***
Он так любит, когда ветер прочёсывает ей волосы. Всегда есть шанс, что прядку отбросит к носу и можно будет ещё раз жадно вдохнуть. Плечо упёртое в грудь, запах цветущих ромашек, лёгкое летнее платье и духи, которые он подарил два месяца назад. Безмятежный день ценнее вдвойне, если рядом она. — Не понимаю, почему твои оценки лучше моих? — с долей печали произносит Медея. В руках два аттестата об окончании Хогвартса. — Я очень внимательно слушаю, ты же знаешь. — Оминис отвечает с ноткой игривости. Конечно, он знает, что учёба у Медеи в приоритете, но только после спасения мира и конкретного его представителя Себастьяна Сэллоу. Не получив отлично по всем предметам она чуть расстроилась и теперь чертит взором линию от оценок Оминиса к своим. — Думаю не только в этом дело… — говорит она, положив макушку на его плечо. — Ты просто проницательнее, и тебе не всегда нужны горы книг, чтобы до чего-то додуматься… А я без библиотеки тупая как тролль… — Прекрати. Два пальца берут за подбородок и притягивают к повзрослевшему лицу. — Оценки уже не важны, правда? — тыльная сторона ладони очерчивает линию от виска к шее. — Ты же не забыла, что мы переезжаем завтра? — Я помню… Себастьян вчера прочитал мне лекцию о твоей педантичности. — кажется в голосе больше радости чем минуту назад. — Но если он ещё раз намекнёт, что я поправилась, я запихаю ему в рот его ботинки! — Поверь, если он сделает это, я быстрее его прикончу. — смеётся Оминис. — К тому же, ты прекрасна в любом теле. Особенно сейчас. Летний ветерок проносится по полю, ромашки ажурными пятнами содрогаются у ног. Чёрные лаковые туфли стоят рядом с нежными белыми балетками у клетчатого пледа. — Ай, ты чего меня пихнула? — почувствовав удар в локоть, морщится Оминис. — Это не я! — отвечает Медея. Догадка вдруг озаряет умы двух новоявленных выпускников. Оминис счастливо смеётся и прикладывает руку к округлившемуся животику. — Привет, мой ангелочек. — прижимается губами к пёстрому хлопку, потом слушает сердцебиение. Маленькое сердечко бьётся словно птичка. Душа и крохотное тело, сотканные из нитей любви. Раз, два… Ещё два пинка прямо папе в щёку. — Соскучился по тебе. — констатирует Медея. — Люблю, когда ты беременна… — прикрыв глаза, произносит Оминис. — Но ведь это первая беременность… — поправляет Медея, откинув волосы с его лица. — А ты так говоришь будто у нас уже целый выводок маленьких Оминисов и Медей. Оминис задумывается, всё ещё держа себя максимально близко к утробе, в которой его плоть и кровь. Отвергнутый предками отца, но безусловно любимый молодыми родителями до спазмов от долгой улыбки, плод счастья ещё раз показывает свой непростой характер. — И в кого ты такой? — Оминис гладит двумя пальцами место, где ощущает ручку. — Конечно в папу! — уверенно отчеканивает Медея. — Наверное, злиться, что мамочка пошла без разрешения в крипту. Оминис смеётся без доли обиды. Ему вдруг хочется крикнуть себе прошлому «Не ругай её. Она будет носить твоего ребёнка, идиот!». — Если бы я знал, что ты — моя судьба… О том какое ты чудо, ты бы там оказалась раньше, чем у Себастьяна возникла идея нарушить уговор. Медея смеётся. Её волосы легкой вуалью ложатся на лицо, когда она прижимает губы ко лбу. Оминис в ответ дарит быстрый поцелуй ей и успокоившемуся бойцу в животе. Приподнявшись, обнимает Медею со спины. Скоро в их унисоне станет на один голосок больше.2. Унисон
22 августа 2023 г. в 13:00
Примечания:
!Подробная эротическая сцена!
В приторно-сладком бреду Оминис не внемлет отчаянному голосу, что взращивался в нём строгим аристократическим воспитанием все эти годы. Манеры… Они ни к чему, когда чувствуешь биение её сердца рядом со своим, когда прижимаешь губы к её губам. Скользишь по ним, как по поверхности сочного сладкого фрукта.
Невозможно совладать с поглощением ядовитым облаком. Температура за пределами пространства между телами кажется такой же низкой как температура воды в Северном Ледовитом океане, тогда как от тела до тела простирается полдень в пустыне Сахара. Руки Медеи оплетают шею и поцелуй, что был немного неуклюжим и почти невинным в первые мгновения, внезапно перерождается в нечто куда более весомое, страстное.
Оминис жадно глотает каждое ощущение: текстуру ткани, изгиб талии, запах, тепло и нежность влажных губ. В его мире, скованном тьмой проносятся миллионы разноцветных вспышек. Пальцы находят всё новые участки лица и шеи, к которым он ни разу не прикасался. Ощущения, копившиеся столько времени наконец собираются в полноценный образ. Так выглядит красота под пальцами. Это воздух, без которого верная мучительная смерть вырвет душу из тела.
Медея вздрагивает, когда Оминис вдруг приподнимает её над полом на несколько сантиметров, и, не разрывая поцелуя, несёт в сторону рояля, будто шагая по инерции. Нижние позвонки впиваются в угол корпуса клавиатуры. Медея приоткрывает глаза и едва не теряет сознание от того, как лунный свет купается в светлых ровных волосах. Как светится будто высеченное греческим скульптором из слоновой кости прекрасное лицо. Розовый румянец успел задеть углы скул. Жадность руководит небрежными движениями, с которыми представитель древнейшего рода чистокровных волшебников впивается в уста полукровки.
Когда-то одно присутствие в комнате Медеи могло придать разгон сердцу наследника Мраксов. Сейчас оно готово прорвать ударами грудную клетку.
Оминис слегка надавливает на подбородок двумя пальцами и ему приоткрывается новый тайный путь. Дрожь, проникновение своего языка в её рот. Колючая волна пронзает эпидермис, мчится изо рта к горлу, затем множится в груди и оседает внизу живота, горит беспощадным пламенем солнечной вспышки.
Медея застывает буквально на секунду и уже в следующее мгновение стискивает пальцами ткань серого пиджака, притягивая Оминиса ещё ближе. Это придаёт ему смелости. Ласка становится интенсивнее, доводя Медею до границы глубокой пропасти, в которую она так давно мечтала упасть.
Дышать… Не забывать дышать…
Горячий порыв путает сознание Оминиса и заскользив носом по изгибу челюсти, вобрав каждую крупицу её запаха, он прижимает губы к шее.
Глаза расширяются. Она чувствует следы от каждого горячего выдоха. Следующие за ними поцелуи — это брызги кипящего масла.
— Оминис… — стонет она, чувствуя, как в теле одна за другой натягиваются струны.
Оминис играет на ней, как на инструменте, без фальши, умело, безошибочно угадывая, какую струну стоит задеть следующей.
Внезапная мысль портит мгновение блаженства и возвращает Медею в реальность.
— Я полукровка, Оминис… — горько сообщает она.
Оминис нехотя отрывается от шеи и берёт в свои ладони её лицо. Никогда он не был сторонником тех, кто ровнял таких как Медея с пылью под ногами или… хуже. Его лицо выражает боль. Да. Ему больно от того что она посмела предположить, что он может из-за вопроса крови отвергнуть свои чувства. Бросить их также безжалостно, как бессердечные люди бросают своих питомцев. Стать одним из тех, чья фамилия лезвием вросла в сам факт его существования.
— Мне плевать… — он говорит с надтреснутым тоном. — Ты потрясающая… Ты… Чёрт возьми… Я…Я так давно влюблён в тебя! Кем бы ты не была… Это не важно… Это уже ничего не изменит. Никогда.
Сердце пропускает удар, когда Медея слышит эти слова, слетевшие с припухших тонких губ. Искренние, громкие. Их вибрация парит в воздухе, отдаётся эхом от высоких окон.
— Оминис… — растерянно роняет она и тут чувствует, как в предплечья впились руки.
— Прошу… Скажи. — он задыхается от приступа волнения. — Скажи, что я не обманываю себя думая, что ты чувствуешь тоже самое! Скажи, что мы можем продолжить то… Что… — он громко сглатывает. — То, что началось за этим роялем…
Медею накрывает шок. Правая рука падает и задевает три белых клавиши, на секунду наполнив комнату фальшивым лязгом. Отчаяние в голосе Оминиса тисками сжимает сердце. То, что он говорит, то о чём он просит столько раз являлось в смелых фантазиях. Буря чувств не даёт подобрать правильных слов. Вместо них Медея нежно целует Оминиса, вкладывая в поцелуй мощный заряд из чувств, на которые только способно сердце, рвущееся наружу.
Он растерян. Ждёт слов, не торопясь с физическим ответом. Пока вдруг у левого уха не звучит голос:
— Ты не обманываешь себя, Оминис. Я…
Слова застывают на губах.
— Прошу… — Оминис готов упасть на колени, лишь бы их услышать.
— …Люблю тебя… — прижавшись к нему лбом роняет Медея.
Сердце окутывает трепещущее тепло. Все мысли наполняются буквами ответного признания. Больше нет смысла сдерживаться, каждый выложил карты на стол. Опьяняющий запах прорывается в нос и Оминис приникает к шее, даря Медее череду ласковых поцелуев, задевающих самые чувствительные струны.
Словно паук сделавший жертву обездвиженной, Оминис добирается до застёжки мантии. Та соскальзывает на пол. Тени от оконных рам ложатся на голубую подкладку.
— Оминис… — догадка пугает и в то же время зажигает. — Что мы делаем?
— Я думаю, ты знаешь…
Два ряда белоснежных зубов прикусывают кожу. Рука находит галстук под воротником блузки. Мгновение, и он оседает на пианистическом стуле.
Медея не в силах пошевелиться, тело Оминиса прижимает её к роялю, а его рот, ласкающий каждый сантиметр шеи, заставляет выгнуть спину, отбросить волосы на глянцевую поверхность музыкального инструмента. Состояние предобморока, когда ты ещё видишь происходящее, но уже понимаешь что тело больше тебе не принадлежит.
— Оми… — стонет Медея, его руки стаскивают с неё пиджак.
— Если это слишком… Скажи чтобы я остановился и я сделаю это. — низким от возбуждения голосом говорит Оминис, понимая что практически обманывает её. — Мне остановиться?
Медея проникла слишком глубоко в его кожу. Ощущать её в своих руках, дышать ею, ловить трепет пальцами, всё равно, что тонуть в мускатном озере. Запах книг, тепло огня у камина в библиотеке, аромат травяного отвара для волос из мяты с ромашкой, тембр голоса, шёпот тайком на истории магии, — всё внезапно обрело дом в его руках.
Мурашки проносятся по позвоночнику, когда Оминис чувствует, что её пальцы отстёгивают пуговицы пиджака с зелёной эмблемой. Он бросается на неё со страстным поцелуем и получает такой же яркий и головокружительный ответ. В холодном свете совершается безумный танец языков.
Пиджак улетает в угол. Оминис прижимает Медею к себе одной рукой за талию, второй рукой придерживает за голову. Они двигаются к дивану, который освещают канделябры и луна, ставшая возможной причиной сладкого помешательства в музыкальном классе.
Почувствовав ногой в сидение, Медея оборачивается. Её взгляд скользит по мантии Оминиса, искрящейся зелёным атласом, по узору обивки, она сглатывает. Вдруг становится страшно. Тёплое прикосновение ладоней заставляет посмотреть в глаза. В них пляшут огоньки свечей, губы изогнуты в счастливой улыбке. Рубашка неряшливо распахнута до середины, а галстук потерялся ещё по дороге, и никому нет дела, где именно он нашёл своё пристанище.
— Тебе страшно? — заботливо спрашивает Оминис.
Ладони улавливают кивок.
— Оминис… Я… Я девственница… — признаётся Медея, будто это что-то постыдное.
Оминис обхватывает её руками и усмехается.
— Я тоже… — он улыбается и большим пальцем гладит по раскрасневшейся щеке. — Ты хочешь этого? Ты хочешь свой первый раз со мной? Здесь… Сейчас…
Медея застывает, глядя в его лицо. Гладкая грудь двигается от частых вдохов под белой тканью. Ответ на вопрос был дан больше нескольких сотен дней назад самой себе. Она прикладывает руку к его лицу, позволяет себе поразмышлять последние несколько секунд, прежде чем сказать:
— Да. Оминис. Я хочу этого.
Это не просто «Да». Это вселенский колокол прозвучал, расшатал и вырвал с корнем последние преграды между ним и сокровенной мечтой.
Коснувшись спиной дивана, Медея устремляет взгляд на Оминиса, нависшего сверху. Он вновь находит её губы. Принимается расстёгивать блузку. Снимает бережно, словно с хрустальной статуи. Улавливает ладонями и пальцами изящные женственные плечи. В какой-то момент шершавое кружево на выпуклой округлости заставляет сердце упасть вниз, запустить невероятную пульсацию внизу живота. В это время Медея освобождает его от рубашки и закусывает губу, любуясь стройным телом с лёгким рельефом мышц и впалым животом. Луна придаёт ему тусклое голубое свечение.
Рот приоткрывается, когда руки находят застёжку на спине и в одно мгновение лифчик ослабевает свою хватку. Дрожь пробирает всё тело. Тонкое нежное кружево занимает место в пятне тени на полу. Медея закрывает глаза, когда Оминис опускается к её груди, вдыхает её тепло и запах. Хочется зарыться в это ощущение, глубоко, по самое сердце. Оминис помещает на мягкую кожу кисть и сжимает, одновременно задерживая дыхание. Приятно, до одури. До колик в пальцах. Ещё раз, она выгибает спину. Руки недостаточно, нужно исследовать глубже. Лёгкое покусывание соска заставляет Медею издать мелодичный стон. Вот она, живая музыка, настоящая. Всё остальное лишь жалкое подобие.
Язык очерчивает силуэт груди, двигаясь по плавным завиткам линий. Медея чувствует, как тело распаляется, словно его безжалостно бросили на горячий песок. Становится так невыносимо горячо, что она пытается отстранить Оминиса, но он не уступает и, подарив поцелуй в щёку, принимается ласкать вторую грудь. Один жаркий поцелуй за другим, скольжение языка, зубы, смыкающиеся над багровой кожей. Пальцы за головой Медеи переплетены с пальцами Оминиса. Каждое его прикосновение сочетает в себе нежность и силу. То, чем он сам является под непроницаемой, но притягательной маской.
С каждым поцелуем он будто отвоёвывает у мира Медею себе. Дурман её кожи впитывается каждой порой, струиться шёлком под кончиком носа. Губы дарят каждому сантиметру влажное прикосновение, от которого как круги по поверхности воды расходятся невидимые, но ощутимые вибрации.
Медея продолжает держать руки за головой, когда Оминис отпускает их и вдруг разводит её ноги, помещаясь между ними. Давление эрекции на промежность вытесняет из головы все посторонние мысли. На мгновение Медея забывается, сосредоточив своё внимание на идеально ровной дорожке полупрозрачных волос под чертой пупка.
И вдруг — укус. Зубы смыкаются под правым нижним ребром, провоцируя стон, заставляя оторвать бёдра от дивана. Ощущение боли призрачное, приятное. Оминис улыбается, чётко уловив положительную реакцию и целует место укуса, поглаживает талию, спускаясь руками всё ниже, пока наконец пальцы не цепляют юбку. Он ласкает языком пространство ниже пупка, и вдруг юбка сползает вместе с трусиками вниз. Сначала к середине бёдер, потом к коленям, и, наконец, последний элемент одежды отправляется в тень.
Россыпь поцелуев обжигает кожу на внутренней стороне бедра. Оминис движется вверх и внезапно касается губами сладкого разгорячённого места. На лице появляется ухмылка.
— Оминис, не надо… Можно обойтись без этого… — смущённо проговаривает Медея, держа колени разведёнными в сторону.
Но Оминис игнорирует её слова и погружает свой язык между складками во влажное пространство. Лицо вспыхивает от восторга и шока. Язык ощущается вначале чем-то прохладным, чужеродным, но уже спустя несколько скользящих движений становится одной температуры с телом. Задевая чувствительные части, вынуждает Медею ёрзать в приступе наслаждения. Она отчаянно цепляется за подлокотник, словно боится погибнуть под волнами, ползущими от низа живота.
Оминис впитывает её сладкий сок возбуждения. Забирается то чуть ниже, ныряя в девственное углубление, то поднимаясь выше к пику чувствительности.
— Расслабься… Я хочу чтобы ты наслаждалась столько, сколько у меня хватит сил делать это с тобой… — произносит он, почувствовав как разом напряглись все мышцы Медеи.
Прикрыв глаза, она чувствует присоединение пальца и возносит тело над диваном.
— Оминис! — несколько свечей на секунду накланяются пламенем к воску.
По следу жара Оминис вновь находит её половые губы и соединяется с ними в страстном поцелуе. Тонкий изящный палец скользит как лезвие фигуриста по льду от пупка до клитора. Лёгкое давление в сочетании с движениями языка провоцирует нервные подёргивания. Оминис улыбается и усиливает стимуляцию, повышая интенсивность в несколько раз за мгновение.
— Ах! Господи!
Почувствовав синхронизацию своих движений и её стонов Оминис закатывает глаза. Их интимная связь, что постепенно набирает силу, сводит его с ума. Сердце замирает при мысли, что будет дальше.
— Оми!
Она погружает пальцы в волосы Оминиса, посылая ответные электрические импульсы сквозь его тело. Он зарывается языком всё глубже, вызывая внутри настоящий потоп, последствия которого каплей оседают на мантию Слизерина. Плен удовольствия всё сильнее сжимает нутро. Подчиняет себе, лишая рассудка.
Мысли выветриваются, стоит Медее услышать, как звякнул ремень. Чёрная ткань наглаженных брюк сползает вниз, оседает в недосягаемой для зрения части аудитории. Фрагмент графитовой ткани следует за ними. Медея смотрит перед собой и, увидев обнажённого Оминиса, забывает, как дышать.
Плечи острые, несмотря на хорошо заметные бицепсы. Лунным светом очерчены ямки над тонкими длинными ключицами, рёбра прорезаются сквозь полупрозрачную фарфоровую кожу. Шрам во впадине груди — свидетель постыдного поступка предков, печать издевательства над ребёнком с чистым сердцем. Три родинки яркими звёздами горят на плоском животе. Жаждущая секса возбуждённая плоть будто соткана из ангельской материи.
На ней Медея задерживает свой взгляд и прикусывает губу. С каждым подрагиванием, провоцирующим падение серебристой капли на её ногу в теле взрывается карамельная бомба. Медея приникает к Оминису и толкает его в грудь, заставляя присесть. Перекидывает одну ногу через колени.
Губами касается его шеи и он, вздрогнув, издаёт грудным тенором громкий стон. Дыхание обретает тяжесть, грудь то поднимается, то опускается. Оминис стискивает зубы и шипит, когда губами она вбирает немного его кожи.
— Ох, Медди… — шепчет он.
Её пальцы филигранно поглаживают за ухом, губы опускаются к ключицам.
Лёгкий ласковый укус. По телу прокатывается сразу несколько волн невыносимо приятной дрожи.
Тогда, у крипты, набросившись на Медею с претензиями он и подумать не мог, что однажды настанет ночь, когда эта сообщница своевольного Себастьяна будет вгрызаться в его кожу, как ласковая кошка, бережно и без крови. Что за океан её сущности, состоящий из фрагментов осязания, он будет готов отдать весь семейный капитал Мраксов и добавить к этому каждый сейф Гринготтса. Пальцы будут путешествовать по ней словно она — новый музыкальный инструмент, требующий особого внимания и ухода. И в какую-то секунду доведённый до острейшего состояния мольбы член ощутит призывное тепло лепестков, скользнувших по розовой коже.
— М-м…
Так больно он ещё не прикусывал свою губу ни разу в жизни. Ещё немного, и зубы прорвут мясо, металлический вкус брызнет прямо на язык.
А её губы — губы которые так приятно целовать, о которых так долго можно было мечтать просыпаясь ночью в поту, которые могли принадлежать кому-то другому, но выбрали устилать следами нежной похоти именно фарфоровую кожу.
Запах Оминиса так хорошо знаком. Он всегда казался чем-то еле заметным, вроде аромата зелёного чая, свежести хвои после дождя, или бриза, ласкающего лицо на берегу. На языке этот аромат раскрывает свою истинную суть и становится похожим на изысканный вкус белого полусладкого вина. Медея питается каждой каплей, будто в неё вселилась изголодавшаяся ведьма. По стонам, по дрожи в пальцах рук, по проницательности ума, по ледяным глазам, которые порой видят мир лучше зрячих.
Нет шансов протрезветь от этой чарующей мути. Желание подпрыгивает в горле, когда Медея поворачивает губы к губам Оминиса. Оно падает в лёгкие, заставляя испустить углекислый газ из ноздрей, и, прокатившись как шар по серпантину к самому низу, колит прямо в половые органы.
Оминис подхватывает Медею за подмышки и та, вздохнув от неожиданности, обнаруживает себя поваленной на сидение. Опалённые губы нежно прижимаются пока один из пальцев ищейкой пробирается ко входику. Теребит, поглаживает, надавливает. Омнис проглатывает каждый стон, что она издаёт сквозь поцелуй, и неопытным, но образованным умом понимает, что там внутри всё пульсирует в ожидании его пришествия.
— Я буду нежным, обещаю… Если что-то будет не так — оттолкни меня.
Ему не нужно видеть, чтобы знать, что Медея кивнула, в страхе закусив губу. Эти размеры… даже в самых смелых фантазиях невозможно представить их внутри.
Сквозь духоту, сквозь разлившуюся в воздухе и по телам амортенцию, Медея чувствует головку, раздвигающую сначала внутренние складочки, а затем по одному миллиметру узкое отверстие. Прямые волосы свисают небрежной чёлкой, лоб блестит, и две капли пота сорвавшись с подбородка, тонут в её волосах, рассыпных на диване. Напряжённость момента выдают подёргивающиеся колени.
Так хочется быть проглоченным этим тугим теплом…
Оминис слегка подаётся вперёд и вдруг понимает, что движение получилось куда более резким, чем он планировал. Тонкая стенка ощутимо погибает под давлением, рвётся, уничтожается за секунду. Крик.
Голос Медеи, исполненный боли оглушительно проносится по кабинету и она хватается за плечи Оминиса, будто не он причина, но единственный спаситель от этой муки.
Ему и самому невыносимо, от того что впервые за всё время их знакомства он причинил ей страдание. Но боль необходима. Юноша, не читавший умных книг, беззубо дёрнулся бы назад, желая избавить любимую девушку от страданий, но Оминис не делает этого. Она должна привыкнуть, должна ослабить хватку не принимающих стенок, иначе повторное вторжение может распространить боль по всему телу и тогда удовольствие получит он один, наградив себя в собственной голове клеймом мучителя.
Он помнит о своём обещании быть нежным, данным задолго до этого дня, даже задолго до появления в его жизни этого прекрасного силуэта и запаха под собственным телом. Кто-то из мальчишек хвастался первым опытом в библиотеке. Неряшливо рассказывал в грязных похабных деталях, как он вонзился без предупреждения, без прелюдии и пошёл на разгон, пока бедняжка корчилась от боли. Идиот считал, что женское тело служит для удовлетворения мужского и девственность - не оправдание для сдерживания своих порывов.
Оминис хмыкнул. В тот же день отыскал в пыльном углу запретной секции библиотеки книжку, содержащую в себе настоящие бриллианты информации как вознести любимую к небесам.
Но любимая всё ещё сдавленно выдыхает. Оминис медленно опускается на неё, позволяя себе лечь. Ласково поглаживает дрожащие плечики пальцами, окуная нос в волосы. Желание протискивается сквозь ограду осторожности и первая фрикция практически режет Медею пополам. Тесная… слишком тесная…
— Прости! — он звучит не таким виноватым, каким себя чувствует, из-за того что на мгновение вкусил этот плод наслаждения в одиночку.
Желание повторить заставляет сжать челюсти, но он чувствует, что там внизу ему всё ещё не до конца рады. Отсчёт в секундах мелькает в голове. Если она сейчас не примет, контроль рассыпится как песочная фигурка и Оминис станет тем самым идиотом из библиотеки. Будет обвинять себя до конца жизни за животную натуру, взявшую верх над здравым смыслом. Мрачная сторона предков лезет без предупреждения и совести — вот что это такое.
Медея умирает от чувства твёрдого натяжения своей внутренности. Книги врут, чёртовы романчики не говорят о том, как чувствуется стекающая по коже капля крови, как резь подобна кромсанию хирургическим ножом без эфирного наркоза. Боль затмевает любое влечение, как вдруг…
Это же он — Оминис, его тело внутри. Частичка его души внедрена в свою собственную. Деликатный, бережный, кожа к коже с ней. Человек синоним слова комфорт и безопасность. Человек, который тайно отвоевал душу новенькой пятикурсницы себе.
— Ты в порядке? — обеспокоенно роняет он в ухо своим запредельно чарующим тембром.
— Я… Я в порядке… — Медея улыбается.
Складывает руки на его спине, обнимая всем сердцем.
Бесцветные зрачки расширяются, когда мышцы чинившие удушливую преграду удовольствию послушно лишаются излишней твёрдости. Она впускает.
Всё ещё туго, но уже по-другому. Оминис зарывается рукой в её волосы и толкается вперёд. Болезненная волна уже не такая, какой была. Её словно разбавили чем-то обжигающе сладким.
— М-м-м… — срывается с губ Оминиса.
Всё, что сейчас происходит можно уровнять с раем. Скользнув назад, он более уверенно подаётся вперёд, проникая чуть глубже, натягивая дразнящую полость вокруг себя ещё больше. Оминиса Мракса больше нет, он растворён в любви, которую смог наконец проявить в каждом возможном аспекте.
Вместо крови по жилам течёт наслаждение, сердце которого расположено эпицентре связи двух тел. С каждым движением это сердце перекачивает через себя вызывающие тягучий трепет потоки, вонзая их лучами в две души.
Это уже почти не больно для Медеи, а для Оминиса это уже больше чем рай.
Согласие тел достигнуто. Медея запрокидывает голову, уложив макушку в раскрытую ладонь Оминиса. Судороги блаженства нарастают с каждым движением и теперь ясно, почему всё живое боготворит этот процесс сладострастия. Он возвышает и при этом скручивает, пляшет на грани между болью и радостью, где одним неверным движением можно всё испортить. А верным… Оминис совершает несколько верных, очень верных движений подряд, провоцируя ответный жест.
Два стона соединяются в двухголосное пение. Идеальная гармония, ни на одну десятую полутона в сторону. Первый тенор, второе сопрано, вдохи между тактами. Спустя несколько секунд, а может минут, а может целую жизнь, исчезает память, что они когда-либо не знали, как создать друг для друга идеальный мир из физической любви.
Оминис растрёпанный, плавный и искушённый, змеёй обвивает трепещущую возлюбленную, толкаясь в неё только так, чтобы та раз за разом благодарственно выдыхала и стонала вместе с ним. Не нарушить унисон — главная задача для его интимного внутреннего пения. И он знает, что всё делает правильно, когда коленями она слегка вдавливает его в себя. Он трётся о её щёку, желает чувствовать каждый нанометр своим существом.
В голове закручивается ураган, ни одной мысли. Только своё и её тело. Только акт врастания друг в друга на веки вечные.
Приподнявшись над Медеей Оминис вдруг шепчет в несвойственной себе манере:
— Как ты… детка?
Она пытается ответить, но судорожные выдохи раз за разом крадут слова из горла.
— Я… А-а-а-а!
Эта фрикция зацепила внутри космическую искру и Оминис, записав себе в подкорку схему нужного движения, совершает его снова. Сопрано вдруг начинает петь свою партию громче тенора. И Оминис прикрывает глаза, чувствуя, как в его сознании щекоткой соединяются вибрации голоса Медеи и мысль, что он её главное вдохновение.
Фантастическая девушка, самая приятная на ощупь, самая горячая внутри, хотя сравнивать не с кем. Но это и не нужно. Оминис готов предстать перед Мерлином с клятвой, что в неё кто-то спрятал жару, украденную с поверхности Марса.
По позвоночнику вдруг проползает насекомое и, ужалив прямо в мозг, заставляет ускорить поступательные движения. Колени Медеи неконтролируемо бьются о тело Оминиса, а её плоть подвергает марафону крепких объятий скользкими стенками. Верный признак, скоро всё полыхнёт и взорвётся.
Медея чувствует это приближение, когда Оминис берёт её за талию. Его кожа блестит жемчужинами пота. Лицо такое красное, каким его никто ещё никогда не видел, даже во время редких вспышек гнева.
Его тело — единственное, что она способна различить в предоргазмическом мираже. Ещё несколько минут назад Оминис хотел продлить этот процесс примерно на вечность, но тело с каждой секундой приближает момент предательства. В нос бьёт запах феромонов. Синхронность движений стремится к степени совершенства. Медея стискивает всё сильнее, будто-то хочет оставить навсегда в себе. Удерживать тело в вертикальном положении больше нет сил.
Оминис падает на Медею и тут же соединяется с ней в поцелуе. Чувствует, как по уголку раскрытого рта течёт слюна.
Она подарила ему себя этой ночью, она — его дом.
— Господи… — он выкрикивает, сжираемый заживо коктейлем из безумия и счастья. — Медди, и скоро… Я почти… Ах… Можно я…
Он не смог произнести, это было бы слишком пошло… но в голове прозвучало: «Можно я кончу в тебя?».
— Оми… — ласковое прозвище, которое можно говорить только ей… — Я… Я тоже близко… — его запах проникает в нос и опаляет внутренность, приблизив момент.
Плато вот-вот останется позади, впереди мелькают приветственные огни. Но Оминиса мучает сдержанность, ибо он так и не получил ответ на свой вопрос. Джентльменская натура даже в этой ситуации не даёт спокойно отпустить себя. Ей не нужна ещё одна проблема, она достойна только счастья.
— Оминис… — она притягивает его голову к себе. — Можно…
С этими словами сдавливает его собой в самом низу, и Оминис сходит с ума окончательно. Толчки неумолимые, жадные, практически без намёка на нежность. Но Медея не возражает. Она уже утонула, ей уже не больно, ей прекрасно.
Вновь трепетный поцелуй, забирающий у комнаты звуки стонов. Разорвав его, влюблённые сокрушаются от шумных дыханий и сдавленных звуков, слетающих с губ.
Медея чувствует нарастающую дрожь Оминиса, слышит шлепки кожи. Тяжелеет под пупком, множится в матке, напряжение разламывает плато. Оминис достигает максимальной скорости и молиться, чтобы сердце не остановилось раньше чем…
Два крика, ощущение скользнувшего по уретре кипятка, спазмы тесной плоти, максимальное соединение и врастание. Праздник, взорвавшийся под животом, молочные брызги на коже, мантии, диване. Вечность… Вечность под именем рай, застывшая в пространстве без ничего, даже без лунного света ласкающего два тела, что отдали себя друг другу до последней капли пота.
Излияние происходит не в один, а в несколько этапов. Медея поглощает каждую частицу его ген с почти духовной благодарностью, будто божественную награду.
Наследник древнего рода волшебников валится без сил. Он на ней, она под ним, он всё ещё в ней. Плывут свечи, темнота, луна, запутавшаяся в маленьком витраже у верхушки окна.
Вдохи и выдохи медленные, то через нос, то через рот. Руки не желающие отпускать друг друга. Разве что Оминис почувствовав как дрогнула Медея от дискомфорта, отодвигает бёдра назад и выскальзывает. Целует в подбородок, ложится на грудь.
Тук-тук… Тук-тук… Оба сердца бьются в унисон, постепенно возвращаясь в реальный мир. Оминис светится улыбкой, обнимая Медею. Как и в его тайной фантазии, её руки сейчас на его волосах.
«Оминис, ты такой красивый милый мальчик. Я уверена, что у тебя будет девочка, когда ты подрастёшь»
Тётя Ноктуа… Голос теплом возвращается из памяти.
«Никому я не нужен. Никому.»
Сказал он тогда угрюмо, и зашептал ужу, извивающемуся у высокой каменной изгороди.
Любящий поцелуй разбивает неверие в собственное счастье. Вот оно, в руках.
А потом долгий сон. Пробуждение, поспешные сборы до звона колокола. Извинения Себастьяна, на которые никто не обратил внимания сразу. Изгиб его брови при виде переплетённых пальцев у Оминиса на коленке.
— Всё понятно. — отреагировал Сэллоу. — Вот почему ты не пришёл ночевать.
Он не звучит обиженно, скорее задет неожиданностью произошедшего. Будто от него скрыли существование ещё одной крипты. Но там ему нет места, там только двое. Себастьян уходит с какой-то глупой ухмылкой на лице, прочертив шагами плавный угол к выходу.
— Приятного аппетита. — Оминис ластиться носом к щеке Медеи и та нежно хихикает, склонившись над тарелкой с пудингом.
У уха раздаётся чмок, её губы отрываются от острой грани скулы.
— Оминис не скрывает чувств на публике? Это что-то новенькое. — ответно шепчет Медея.
Оминис притрагивается к её талии и притягивает к себе, сближая их лица.
— Ну уж нет! Пусть каждый парень в замке знает, что отныне я запрещаю строить тебе глазки.
Пусть знают. Пусть видят. Пусть прекратят комментировать прелести героини Хогвартса. Избранная стала избранной ещё раз…