей американо, однажды принесла на съемки сладкую хурму, приятно растекшуюся по шершавому языку. Марьяна писала забавные сообщения, аккуратно «подкусывала», нежно смотря исподлобья серо-голубыми. Марьяна ластилась, терлась щекой о волосы с запахом сандала, прижималась ближе, до спертого воздуха, перед прощаниями.

Вика хмыкает, огонек в глазах вспыхивает резко, а Марьяне рыдать сильнее хочется. Огонек обсидиановый её оживляет, все косточки на место возвращает, ритм сердца выравнивает – словно она кукла на шарнирах, которую Райдос разбирает и собирает. Марьяна хочет себе рот обеими руками закрыть, зубами собственный язык откусить, ртутью гортань заполнить. Лишь бы не дать нежности и трепету покинуть чертоги сознания. Не дать им преобразоваться в слова откровенные, которые не нужны ей.

– Опиши его. Опиши голод свой. – Он не человеческий, Вика, – Марьяна руки в волосы шелковистые запускает, жмется к ловкому языку. – Будто по пустыне пять лет и пять месяцев идешь, а потом, когда к воде приходишь, она твою жажду утолить не может. И ничто больше не сможет, кроме персиковой кожи с запахом сандала.