«Эти укусы и засосы — мои метки на тебе. Багровые, лиловые, любые — они мои, и они служат знаком того, что ты принадлежишь мне. Никакая тоналка их не скроет, как не скроет и того факта, что ты мой, просто смирись», — и он смирился. Попросту потому что иного выхода тот ему не оставил ещё в самом начале, когда они бездумно переступили порог дозволенного и назад дорога была закрыта раз и навсегда. Впрочем, ни один из них назад даже не подумал оборачиваться.

Эти двое до закипания крови в жилах ненавидят друг друга. Питают самые тёмные, отрицательные, уничтожающие самое хорошее в душах обоих чувства. Постоянно проклинают их когда-то полноценный дуэт. Раз за разом желают друг другу смерти. Но это никогда не мешало им доверять свои жизни бывшему напарнику. Также не мешало Дазаю каждый раз по первому зову бросать даже самые важные дела и мчаться к рыжеволосому, помогать ему забыться, забирать весь негатив и даровать истинное наслаждение.

Художник захлёбывался частыми горячими слезами. Его терзало пронизывающее всё сознание чувство неминуемой безысходности и невыносимой несправедливости.

Я смотрел на плавные движения его рук, пока держал ватман, на изящные, длинные пальцы, так быстро водящие по абсолютно белой бумаге и невольно «выпал из мира» вновь. За созерцанием такого, несомненно, залип бы любой. Это было так возвышенно, так отстранённо-прекрасно, так недосягаемо, что руки сводит. Хотя, немудрено, омега же. Эти прелестные произведения искусства, как говорил отец, созданы ради того, чтобы ими любовались и их красотой восхищались подобные мне. Не спорю.

Могу ли я сделать тебя своей собственностью? Спрятать ото всех и вся? Могу только я любоваться твоей прекрасной красотой? Могу ли лишь я трогать тебя? Конечно могу, ты ведь более, чем не против этого.