Минхо и Хёнджин сшиты из одних лоскутов и одними нитками, на них одни и те же заклёпки, но вот только внутри Минхо трещит и звенит, разрезая плоть своими острыми краями, разбитая мечта. И лишь стежки ловких Хёнджиновых рук способны по новой сшить сердце Минхо, заставляя биться его с живой надеждой, поселившейся между ребер.

И все же, даже среди холодных бездушных многоэтажек можно найти свое тепло, согревающее даже в самую холодную бурю. Теперь Хан уверен в этом полностью, а ещё уверен в том, что вляпался он в варенье из ягод и любви. А Минхо для него не просто пластырь, который заклеит все детские раны - он тот, кто поможет залечить их. И в каждом их подростковом поцелуе скрывается множество чувств. Все они впитываются вишнёвым блеском и розовеют пятнышками на мягких щеках, усыпанных поцелуями.

И, видимо, вот он — конец Ким Сынмина. Наступает он, когда Хо освобождает руки, отставляя алкоголь немного дальше, и упирается одной, которую обвивали вздутые вены, в толстую столешницу, нависая над Сынмином. Он под звук свиста и воплей их общего друга Феликса, чьи веснушки слились в красные от алкоголя пятна, ведёт языком по груди Сынмина. На языке оседает вкус соли, смешанный с кислым соком. Минхо полностью слизывает небольшое пятно, а после поднимается и выпивает текилу.

Они были с двух разных планет. Пока Чанбин был тем самым золотым ребенком и сыном маминой подруги, то Минхо сидел с друзьями на больших баллонах с сигаретой, зажатой в зубах. Но их объяединяли ленивые поцелуи и нелюбовь к своей жизни.

Стилисты потрудились над новым образом Сынмина для грядущего камбэка слишком уж хорошо. Теперь Хван точно слюнями, которые он на него пускает просто захлебнется.