Насколько бы сильно Скарамучча не винил себя и ненавидел, он никогда не извинялся. Будто это было чем-то запрещённым. Табу, нарушив которое, он сразу становился никем, бессильной и ничтожной тенью себя. Даже в тот день, когда Кадзуха почти так же, как в этот раз, застал Скарамуччу в синяках и царапинах, со следами от верёвки на шее, когда дрожащими губами он что-то хотел сказать ему, но останавливал себя и запрещал, извинения так и не были произнесены.

Лучше просто не считать это чем-то серьёзным.