Струнная полночь

      — Оминис, прекрати! — раздаётся голос Себастьяна на весь коридор.       — Ты мне обещал, Себастьян! — не отступает Оминис.       Себастьян закатывает глаза, спрятав руки в карманы мантии. Ссора продолжается уже около двадцати минут и парни никак не могут прийти к согласию. Единственная кто препятствует вцепиться друг другу в глотки — это Медея. Она отчаянно мечется между обоими, в который раз выслушивая взаимные претензии.       — Ты меня достал, Оминис! Я уже сказал, я перестал экспериментировать с тёмной магией! — настаивает Себастьян, переступая с ноги на ногу.       — Ты врёшь! — рявкает Оминис.       — Прекратите кричать, сейчас все сбегутся! — умоляет Медея, сдерживая Себастьяна и Оминиса обеими руками.       — Вот как? Значит я лгун, да? — вскипает Себастьян. — Как ты смеешь?       — Ложь не самое страшное, на что ты способен! — бросает Оминис в ответ, чем заставляет глаза Себастьяна вспыхнуть алым пламенем.       — И за этим ты привела его сюда? — он обращается к Медее. — Что бы я выслушивал этот бред?       — Нет… — трепещет она. — Всё чего я хотела — что бы вы успокоились и поговорили. Мне надоело быть шариком для пинг-понга! Пожалуйста, давайте всё обсудим…       — Нечего обсуждать. — вклинивается Оминис и указывает пальцем на Себастьяна. — Он опять использовал тёмную магию.       — Я не…       — Не лги мне!!! — орёт Оминис, ураганом прорвавшись к Себастьяну. — Мои чувства не обманешь! Я знаю, страницы каких книг ты перелистываешь по ночам, какие заклинания шепчешь пока думаешь что я не слышу! И… — из сердца к горлу подкатывает ком, потому что всё предыдущее не идёт ни в какое сравнение по степени важности с тем, что он собирается назвать дальше. — Медея попала в больничное крыло из-за тебя!       — Оминис… — она пытается его смягчить, но он отмахивается от её попытки.       — Эгоист! Если бы требовалось пожертвовать нашими жизнями, ты бы это сделал без раздумий!       — Значит вот как… — мрачно отзывается Себастьян, сложив руки на груди. — Ты считаешь меня таким монстром?       — Ты им становишься. — уже тише, но с прежним надрывом отвечает Оминис.       — Я хочу спасти сестру и если ради этой цели мне придётся прибегнуть к тёмным искусствам — я это сделаю. А ты просто трус, Оминис. Твоя травма не даёт тебе смотреть на мир шире. Ты не понимаешь какого это — терять того кого любил всю жизнь!       — Себастьян… — роняет Медея, но сила его слов уже достигла цели.       Оминис отстраняется, в глазах будто что-то потухло в одно мгновение. Безвольно опустив руки он несколько раз кивает.       — Что же… Ты сказал то что думаешь. Как всегда. Надеюсь ты собой доволен.       Вынув из кармана палочку, уходит прочь, чувствуя как разрастается камень на сердце. Поворачивая за угол он только слышит как Медея обращается к Себастьяну:       — Как ты посмел?!..

***

      Оминис покидает библиотеку раньше запланированного времени. Спрятать переживания за страницами учебников не вышло, знания просто не лезут в голову когда в груди огромная брешь.       Столько лет жизни бок о бок с Себастьяном, а он так и не привык что иногда его слова подобны ядовитым стрелам, бьющим точно в цель. И что самое главное — непонятно, это случайное попадание, или итог тщательно продуманного плана — сделать больно. Стены давят на мозг, пламя от свечей и факелов хоть и является незримым, прожигает прямо насквозь. Дурно от самого запаха замка, от того как шаги разносятся по пространству, как холодная беспощадная луна светит в окно. Её свет ощущается прикосновением ледяного дыхания, которое заставляет всё живое сходить с ума. Оминису и самому кажется, что это с ним происходит. Даже гладкая кожа на лбу покрылась испариной.       Нужно остыть, нужен свежий воздух… А ещё лучше…       Есть одно место, где его никто не побеспокоит. Где можно излить свои эмоции, оторваться от реальности, перекрыть связь между душой и страданиями, наполнить её кислородом, расправить плечи… Почувствовать себя живым, почувствовать себя безо всяких изъянов.       Оминис разворачивается и ускоренными шагами направляется к своему месту силы. Он взволнован, предвкушение прекрасного заставляет забыть о ссоре с Себастьяном. Даже лёгкая улыбка трогает уголки тонких губ. Осталось завернуть за угол.       Шаги. Слышны фрагменты фраз — это Поппи и Крессида. И он бы прошёл мимо, пропустив их разговор, если бы не…       — …Я не понимаю, почему Себастьян до сих пор не встречается Медеей?       Лицо Оминиса искажает удар молнии. Девушки говорят тихо, но это «тихо» это для обладателей зрения. Тем, кого наделили даром слышать даже сквозь стены без труда можно разобрать каждое слово.       — Я не знаю. — отвечает Поппи. — Я постоянно её спрашиваю, почему они не вместе а она всё отшучивается. Говорит, что её устраивает моя компания и Крыланы.       — Я всё жду когда он решится. Честное слово, его взгляд на неё можно добавлять вместо сахара в чай.       Оминис шумно выдыхает, сжав кулаки. Облегчение сгорает, оставив после себя почерневший след. Ноги врастают в пол, а челюсть сжимается так сильно что ещё немного, и трещины поползут по зубам, словно они сделаны из яичной скорлупы.       Себастьян и Медеея…       Грудь рассекает острым клинком от этой мысли. Значит… Именно так эти двое выглядят для окружающих? Все видят Медею в роли девушки Себастьяна Сэллоу и ждут когда наконец между ними падут последние преграды? А как же… Он?       Медленным шагом, практически растеряв энтузиазм Оминис движется к музыкальному кабинету.       Он слишком привык к тому, что Медея не принадлежала никому в этом замке. Что она позволяла хоть иногда коснуться своей ладони, поправить волосы, которые пахли чем-то неуловимо сладким. Показала простейший способ завязать галстук, провела один раз тайком в гостиную Когтеврана, когда ему не спалось.       Что если…?       Конечно Себастьян никогда не делился рассказами о своих истинных чувствах к ней. Но, возможно, его однажды брошенная случайно фраза о том, что Медея красивая имеет под собой куда более глубинный смысл.       Эта мысль стальной хваткой берёт Оминиса за горло, злит, расстраивает, взрывается и царапает осколками душу. Двигаясь дальше по коридору он старается изгнать из головы одно воспоминание, которое она ему подарила в день его рождения. И оно было куда весомее каждого подарка.       Когда стихла музыка, смех, когда Себастьян оставил их на балконе поздней ночью, она вдруг обняла его и ещё раз поздравила. Не так, как в первый раз прозвучали её слова. Они были глубже, увесистее, будто за ними крылось признание. Медея и не догадывалась, что в его жизни это был первый физический контакт с человеком, к которому проснулись чувства. Тёплые, нежные. Ему хотелось обернуть своё сердце вокруг Медеи и он бы это сделал. Если бы не подул ветер и не обрушил на их головы дождь с грозой.       В музыкальном классе тихо, последняя репетиция должно быть закончилась час назад. Оминис избавляется от мантии, бросив её на притаившийся в объятиях света свечей диван с пёстрой обивкой, на которой изображены парящие в красных небесах журавли. Палочка здесь ему не понадобиться. Как и в спальне Слизерина, ему слишком хорошо известен здесь каждый метр пространства. Ослабив галстук он шагает к своему источнику успокоения.       Тонкие пальцы гладят глянцевую поверхность крышки рояля. Уже одно это заставляет выдохнуть, выпустить пар.       — Привет, дружище.       Указательный палец скользит по изгибу корпуса. Оминис улавливает в этой детали схожесть с фигурой Медеи. Силуэт её талии показался таким же изящным в собственных руках.       Трепет проносится сквозь каждую клетку… Вот бы ещё раз повторить этот момент, вот бы избавиться от всех в мире, кто вечно нарушал страну их уединения. Не давая произнести важные слова, совершать значимые поступки. В конце концов упасть перед ней, обрушив голову на колени, чтобы она гладила его волосы.       Выбросив эту фантазию из головы, как нечто опасное и ядовитое, Оминис наконец садится на скамейку для игры на фортепиано. Немного подкручивает высоту, чтобы колени не упирались в корпус клавиатуры и можно было держать спину прямо. Подставка для нот остаётся нетронутой: в ней нет нужды, мелодия запечатана в памяти, а моторика отработанная годами позволяет идеально владеть каждой клавишей.       Все ненужные мысли вытесняются из головы, когда Оминис берёт аккорд, проверяя настроили ли инструмент. Он улыбается: звук стал гораздо чище, значит игра принесёт куда больше удовольствия чем в прошлый раз.       О том с чего начать свой концерт для пустующей аудитории он не раздумывает долго. Пальцы касаются клавиш, изображая сплетение из звуков, он запрокидывает голову, давая левой руке сыграть вступление. Мелодия правой руки, нежная, трепетная, весомая, как начало великой истории.       Больше нет страхов, нет ссор с Себастьяном, нет отголосков прошлого, нет ничего, кроме ударяющих молоточков о струны, запаха нотных сборников, лежащих высокой стопкой в углу кабинета и волшебства, с которым волны идеально звучащего инструмента расходятся в стороны.       Оминис закрывает глаза, утопая по самую душу в процессе, выворачивая себя наизнанку. То, чем он так усердно отгораживался от мира разбивается об ощущение полного единения с инструментом. Он старается рассчитать идеальное время чтобы нажимать правую педаль, не давая звукам перемешаться в кучу и нарушить такую ценную гармонию, которую создают его пальцы.       В музыкальном искусстве нет картинок, нет букв, нет того, что нужно демонстрировать физически. Идеальный вид искусства для человека, который никогда не видел и не увидит мир. Но это не значит, что под романтическим океаном мелодии не прячется осязаемый образ. Беря октавный аккорд Оминис прекрасно знает, что это — удар собственного сердца. Следующий за ним мотив — чувства. А если сложить каждый звук то получится незримый коллаж из разных образов.       Незнакомка вышедшая из крипты. Незнакомка обретает имя — Медея. Гнев на Себастьяна заменяется чем-то иным, когда её голос заставляет оторваться от любого занятия, каким бы важным оно не было. Её смех хорошо различим в толпе, а страсть к учёбе поражает до глубины души. Вместе с тем поднимается страх, что лучший друг подвергнет её опасности. И он подвергает. Крик в Скрипториуме, заставляющий забыть о горе из-за потери любимой тёти… Много других событий, которые лишь точки на карте. А между ними… Масса пересечений, создающих крепкую связь.       Вроде совместного написания эссе по зельям. Она была готова просидеть до закрытия библиотеки лишь бы помочь Оминису. Что-то тогда произошло… Как будто капля амортенции попала в кровь.       Оминис продолжает нажимать на клавиши, двигая головой так, будто он действительно видит чёрно-белую рябь, знает чем до отличается от фа внешне. Его восприятие максимально обострено, но сужено до вибраций, до возрастающей волны от пиано к форте и обратно, до движения колена при нажатии педали. Эмоции высвобождаются из его груди, текут к ключицам, затем к плечам, к локтям и несутся бурными мелкими потоками к кончикам пальцев.       Он вспоминает разговор осенью у фонтана, когда весь продрог от надвигающегося зимнего холода, слушая её рассказы. Древняя магия, хранители: она наконец открыла ему детали своей истории, даже немного всплакнула на плече, вспомнила Фига. А всего через минуту смеялась с его абсолютно нелепой шутки про Себастьяна.       — Твои глаза поразительны… Они… Цвета льда… — Медея будто невзначай проронила эти слова и замолчала.       Бурей проносятся руки по клавиатуре, громогласно беря аккорды, с последующим арпеджио во второй и третьей октаве. Вот оно — истинное отражение чувств. Цунами, что сносит к чёртовой матери конструкции прошлого, ломает парадигмы, вырывает с корнем привычный порядок вещей. Цунами не оставляет после себя ничего кроме разрушений, утаскивает в океан всё, отнимая жизнь. В случае Оминиса это не совсем так. Это цунами возвращает ему жизнь, пробуждает его так же, как чувство солнечного тепла поутру в родном поместье.       Когда кульминация сыграна, он переходит к более спокойной части. Совсем скоро будет конец. Звуки мягкие, тающие в воздухе. Мелодия резонирует с его мыслями, надеждами, страхами. Вдруг его — слепого, без семейной опоры, практически изгоя примут в свои объятия ещё раз. Как того самого. Вдруг однажды ему удастся обрести дом в её груди?       Оминис одновременно снимает кисти с клавиатуры и ногу с педали. Реверберация ещё хранит призрачные очертания музыки. Внезапно сквозь них Оминис отчётливо слышит шуршание мантии.       — Кто здесь? — шипит он, резко обернувшись.       Медленные короткие шаги. Он понимает, чьи ноги ступают по каменному полу.       — Прости, я не хотела тебя тревожить. — робко начинает Медея. — Оминис, ты потрясающе играешь, я и не подозревала, что ты умеешь…       Оминис не может ничего ответить. Язык отняло, когда он осознал, что она ступила в стены его источника силы и, мало того, слышала его игру, которую он никогда раньше не демонстрировал.       — Я… Эмм… — в голове вакуум, будто весь словарный запас стёрло заклинанием Забвения.       Медея оказывается рядом, Оминис чувствует аромат её естества. Пальцы, что только что ловко бегали по клавиатуре костенеют мгновенно.       — Можно я присяду с тобой? — аккуратно спрашивает Медея.       Оминису хватает мужества только на краткий кивок. Медея садится на скамейку. Места не так много, из-за чего её плечо оказывается прижатым к его.       — Оминис я… Мне жаль что Себастьян сказал тебе эти жестокие вещи. Ты этого не заслужил. — произносит она, разглядывая поверхность клавиш.       — Ты не должна извиняться за него. — отвечает Оминис тряся головой. — Эта выходка… В его стиле.       — Не волнуйся, я сделала всё чтобы ты был отмщён!       Улыбка озаряет лицо.       — Вот как? И как же расплатился мистер Сэллоу за свой ядовитый язык?       — Отсуствтием возможности списать у меня контрольную работу завтра по Истории магии, а ещё — я больше никогда не буду ему подсказывать, пока он не приползёт к тебе на коленях извиняться!       — О Мерлин, ты жестокая. — усмехается Оминис.       — Жестокость за жестокость. — пожимает Медея плечами. — Будет знать как тебя обижать.       Оминис внезапно умолкает.       — Что такое? — спрашивает Медея, вглядываясь в его глаза.       — Мне нужно было тоже как-то ему отомстить за то, что ты пролежала неделю в больничном крыле.       — Забудь, Оминис. — отмахивается она. — Я сама тогда поскользнулась и упала в логово к топеройкам.       — Он должен был не сводить с тебя глаз, раз уж они у него имеются. — сурово бормочет Оминис, стискивая корпус рояля.       — В любом случае… Спасибо что приходил ко мне тогда и приносил книги, иначе я бы умерла со скуки.       — Всегда рад помочь. — тепло отзывается Оминис.       Он бы перенёс ей по одному тому всю библиотеку, если бы она попросила.       Повисает молчаливая пауза. ощущение такое, будто воздух стал твёрдой материей и её можно разрезать ножом.       — Скажи… — прерывает паузу Медея. — Почему ты не говорил, что умеешь играть?       — Ну… Не люблю выставлять свои умения напоказ. К тому же, руководитель хора тут же нашёл бы для меня место в афише для школьных концертов, а я не люблю играть на публике.       Медея кивает.       — Ты всегда такой скрытный. Мы давно дружим а у меня чувство, будто я знаю тебе лишь на тридцать процентов.       Оминис склоняет голову, даже не видя Медею он знает, что если наклониться чуть ниже, коснётся кончиком носа пробора её причёски. Они так близко сейчас, что тело забывает о необходимости дышать. И её интерес так безоговорочно приятен…       — Я же не Себастьян, что бы трындеть без устали о своей персоне двадцать четыре на семь.       По кабинету разносится хрустальный смех.       — Да, ты действительно совсем не такой. Но позволь мне добавить к тридцати процентам ещё десятку.       — И что ты хочешь знать? — интересуется Оминис, оперившись локтем о край инструмента и положив подбородок в ладонь.       — Ну… Хотя бы о твоей любви к музыке. Как ты можешь играть если ты… Ну…       — …Слепой? Говори прямо, не стесняйся. — быстро проговаривает Оминис. — Помнишь, я уже однажды говорил тебе, что слепота заставляет тело обострить другие органы осязания?       — Да, помню. — отвечает Медея, повернувшись к Оминису так, что касается его коленями.       Колючий трепет мешает собрать из слов толковую мысль. Но сделав несколько глубоких вдохов ему наконец удаётся взять себя в руки. Медея видит как он задумался, как касается подушечками пальцев белых клавиш, осторожно, словно это хрупкие крылья бабочки.       — Пока остальные довольствуются красками, светом и тенью, чертами, мазками окружающего мира в моей вселенной краски — это звуки, ощущения, запахи. Я могу услышать сколько пальцев ты показываешь, даже если ты спрячешь руки за спиной. Могу уловить как меняется выражение лица, как ускоряется твоё дыхание и…       — Какой звук твой любимый? — внезапно даже для себя роняет Медея, всё ещё следя за пальцами Оминиса.       Он замолкает. Ему сложно признаться что самый любимый его звук — это удары её сердца. Он слышит их прямо сейчас, и они… аномально быстрые.       Приходится приложить усилия, чтобы совладать с собой и не спросить, почему её дыхание потяжелело и участилось.       — Звук инструмента, конечно. — нервно усмехается Оминис, пряча в самую глубину свой секрет, как хищник добычу.       — Кто тебя научил играть?       — Вначале родители наняли мне преподавателя, но заниматься со слепым ребёнком ему оказалось не под силу и он отказался. — Оминис сконфужено выдыхает. — А мне нравилось, и я просто стал подбирать на слух мелодии, которые отец любил слушать в кабинете пока работал.       — Оминис это поразительно… — восхищённо шепчет Медея, указательным пальцем нажимает белую клавишу.       Звук режет пространство и эхом отражается от стен.       — Ля третьей октавы. — усмехается Оминис.       — Вот как? А это…       Новый звук, более низкий.       — Фа диез малой октавы. — отвечает Оминис.       Тогда Медея хитро ухмыльнувшись нажимает вместе три клавиши и Оминис кривит лицо от дисгармонии.       — До диез, ре диез, ми.       — Я бы сказала что ты всё угадал правильно, но я понятия не имею, что из них что. — смеётся Медея.       — Могу показать. — предлагает Оминис.       — Правда? Всегда мечтала научиться играть на каком-нибудь инструменте.       — Тогда… Дай мне свою руку.       Оминис пододвигается ближе и между их дыханиями не остаётся обычного воздуха. Сердце проделывает кувырок, когда он чувствует нежную и хрупкую кисть Медеи в своей. Другой рукой прощупывает её костяшки, суставы на подвижность. Её пальцы похожи на пальцы ребёнка, с ровными гладкими чуть отросшими ноготками. Кожа словно китайский шёлк, который так любит метрами закупать мать для своих роскошных нарядов.       Кровь приливает к щекам Медеи, она чувствует как время замерло. Только они двое в пустом музыкальном кабинете при свете свечей, по небу медленно ползёт луна.       Оминис мысленно измеряет расстояние между её мизинцем и большим пальцем. Нет, вряд ли с такой маленькой кистью она сможет взять широкий аккорд. Но попытаться стоит.       — Расслабь кисть. — просит он и специально пальцем поглаживает выпирающую косточку.       Рука Медеи обмякает.       — Вот так. — он берёт её указательный палец и ставит на до первой октавы.       Нажатие куда более уверенное, чем те что делала она. Сразу видно что рука в руках мастера.       — Это до.       Оминис поочерёдно показывает каждую клавишу, даже не повернув головы к инструменту. Названия нот он с каждым разом нашёптывает в ухо Медеи всё тише. В какой-то момент случайно касается нижней губой кончика уха и она тут же отдёргивает свою руку.       — Прости.       — Ничего…       Она несколько раз сухо прокашливается, пытаясь избавиться от кома в горле. Чтобы отвлечься от тонких губ на уровне собственных глаз смотрит в окно, где во всей красе сияет луна.       — Полнолуние…       Пристыжено кусает губу, потому что знает, что Оминис никогда не сможет отличить ночь полнолуния от любой другой…       — Прости… Ты…       — Не извиняйся, я прекрасно осведомлён о том что такое полнолуние. Как оно сводит с ума по ночам. Я чувствую свет луны прямо сейчас на своей шее. — Оминис говорит очень тихо, знает что Медея близко настолько, что услышит его слова.       Медея внимательно его разглядывает и действительно, — полоска света застыла на шее и утонула в аккуратном воротнике рубашки.       — К тому же, я знаю, как оно звучит. — Оминис разминает руки и вновь притрагивается к инструменту.       Этот мотив невозможно не узнать — Лунная Соната Бетховена. Тяжеловесная матовая мелодия так хорошо сочетающаяся с белоснежным ликом, застывшим где-то далеко в небе.       Медея и сама застывает, наблюдая за тем, как сосредоточенно Оминис ведёт мелодию, как луна касается его лица, когда он опускается над клавиатурой. В этом приглушённом свете он похож скорее не на аристократа, а на принца с иллюстрации книги сказок для девочек. Мистического героя, который никогда не снимает своей ауры, скрывая себя настоящего от других. Но скрывает ли он себя прямо сейчас?       Река из музыки заражает Медею глубоким проникновенным чувством. Сейчас её тянет к нему как никогда прежде, хотя ещё после дня его рождения она была готова поклясться, что сильнее чем во время сокровенного объятия её никогда к нему не примагнитит.       Жизнь полна сюрпризов…       Сильное желание рождается из переплетения ощущений — положить ему голову на плечо.       Рука Оминиса вздрагивает когда он чувствует её ухо, прислонившееся у нему, тяжесть её головы. Почему она это сделала? Почему? Ему так нужны ответы, но он не отрывает пальцев от инструмента. Нужно доиграть, нужно как никогда…       Финальный аккорд звучит не так уверенно как должен. Слишком близко…       — Ты устала? — проникновенно спрашивает Оминис.       Медея тут же отрывается от его плеча. Чёрт, не получилось себя проконтролировать.       — Кхм… Да…       — Я совершенно не против того что ты… Положила голову. — добродушно произносит Оминис.       — Оминис…       — Да?       — Ты упоминал, что ты всё чувствуешь гораздо острее зрячих людей… — не смело начинает Медея.       — Да, я ходячий нерв. — отвечает Оминис не до конца понимая, к чему всё идёт.       — Получается если я тебя касаюсь… — Медея кладёт руку ему на грудь, Оминис распахивает глаза, сердце тает как мороженое под лучами летнего солнца.       — Да. Да, я… Я восприму это острее чем обычный человек.       Его дыхание учащается, он накрывает руку Медеи своей ладонью.       Момент кажется идеальным для того, чтобы потрогать его шею. Почувствовав её пальцы на коже Оминис издаёт тихий стон и закрыв глаза произносит:       — Это… Довольно чувствительная зона…       — Тебе неприятно?       — Нет… Мне… Мне хорошо.       Рука Медеи забирается выше и стоит ей коснуться изгиба челюсти, как Оминис опускает голову и выдыхает прямо ей в лицо. Взгляд застревает на секунду в его губах. Нет, она не сможет себя сдерживать больше.       Притягивает его к себе ближе, толкнув затылок, и новое чувство окрашивает реальность Оминиса ярким фейерверком. Она касается его губ своими.       Поверить в происходящее, всё равно что поверить в существование ангелов. Его первый поцелуй происходит с девушкой, в которую он… Влюблён.       Вдруг Медея резко разрывает поцелуй и с ужасом хватается за лицо.       — Оминис, прости!       Оминис чувствует как её тепло оторвалось от его тела. Она собирается уйти?!       Медея отходит от рояля.       — Медея!       — Я поступила глупо… Я… Мне лучше уйти…       Оминис слышит, что она быстро шагает к выходу. Стоит ей пересечь порог и поцелуй останется призраком, будет преследовать как наваждение, причиняя сладостную боль. Нет, он не может этого допустить!       Резко выскакивает из-за инструмента и подлетев ко входу захлопывает дверь прямо перед носом Медеи. Последний путь отрезан. Оминис защёлкивает встроенный в дверь замок.       — Оминис… — её голос дрожит, неужели придётся оправдываться перед ним за свою смелую глупость?       Руки пианиста хватают её за плечи и прижимают к стене. Ощущение что глаза цвета непрозрачного льда устремлены прямо в душу.       — Сделай это ещё раз. — отчаянно уговаривает Оминис.       Каждый его мускул напряжён.       — Что? — вопрос звучит так, как если бы Медея только что вернулась из другого измерения в своё тело.       — Поцелуй меня…       Но она застыла, будто не верит тому, что разворачивает реальность.       Оминис более не способен вынести то, как её нерешительность испытывает его терпение. Медея едва успевает вдохнуть, прежде чем Оминис прижимает к ней своё тело и склонив голову одаривает вторым, куда более чувственным поцелуем.