« ... Смысл действительно оказался ведь найден, камнем лежащий прямо на поверхности, и родимая пристань его – пустота. Звенящая в ушах, голодно падкая на людские сомнения, присущие особо стеснительным и неуверенным в себе особям, она буквально кормилась этим, взамен выдавливая полнейшее равнодушие ко всему сущему. Оно защищало. Оно насильно показывало, распахивая отчаявшиеся очи навстречу громоздкому потолку, как же это потрясающе: быть самим воплощением пустоши. И я практически не замечал, как тонул в этой вязкой сероватой жиже, как затянуло меня прямо с головою в омут уныния, слабости и, к собственному же удивлению, – искреннего наслаждения происходящим. Я смотрел, как будто со стороны, на перекошенную гримасой ужаса физиономию, некогда принадлежащую мне, некогда способную широко улыбаться, обнажая зубы в глупой, наивной улыбке. Доверчивой и простой, открытой каждому как протянутая с тесной дружбой ладонь. А теперь я только скалился. Мстительно, озлобленно, затравленно и вымученно. Стался похож на свирепого зверя, подстреленного по осени зорким охотником; дикого, разъяренного зверя, которому чудом удалось уцелеть, не сгинув средь кучки опавшей листвы. Зверь не умер: не прекратилось дыхание, сердце привычно продолжило качать горячую кровь по хладным жилам, а массивные лапы все так же продвигались вперед, только теперь куда более осмотрительно, осторожно. Подчистую отразив отпугивающие повадки раненого животного, я отныне не позволял себе даже на жалкое мгновение вновь поверить в чистоту и надежность сего страшного мира. Пугающего, до безумия шумного и пыльного, который не раз и не два обошелся со мной, словно с вещью. Мои тощие, мои хрупкие пальцы продолжают, начинают снова истошно дрожать, стоит мне об этом всем лишь призадуматься... Лишь жалким краешком сознания подпустить пережитое к себе вновь поближе».