***
Очередная тренировка была напряженной для всей команды, но лишь потому, что Чонин стал сущим наказанием всем, кто оказывался рядом с ним на поле. Его игра была непривычно грязной, время от времени выходящей за рамки дозволенной агрессии. Он бессчётное количество раз падал на траву, утаскивая кого-то за собой, но упрямо вставал и продолжал играть, игнорируя возгласы других игроков и критику тренера. Несколько раз Чанбин подбегал к нему и не сильно бил по рёбрам, в попытке привести в чувство, но эффект был ровно противоположным. С Чонином всё было в порядке, пока его разум был отвлечён игрой и болью во всём теле — это был его способ забыть хотя бы на время об изматывающих разум эмоциях, подавить глупые мечты, которые никогда не воплотятся в реальность. Боль переключала всё внимание на себя, а значит стоила того. В тот момент это казалось отличным, почти гениальным, решением, за исключением того факта, что его тело с трудом выдерживало все испытания. Но похвалил бы его Хёнджин за такую находчивость? Что бы сказал Чан? По окончании тренировки Чонину потребовалось куда больше обычного усилий и времени, чтобы просто принять душ и переодеться. Чтобы проигнорировать то, как его ноги подкашивались от усталости, а мышцы ныли в тех местах, где обещали расцвести синяки от падений. Он надеялся, что это хотя бы поможет ему заснуть без многочасовых раздумий о Чане. Попрощавшись с теми, кто ещё оставался в раздевалке, Чонин взял свою сумку и вышел со стадиона. Уже был поздний вечер, и включённые на парковке фонари достаточно освещали открытое пространство. Машин было не так много, поэтому он слишком быстро зацепился взглядом за мотоцикл Минхо, который выглядел совсем как новенький. Его ладони мигом взмокли, а воспоминания пронеслись тошнотворно-быстрой картинкой, заставляя все внутренности болезненно сжаться. Ему нужно было поторопиться, пока Минхо не вышел со стадиона, и не заметил его, но Чонин встал, как вкопанный, словно в трансе прокручивая в голове всё то, что проделал с мотоциклом в тот проклятый день. На ватных ногах он заставил себя направиться к выходу с парковки, проклиная то, как усталость не позволяла ему идти быстрее, как от нахлынувшей тошноты перед глазами всё помутнело. Опустив голову вниз, он бездумно шёл вперёд, пока не ощутил на себе чужой взгляд. Машинально осмотревшись по сторонам, Чонин встретился взглядом с человеком, стоявшим поодаль и наблюдавшим за ним, и замер. Его сердце забилось так сильно, словно пыталось прорваться наружу сквозь грудную клетку. Чан? Первым порывом было разорвать зрительный контакт и убежать, спрятаться, сделать что угодно, лишь бы не приближаться. Но это было невозможно, потому что, сам того не понимая, он уже шёл навстречу Чану, который стоял, расслабленно прислонившись к капоту своей машины. И чем ближе Чонин подходил, тем сильнее он задыхался от всего того, что так старался подавить и спрятать. Что с новой силой вспыхнуло и теперь разгоралось с невозможной скоростью. — Привет, — улыбнувшись, сказал Чан, и, немного неловко, махнул рукой. — Что ты здесь делаешь? — Чонин даже не заметил, что улыбался в ответ так широко, что у него начали болеть щёки. — Жду брата. Он попросил подбросить его к другу. Чонин кивнул, внезапно не зная, как продолжить разговор. Когда они переписывались, всё было так просто. Оказавшись рядом физически — в его голове не осталось ни одной мысли. — Тебя подвезти? — спросил Чан, делая шаг навстречу. Чонин хотел запротестовать, и почти сделал шаг назад, но вовремя остановил сам себя. На самом деле он хотел шагнуть ближе, чтобы оказаться не на расстоянии вытянутой руки, а на таком, чтобы почувствовать тёплое дыхание Чана на своих губах. Это желание было мучительным, практически осуществимым, но Чонину пришлось уничтожить его на корню. Ехать в одной машине с Феликсом и Чаном казалось настоящей издевкой судьбы. И как бы сильно он ни устал, перспектива провести время в такой компании была не самой лучшей идеей. Феликса бы это точно развлекло, но Чонин был уверен, что эта короткая поездка превратилась бы для него в пытку. Поэтому он помотал головой, разрешив себе задержаться рядом с Чаном, пока тот ждал Феликса. Остаться один на один всё ещё было чем-то волнительным, но с каждым глубоким вдохом Чонин постепенно успокаивался, думая о том, что всё это время он зря переживал. Он смог вести себя как обычно, а значит, никто не раскроет его тайну. — Возьми, к вечеру стало прохладно. Чонин вырвался из раздумий и уставился на Чана, на то, как тот быстрым движением снял с себя толстовку. Ту самую, которая вызывала слишком много разных воспоминаний, но более того, столько смущения и страха. — Не стоит, — выдавил Чонин, но его рука против воли уже потянулась вперед, чтобы взять толстовку из рук Чана, случайно коснуться его пальцев своими, и вздрогнуть в который раз от того, как его внутренности сделали кульбит всего лишь от минимального контакта. «Она твоя любимая, почему ты снова отдаешь её мне?» — хотел спросить Чонин, послушно надевая толстовку и моментально ощущая от неё тепло и почти забытый запах, с которым больше никогда не хотелось расставаться. — Знаешь, ты можешь оставить её себе. Не смей. Ты обещал. В прошлый раз, когда ты отдал мне её, ты думал, что она тебе не понадобится на том свете. Вместо того, чтобы запротестовать, сказать хоть что-то, Чонин продолжал стоять и в упор смотреть на Чана. Ком в горле давил с такой силой, что у него заслезились глаза. Чонин мог выдержать это, как и многое другое, но даже у его терпения был чёткий лимит. — Тебе она идёт больше. Чонин-а, подойди поближе, — сказал Чан со странной, почти смущённой улыбкой, и Чонин просто сделал то, о чем его просили. Снова. Он шагнул вперёд и затаил дыхание. Расстояние между ними было таким ничтожно маленьким, таким неправильным, таким желанным. Задумчиво склонив голову в сторону, Чан коснулся слегка влажных волос Чонина, а затем надел на него капюшон. Сердце Чонина разочарованно сжалось, и он усмехнулся, чувствуя себя полнейшим идиотом. Он ожидал того, что было попросту невозможно, обманывал сам себя жалкими ожиданиями и надеждами. Но если это был не просто дружеский жест, могло ли быть так, что Чан знал о его влюблённости, и теперь играл с ним? Эта мысль болезненно уколола где-то под рёбрами, но угасла так же быстро, как и появилась. Чан не был способен на это. И Чонину оставалось только догадываться о том, что он чувствовал на самом деле, почему вёл себя так, а не иначе, почему… Почему он покраснел, и это было слишком заметно. Чонину тут же захотелось поддразнить Чана за это, но он знал, что его лицо выглядело ничуть не лучше. Всё это время он ощущал, как его щёки полыхали из-за того, как близко они стояли друг к другу. Прерывисто выдохнув, Чан слегка наклонился вперёд, вызывая в груди Чонина ни с чем не сравнимый трепет. Ему было абсолютно всё равно, что ещё хотел сделать Чан, потому что он наслаждался каждой секундой, которые казались бесконечными, оттягивающими то, что могло произойти, будь один из них смелее, импульсивнее, а чувства взаимными. — Чонин, можно я… — Привет, — веселый голос принадлежал Феликсу, и он прозвучал так близко, что Чонин невольно задумался, как давно тот стоял рядом и наблюдал за ними. Нехотя повернувшись, он безмолвно проклинал тот момент, когда Феликс открыл рот, чтобы поприветствовать брата. Чонин не догадывался, какие именно эмоции отразились на его лице, но в следующее мгновение он увидел, как Феликс ухмыльнулся, разглядывая его, а затем многозначительно вскинул брови. В словах не было нужды, они оба понимали о чём подумал каждый из них, но в этот раз Чонин не хотел стыдливо отводить взгляд. Теперь, то, что у него вновь оказалась любимая вещь Чана, вызывало у него желание горделиво поднять голову повыше. Да, Чан снова доверил ему что-то ценное, значимое, пусть для кого-то это и была всего лишь толстовка. Он отдавал её только ему, и это было не в первый раз, не случайностью. Именно это Чонин мысленно говорил, когда смотрел Феликсу прямо в глаза, с едва сдерживаемой ответной ухмылкой, и он капитулировал под этим взглядом, торопливо садясь в машину. Прикусив губу, Чонин сдержал смешок и, махнув Чану, направился к автобусной остановке. Даже безответно, любить было приятно.***
Понедельник, а значит и занятие с Чаном, наступил слишком быстро, чтобы Чонин успел с точностью разобраться хоть в чём-то, что происходило с ним. Ханахаки оставалась чем-то призрачным, что подкрадывалось, но никак не происходило, в то время как чувства были по-прежнему сильными, и, казалось, их было невозможно ни разрушить, ни погасить хотя бы на время. Это всё ещё сбивало его с толку, из-за чего он терял концентрацию в школе и на тренировках, и Чонин невольно думал о том, как далеко он мог зайти в этом чувстве, когда будет достигнута та самая точка невозврата? Что будет с ним, если уже сейчас эта влюблённость практически сводила с ума? Как сильно ему придётся страдать, когда она достигнет пика и принесёт с собой мучительную болезнь? После тренировки, сбежав от очередного выговора Чанбина, касаемо его поведения на поле, Чонин привычно плёлся в сторону дома Чана, и с каждым шагом ему становилось всё тяжелее подавлять панику перед неминуемой встречей. Он так сильно был погружён в то, как лихорадочно дрожали его руки, как предвкушал и боялся он остаться с Чаном наедине, что даже не заметил, как к нему кто-то подбежал и похлопал по плечу. О, ему даже не нужно было поворачиваться, чтобы понять, кто это был. Чонин не знал, как мог отделаться от Феликса, который направлялся буквально туда же, куда и он. Цокнув языком, он молча шёл, практически не вслушиваясь в то, что говорил Феликс. Как он мог так легко продолжать делать вид, что они были друзьями? Неужели он действительно считал, что между ними не произошло ничего такого, что могло бы охладить их отношения? В ожидании зелёного сигнала светофора, Феликс взял Чонина под руку и прильнул ближе. Его хватка была невообразимо крепкой, Чонин с трудом мог поверить, что в нём было столько силы. — О чём задумался, лисёнок? — Уж точно не о тебе, — Чонин состроил гримасу и рванул вперед, едва загорелся зелёный свет. Феликс, казалось, вцепился в него ещё сильнее. — Не думай, что я обиделся на это, — он пожал плечами и продолжил идти рядом, как ни в чём не бывало. — Думал о брате, да? Чонину стоило огромных усилий не измениться в лице и продолжать идти вперёд. Он не понимал, почему Феликс не оставлял попыток поговорить об этом, почему так хотел помучить его. Могло ли быть так, что ему просто нравилось наблюдать за чужими страданиями, зная каждое слабое место собеседника? — Тайна на тайну, лисёнок? Я начну. Это был Уён. Ты спрашивал о парне, которого я любил. Это был он, — отрешенно сказал Феликс, и по его выражению лица было невозможно понять, было ли это признание хоть сколько болезненным. — Все говорят о том, что он встречается с Саном, — Чонин не выдержал и ответил, тут же вспоминая команду соперников в предстоящем финале за первое место, и того самого Уёна вместе с парнем, который большую часть времени бегал за ним, а не за мячом. Он мог понять, почему люди влюблялись в Уёна, возможно, по той же причине, по которой было столько разбитых Хёнджином сердец. Но в обоих случаях ни у кого не было шансов. И Хёнджин и Уён искрились особой энергией, притягивали к себе людей и одаривали их обезоруживающими улыбками, бесповоротно оставаясь в чужих сердцах. Но только рядом со своими возлюбленными эти двое обретали себя, менялись до неузнаваемости. Чонин намеренно избегал смотреть на Минхо и Хёнджина, но он с лёгкостью мог вспомнить, как Уён вел себя рядом с Саном, и он был уверен, что его бывшие друзья выглядели не менее влюблёнными. Глядя на них, Чонин чувствовал себя меньше, словно пятнышко грязи на идеальной поверхности, но в то же время он с трудом мог отвести заворожённый взгляд. Это было то, как выглядела любовь, которую никто не смел оспаривать и осуждать. Смотрел ли он хоть на мгновение таким же взглядом на Чана? Замечал ли кто-то это? Или это был очередной самообман, который будет мучительно напоминать о себе даже спустя года? Чонин подавился воздухом, когда эта мысль появилась в его голове. Он бы и правда хотел, так сильно хотел, чтобы Чан тоже посмотрел на него так. Чёрт, он мечтал о том, чтобы Феликс оказался прав, и ханахаки не наступала только потому что Чан тоже был влюблён. — Они и встречаются, — с наигранным безразличием сказал Феликс, ухмыляясь уголком губ. — Не думай, что я всё ещё плачу в подушку или что-то в этом духе. Подобная бравада прозвучала нелепо и неестественно, но Чонин решил промолчать, и между ними наступила долгожданная тишина, прерываемая лишь голосами проходящих мимо людей и шумом машин. — Твоя очередь, — сказал Феликс, когда они подошли к его дому. Чонин обречённо вздохнул, не зная, чего именно от него ожидал Феликс, какая правда удовлетворила бы его любопытство. — Ответь мне честно, и я обещаю больше не беспокоить тебя. Тебе нравится брат? Растерянно уставившись себе под ноги, Чонин не мог сказать ни слова. Они молча поднялись в квартиру, где их встретил Чан, и тут же принялся воодушевлённо рассказывать про то, как почти всю ночь он вместе с другом писал музыку. Феликс с лёгкостью поддерживал беседу, но Чонин не находил в себе сил на это, и просто стоял, с глупой улыбкой слушая каждое слово, в очередной раз убеждаясь, что Чан не врал, когда говорил, что будет в порядке. Он и правда старался. Казалось, этого должно быть достаточно — знать, что человек, которого ты любишь, больше не страдает и старается жить. Но это не смогло погасить вновь усилившуюся мучительную пульсацию в солнечном сплетении. Чонину казалось, что даже голос Чана заставлял воображаемые цветы в его лёгких оживать снова и снова. Улыбка медленно сползла с его лица, и Чонин делал всё возможное, чтобы не выдать себя и свои чувства. Как он мог допускать мысль о том, что справится, если его уже потряхивало от волнения? Разговор между братьями казался вечным, но Чонин был рад хоть немного оттянуть момент начала занятия. И когда они, наконец, закончили обсуждать то, в чём Чонин совершенно не разбирался, его сердце чуть не выпрыгнуло из груди. «Сейчас ты соберёшься, снова нацепишь нормальное выражение лица и будешь вести себя так, будто всё в порядке, слышишь меня? Никто не должен знать, особенно он», — подумал Чонин и несколько раз глубоко вздохнул, надеясь, что его пульс успокоится вот так просто. Так же, как и целый ворох эмоций, пытающихся перекричать друг друга. Но вместо спокойствия он почувствовал противоречивый импульс рассказать хоть кому-то, поделится частичкой того, что так мучило его. Прежде чем пойти вслед за Чаном в его комнату, Чонин осторожно коснулся запястья Феликса, привлекая его внимание. Он надеялся, что не пожалеет о своём решении. Шумно сглотнув ком в горле, он прошептал: — Да. Ответ на твой вопрос — да. Признание осталось где-то там, за закрытой дверью, в наивной надежде на то, что оно когда-то будет услышано тем, кому предназначалось. Чонин был готов к провалу, к тому, что не сумеет взять себя в руки. Будучи полнейшим неудачником, когда дело касалось самоконтроля, каким-то образом целый час он вел себя так, словно ничего не произошло. Будто бы фантомные отголоски болезни не появлялись от каждой неловкой встречи взглядами, яростно сжимая его лёгкие. Будто ему не хотелось послать всё к черту, скинуть проклятые тетради и учебники со стола, и уставиться на Чана тем самым, настоящим взглядом. Поведать ему обо всём, не сказав ни слова. Поцеловать его, и передать в прикосновении губ всё, что не решался сказать вслух, и, возможно, услышать в ответ то, на что так надеялся. Но он не сделал ничего из этого, ненавидя себя за то, что вообще допускал подобные мысли. С каждым, прошедшим после этого, днём, его влюблённость не становилась меньше. Ханахаки осталась лишь чем-то из кошмарных снов. Он перестал ждать болезнь, но пока не мог объяснить почему.***
Чонин сделал глубокий вдох, прогоняя накатывающую и совершенно непозволительную панику, и вышел на поле. На стадионе было удивительно много людей, и на какое-то мгновение давление толпы вновь вернуло тошнотворную дрожь. Он был всего-лишь фигурой на поле, но множество взглядов оказались прикованы к нему. Чонин помотал головой, стараясь абстрагироваться от назойливого шума голосов, а затем встретился взглядом с Чанбином, и вся неуверенность тут же сошла на нет. Широко улыбнувшись, его капитан стёр все сомнения, и Чонин благодарно кивнул в ответ. Он был готов. Это была финальная игра, которую они так долго ждали. Победа далась бы его команде легко, даже если бы вместо него на поле отправили кого-то другого из их команды. После череды провальных тренировок, где он не смог собраться с силами и играл в непривычном стиле, выслушивая выговоры тренера, то, что его поставили в игру, пусть и во втором тайме, было подобно награде. В него верили несмотря ни на что, и он должен был оправдать эти надежды. Чонин быстро огляделся, отмечая позиции других игроков, пытаясь понять их физическое состояние и настрой. Пара парней из другой команды казались довольно уставшими, но они были лучшими игроками, поэтому их оставляли на поле до конца матча. Моментально включившись в игру, он старался на пределе своих возможностей не только потому, что у него было достаточно выносливости и сил в сравнении с остальными, но и потому, что он хотел доказать себе, что был способен сделать что-то хорошо. До конца игры он поклялся сам себе забыть обо всём, что так терзало его последние месяцы, собраться и не дать слабину. Его движения идеально сочетались с остальными, Чонин умело вёл мяч, привычно переводил его в пас другим игрокам, слыша в ответ одобрительные возгласы. Хотя бы здесь, на какое-то время, он был уверен в том, что делал всё правильно. Всё закончилось слишком быстро, но силы будто бы покинули Чонина одновременно со свистком, объявляющим окончание матча. Чанбин выбежал из ворот, радостно бросая свою позицию и выкрикивая что-то нечленораздельное, попутно обнимая всех, кто попадался ему на пути, в том числе соперников. Чонин уперся ладонями в колени, переводя дыхание. Кто-то похлопал его по плечу, проходя мимо, Чанбин снова издал ликующий вопль, на этот раз стоя намного ближе, вызывая у Чонина смех. Они победили. Конечно, они победили, но эта победа была особенной. Чонин доказал себе и всем, кто в нём сомневался, что, что он действительно был способен на многое, несмотря на то, был Хёнджин рядом с ним или нет. Чонин был последним из команды, кто остался на поле. Восстанавливая дыхание, он наблюдал, как постепенно пустели трибуны, и толпа покидала стадион, медленно погружая его в тишину. Посмотрев на ближайшую скамейку, он заметил Хёнджина. Был ли он там всю игру? Его лицо было такое же красивое, как всегда, он едва заметно улыбался, но эта улыбка была адресована не Чонину. Взгляд Хёнджина блуждал по полю, и это выглядело как прощание со стадионом, где он провел так много времени. Он больше никогда не будет частью этой команды, и это могло бы ощущаться как проигрыш, но это было совсем не так. Хёнджин выиграл многое, и это было куда важнее счёта в игре. Его победой были жизнь, любовь и будущее, о котором он мечтал. Чонин хотел было поднять руку, чтобы привлечь внимание Хёнджина, как это сделал бы раньше, но теперь у него не было на это права. Издалека он наблюдал, как Минхо появился рядом с ним, уже переодетый в повседневную одежду. Его волосы были мокрыми, лицо всё ещё немного красное от физической нагрузки, но его взгляд, несмотря на очевидную усталость, был совершенно непривычный, особенный. Чонин никогда не видел Минхо таким смущённым, таким влюблённым. Как же он мог попытаться испортить то, что было так драгоценно, что разделяли эти двое? Покачав головой, Чонин прогнал все сожаления и побежал в раздевалку. Он знал, что Минхо и Хёнджин будут в полном порядке. Торопливо принимая душ, он не сразу осознал, что улыбался всё это время, и для этого было слишком много поводов. Но самым главным и волнующим было то, что ему предстояла встреча со своим особенным человеком, рядом с которым он чувствовал себя счастливым. Он практически бежал до дома Чана, не зная, откуда в нем взялись новые силы после матча. Возможно, эйфория после победы подгоняла его, возможно, что-то ещё. Чонин остановился у знакомого высокого здания, всматриваясь в самый его верх, теряющийся где-то слишком высоко. При всём желании, он не мог найти окно комнаты Чана, но отчего-то он знал, что сейчас тот стоял и смотрел вниз, может быть, безуспешно высматривая Чонина. Подождав пару минут, пока его дыхание восстановится, Чонин нажал на кнопку звонка, ожидая ответа, который не заставил себя ждать. Его только успокоившийся после пробежки пульс вновь ускорился, но Чонин предпочёл игнорировать реакцию своего тела. В конце концов, у него было идеальное оправдание этому бешеному сердцебиению. — Судя по всему, вы победили? — сложив руки на груди, Чан встретил его на пороге и рассмеялся, увидев, как Чонин живо закивал, подтверждая смелое предположение. — Тогда, поздравляю. Чан шагнул вперед и потрепал его по голове, слишком быстро разрывая контакт. Чонин прикусил щеку изнутри, благодаря самого себя, что сумел сдержать жалобный возглас протеста. Но даже такому короткому прикосновению он был рад. Едва они вошли в комнату и сели за стол, лёгкая атмосфера вмиг стала куда более напряжённой. Чонин не знал, что было тому причиной, как можно было вернуть всё вспять. Облизав неожиданно пересохшие губы, он потянулся за рюкзаком, брошенным на пол, но замер, ощутив ладонь Чана на своем плече. — Мне нужно кое-что сказать тебе. Я знаю, что должен быть честным с тобой. Чонин испуганно кивнул и покосился на руку Чана. Впервые этот жест не успокаивал его, а наоборот принес с собой липкое волнение. Чан, похоже, заметил это, и резко убрал руку, но это не помогло. Тревожная дрожь никуда не делась, наоборот усиливаясь с потерей контакта. — Помнишь ты спрашивал, почему я оказался на мосту в тот день? Когда ты… — Чан резко замолчал, и скривился, словно эти воспоминания причиняли ему жуткую боль. — Тогда мне было невыносимо плохо, но я не собирался ничего делать. Я хочу, чтобы ты знал, что я не врал. Но моя правда куда хуже, чем кажется. Ты не ошибся, я уже пытался покончить с собой. Нервно заламывая пальцы, Чонин так боялся сказать хоть слово, услышать ещё больше и пройти точку невозврата, за которой таилась куда более пугающая неизвестность. Но в то же время он понимал, что этот разговор должен был случиться, и как бы больно ни было от услышанных слов, ему также становилось чуточку легче. Это не было для него новостью, что тот день был куда значимее и глубже, но одно дело — знать, а другое — услышать, что его эмоции были схожи с тем, что переживал Чан. С силой сжав руки в кулаки, Чонин уставился в стол, надеясь, что не смотреть на Чана поможет ему хоть немного справиться с тем, как сильно его потряхивало от нахлынувших переживаний. — Мне всегда казалось, что если я ничего не сделаю, то сойду с ума, но когда я оказывался на волоске от смерти, то понимал, что ничего не менялось. Мне не становилось лучше. В тот день я просто бродил и думал о своей жизни. И я понял, что она на самом деле довольно запутанная, что я совсем не понимаю, что с ней делать, и как мне жить дальше, — Чан усмехнулся, неловко потирая шею. — Но что-то щёлкнуло у меня в голове, когда я увидел тебя на другой стороне моста. Я мог думать только о тебе, о том, чтобы спасти тебя, не дать повторить мои ошибки. Я перевернул свою жизнь, когда спас твою. Чонин молчал, потому что знал: если он откроет рот и скажет хоть слово, то в конечном итоге он будет рыдать на плече Чана. Но даже через несколько минут молчания он все еще испытывал жжение в лёгких и горле, и это было вопросом времени, когда оно превратится в водопад слёз. Но Чан словно и не ожидал никакого ответа. Он сидел, опустив взгляд на свои руки, словно осуждая самого себя за свои прошлые мысли и поступки, за это признание. Меньше всего на свете Чонин хотел, чтобы он снова потерялся в себе и ощущал вину за сказанное, за то, что решил открыться и доверить свой секрет. — Спасибо, что рассказал, — всё, что Чонин смог выдавить, и, проклиная собственную мягкотелость, рывком придвинулся к Чану, заключая его в объятия, едва не роняя на пол. Это было унизительно, то, как часто он плакал перед Чаном, каким слабым и уязвимым себя показывал. Таким его не видел никто. Но чувство стыда исчезло полностью в тот самый момент, когда Чан уверенно коснулся его спины, успокаивающе медленно двигая пальцами, лаская кожу через ткань футболки. И каждое прикосновение отдавалось каким-то родным, тёплым трепетом, расплывающимся по всему телу. — Не говори ничего, — шепотом сказал Чонин, зная, что ещё хоть одно сказанное слово заставит его плакать сильнее. Чан хмыкнул в ответ, прижимаясь к Чонину так близко, что его рёбра отозвались слабой болью. Приятное тепло между ними медленно превращалось в пульсацию жара, прикосновения успокаивали, но в то же время Чонин чувствовал себя словно на американских горках, когда дыхание перехватывает от виражей и всё внутри совершает невообразимые кульбиты. Близость Чана, его запах и спокойный ритм дыхания — все это вызывало отчаянное желание поднять голову немного выше, коснуться губами его шеи в незначительном поцелуе, наполненном благодарностью, заставив бабочек в животе порхать ещё быстрее. Это желание было молниеносным, и таким сильным, что Чонин изо всех сил старался подавить его, чтобы оно не взяло над ним верх. — Ты чертовски громкий, — сказал Чан совсем тихо, будто не думал, что его будет слышно. И хоть Чонин и не видел, но он мог поклясться, что Чан улыбался. — Но я ничего не говорил сейчас. — Ага. Но твое сердце говорит громче тебя. О, теперь он понял. Прислушавшись, он мог слышать то, каким громким был его пульс, но сердцебиение Чана было слышно так же отчетливо. Чонин фыркнул, не зная, что ответить, всё ещё находясь во власти непрошенных слёз и нахлынувшего стыда. Когда он успокоился, то не был уверен, сколько времени прошло, но, похоже, Чана это совсем не беспокоило. Они давным-давно исчерпали лимит занятия. Осторожно отстранившись, Чонин посмотрел на Чана всё ещё немного размытым зрением, и не смог сдержать глупый смешок. Даже так он безошибочно видел румянец смущения на его щеках, дающий слабую надежду на то, что происходящее между ними было одинаково сильным. Взаимным. — Ты в порядке? — спросил Чан странно севшим голосом, и, получив от Чонина кивок головы, хлопнул в ладоши. Это совсем не помогло развеять остатки напряжения, но определённо было знаком того, что им следовало вернуться к тому, ради чего они встретились. — Нам ещё есть что повторить перед твоими экзаменами. Поджав губы, Чан наблюдал за тем, как Чонин вытряхнул содержимое рюкзака на стол, доставая из горы вещей нужные. Его взгляд был пронзительный, словно он сказал не всё, что хотел, и теперь мучил себя, не зная, стоило ли продолжать. Чонин не выдержал и посмотрел на него в ответ, удивлённо приподняв брови. — Чонин, спасибо. Ты мне помог найти причины жить, — едва слышно сказал Чан, и тут же отвёл взгляд, стараясь скрыть свои эмоции. — Ты — одна из причин, почему я остался. «Если бы ты только знал, что твои слова значат для меня», — подумал Чонин, прикусив нижнюю губу, чтобы сдержать глупую неуместную улыбку. Смущённый этой мыслью и собственной самоуверенностью, он уткнулся в тетради с записями, надеясь что его мозг сможет усвоить хоть какую-то информацию. Но весь прошедший час он мог думать только о том, как набраться смелости и признаться Чану в своих чувствах.***
Волнение перед экзаменами было таким сильным, что Чонину пришлось пить успокоительное, которое он стащил у мамы, чтобы суметь сконцентрироваться хотя бы на время, и не допустить фатальных ошибок, из-за которых ему будет стыдно перед близкими. Вперемешку со всеми остальными переживаниями, внутри него сидел такой сильный ком напряжения, что Чонин думал, что в какой-то момент он попросту сорвётся и загремит в больницу с нервным срывом. Ожидание результатов было мучительным, давящим сильнее день ото дня. И когда он наконец-то увидел итог экзаменов, то чуть не потерял сознание, так легко ему стало. Выудив телефон из кармана, Чонин начал судорожно отправлять сообщения семье и друзьям из команды, и его пальцы с трудом попадали по клавиатуре, так сильно его потряхивало от эмоций. Последним он отправил сообщение Чану, чувствуя неожиданно нахлынувшую печаль. Конечно, они всё ещё могли видеться, несмотря на то, что Чан перестал быть его репетитором, но теперь этих встреч точно станет меньше. Прежняя радость смешивалась с тяжёлой грустью, которая становилась всё сильнее, но Чонин упорно пытался убедить себя, что ничего не изменится, даже не допуская мысли о том, что Чан мог исчезнуть из его жизни. Потерять его означало потерять часть себя. До встречи с одноклассниками в одном из ресторанов было еще достаточно времени, и Чонин в одиночестве слонялся по улицам, погруженный в размышления о том, как сильно всё изменилось за этот сумасшедший год. Как и Хёнджин, он потерял очень многое, но и сумел что-то обрести, пусть и незаслуженно. — Почему наши встречи всегда такие спонтанные? Чонин подскочил на месте и обернулся, не сумев сдержать улыбку. — Ты видел? — с придыханием спросил он, подразумевая результаты экзамена. — Конечно! Ученик превзошёл учителя, — рассмеялся Чан, подходя ближе и, совершенно по-дружески, приобнимая Чонина за плечи. — Мне немного обидно, но я горжусь тобой. Кровь мигом прилила к щекам Чонина, ему казалось, что даже его уши покраснели от смущения. Он не единожды слышал похвалу в свой адрес, но сейчас это воспринималось совсем иначе. Особенно из уст любимого человека. — Не бойся, я не смогу превзойти тебя во всём, — быстро сказал он, натянуто улыбнувшись, неумело скрывая за этим запредельное волнение. Они продолжили вместе идти вперёд, изредка перекидываясь пустыми фразами обо всём на свете. Расстояние между ними было привычным, комфортным, но Чонин неосознанно придвинулся чуть ближе, случайно задев руку Чана своей. Ему так хотелось узнать, признайся он — потеряет ли он Чана или получит ответные чувства? Может быть это стоило наконец-то сделать прямо сейчас? — Чан? — осторожно спросил он, замедляя шаг. — Да? — Недавно у меня появилось странное чувство в груди, и я боюсь, что это может быть ханахаки. Резко остановившись, Чан обеспокоенно взглянул на Чонина, на мгновение задержав взгляд на его губах. Это было «сейчас или никогда». Чонин судорожно выдохнул, зная, что если не сможет решиться сейчас, движимый нетерпеливым импульсом, то больше никогда не найдёт в себе смелости. Он больше не мог сопротивляться тому, что так сильно хотел сделать уже столько времени. Неловко склонив голову, Чонин обхватил лицо Чана руками и поцеловал его. Секунда замешательства ощущалась как отказ, и как бы ему ни хотелось продлить поцелуй, он торопливо отстранился, чувствуя себя потерянным, но, одновременно с этим, почему-то запредельно счастливым. — Ты… Только что поцеловал меня? — спросил Чан, облизывая губы. Чонин торопливо кивнул, словно произошедшее было не очевидно. — Это чувство, оно прошло? — Нет, стало сильнее, — выпалил Чонин, мигом пряча лицо ладонями. В его груди и правда так сильно ныло, словно его сердце билось в истерике. Он не знал каких богов ему молить, чтобы не быть отвергнутым со всеми этими чувствами после того, что он сделал. После того, что собирался сказать, словно он не мог остановить сам себя. — Ты когда-нибудь влюблялся? — Почему ты спрашиваешь? — голос Чана был тихий, но прозвучал так близко, что Чонин невольно дёрнул плечами. Они всё ещё стояли на каком-то неприличном расстоянии друг от друга, но никто из них не хотел делать шаг назад. Почувствовав прикосновение к своим рукам, Чонин медленно убрал их, тут же сталкиваясь взглядом с Чаном. Казалось, в нём не осталось ни капли решимости, чтобы ответить. Чонину хотелось провалиться под землю, потому что теперь он отчётливо понимал, что пути назад не существовало. Но он должен был признаться до конца, иначе он бы точно сошел с ума из-за бесконечного молчания. — Мне кажется, я влюбился в тебя, — выпалил он, преодолевая желание развернуться и убежать. Задержав дыхание, Чонин выжидающе смотрел на Чана, лицо которого не отражало ни одну эмоцию, а потом мигом смягчилось, и они оба выдохнули, словно избавились от чего-то невыносимо гнетущего. — А я всё ждал, когда же ханахаки появится у меня, — Чан закатил глаза и грустно ухмыльнулся, но, заметив искренний испуг на лице Чонина, мигом стал серьезнее. — Чонин, я… — Я знаю, — кивнул Чонин, больше ни капли не сомневаясь в своей правоте, и потянулся за новым поцелуем. И в этот раз это ощущалось по-настоящему, потому что теперь они оба перестали бояться. Этот поцелуй длился не несколько волнующих секунд, он был похож на вечность, на глоток свежего воздуха, после того, как ты, с трудом находя в себе силы, пытаешься выбраться из ледяной воды. Чан целовал его с такой нежностью и отголосками тоски, словно в каждом прикосновении губ было безмолвное признание. Словно он тоже ждал этого момента слишком долго и боялся, что он никогда не настанет. — Нет, я должен это сказать, — Чан медленно разорвал поцелуй, оставаясь слишком близко, так что Чонин мог почувствовать его дыхание на своих губах. Они смотрели друг другу в глаза, и, чёрт возьми, взгляд Чана действительно был таким, каким его и представлял Чонин, когда думал о том, что они оба могли быть влюблены друг в друга. — Я тоже влюбился в тебя. Улыбнувшись слегка подрагивающими губами, Чонин не придумал ничего лучше, как снова поцеловать Чана, пряча во влажном касании губ все эмоции, которые захлестнули его от услышанного. Он зарылся пальцами в волосы Чана, углубляя поцелуй, ощущая, как у него начали подкашиваться колени. Так вот какие на самом деле взаимные чувства. От них не хотелось убегать, как это было с Феликсом, они не были разрушительными, как это было с Хёнджином. Ими хотелось наслаждаться, и он знал, что именно с Чаном у него получится это сделать. Теперь он был уверен в этом. Разорвав поцелуй, Чонин уткнулся лбом в плечо Чана, судорожно пряча неожиданные слёзы. Он никак не мог поверить в реальность происходящего, и всё же они действительно признались друг другу, и это не было очередным сном. Они и правда осмелились не только на это, но и на то, чтобы так просто и беззаботно целоваться прямо на улице. Чонину было так хорошо, несмотря на то, что отголоски прежних страхов ещё не до конца отпустили его. — Чонин-а, ты что, плачешь? — осторожно спросил Чан, превращая их странную позу в объятие. — Да, потому что всё это время я боялся, что ты не чувствуешь то же, что и я, — всхлипнув ответил Чонин. Ему не нужны были собственные догадки или слова Феликса. Единственное, что ему нужно было услышать — правду Чана, и она была той, о которой он мог только мечтать. — Куда ты шёл? — Вообще-то домой. Я снял квартиру рядом с университетом. — О, вот как, — Чонин нашёл в себе силы отстраниться, и взглянуть Чану в глаза, надеясь, что его лицо не превратилось в нечто отталкивающее от пролитых слёз. — Хочешь посмотреть? — Чан осторожно вытер оставшиеся слёзы с щёк Чонина, и тут же сделал шаг назад, стыдливо поджав губы. — Только не подумай, что у меня на уме что-то не то. — Как скажешь, — Чонин застенчиво засмеялся, мигом вспоминая свои собственные неприемлемые мысли. — Через пару часов мне нужно будет прийти в ресторан, но до этого я совершенно свободен. Это была милая, но безумно маленькая квартира, не сравнимая по размерам с домом родителей Чана. Осмотревшись, Чонин осторожно уселся на диване и ждал, когда Чан сядет рядом с ним. Им больше не нужно было притворяться, держать дистанцию, боязливо задерживая дыхание, поэтому, как только Чан сел на диван, Чонин тут же улёгся ему на колени и смущённо улыбнулся. Ему было так спокойно, что он никак не мог в это поверить. После всего того, что произошло за последнее время, Чонин даже не надеялся, что когда-либо в своей жизни испытает что-то подобное. Он думал, что до конца дней будет страдать от одиночества и груза вины, что будет отталкивать от себя людей, боясь снова с кем-то сблизиться. Ответные чувства Чана были подарком, которого он не заслуживал, но Чонин никогда от них не откажется. Он был настолько влюблен, что эгоистично надеялся, что, их любовь могла продлиться всю жизнь. Это было глупо и так по-детски наивно. А может и нет? Он схватил ладони Чана и прижал их к себе, понимая, как отчаянно нуждался в его тепле, в ещё большей близости. Как же он тосковал по этому приятному трепету в солнечном сплетении, который вновь вернулся, и теперь стал куда ярче, чем раньше. — Здесь хорошо, — тихо сказал он, осторожно лаская запястье Чана. — Я рад, что ты остался. Он благодарил Чана за то, что тот остался в Пусане, за то, что остался с ним, за то, что остался жив, и они оба поняли этот глубокий смысл этих довольно простых слов. Чонин почувствовал, как участился пульс Чана под подушечками его пальцев, и приподнялся, чтобы оставить аккуратный, и полный любви, поцелуй на его губах. Это должно было успокоить, но вместо этого сделало только хуже для них обоих. Делать подобные вещи, не думая о последствиях, было так непривычно, но это не казалось неправильным, просто новым. То, что должно было длиться несколько секунд, затянулось на долгие минуты. Чонин никак не мог оторваться от Чана, словно всей жизни будет мало, чтобы утолить его жадность. Его сдавленный стон, прозвучавший в тишине комнаты, был различим так же чётко, как и тихий смешок Чана. Чонин знал, что они могут зайти дальше, он хотел этого, и одна только мысль об этом заставила его поперхнуться воздухом и вернуться в прежнее положение. — У нас полно времени, — усмехнулся Чан. — Правда? — с ухмылкой спросил Чонин, игнорируя слабый укол стыда от своей неожиданной напористости. — Ты даже не представляешь сколько. Мы же пообещали друг другу, помнишь? Терзаемый острым желанием сменить тему, Чонин отрешённо кивнул. Они сдержали обещание, и не собирались нарушать его. У них и правда было достаточно времени. Чонин так сильно хотел, чтобы эта любовь была вечной. — Как долго? — спросил он, прикрыв глаза, теряясь в том, как Чан медленно касался пальцами его живота, каждым движением заставляя теряться в приятных ощущениях. — Мне немного неловко об этом говорить. Наверное, это началось в тот день, когда ты пришёл, притворяясь, что тебе скучно дома одному. Никогда не верил, что мы были единственным вариантом, но это было приятно, что ты выбрал прийти именно к нам, — Чан усмехнулся и едва ощутимо поцеловал Чонина в кончик носа, вынуждая его фыркнуть и открыть глаза. — Сначала я не верил тому, что чувствовал к тебе что-то, но признать это… Мне было так страшно и стыдно, что я на самом деле ждал дня, когда умру от ханахаки. Я хотел, чтобы это убило меня. Представь, как я был удивлён из-за того, что болезнь не началась. Чонин ни капли не жалел, что спросил, но правда оказалась слишком пугающей. Даже влюбившись, Чан нашёл в этом изощренный способ покончить с собой, и терпеливо ждал того, что никогда не должно было произойти. Сглотнув слёзы, Чонин прерывисто выдохнул, зная, что теперь ему было нечего бояться. — Моя очередь? — он прикусил распухшую от поцелуев нижнюю губу, не зная, что сказать. Когда же он начал что-то испытывать? Был ли это тот же день, или один из многих, что были после, наполненных только зарождающимися чувствами и неожиданно яркими снами? Или же это произошло в тот момент, когда Чан вытащил его за ограждение, и прижимал к себе так сильно, что поделился собственной любовью? — Я слышу, как напряженно ты думаешь, — засмеялся Чан. — Ты можешь не говорить, если не хочешь. Чонин хотел, но искренне не знал, что сказать. Всё это время он блуждал, окружённый столькими эмоциями и переживаниями, что когда осознал свои чувства к Чану, они уже безвозвратно превратились из обычной симпатии в нечто большее и прекрасное. Но весь путь к этому, казалось, он никогда не сумеет восстановить внутри себя. Но нужно ли это было делать? Ведь достаточно было просто любить сейчас. Вместо ответа Чонин поднялся и сел рядом, чтобы в очередной раз взглянуть Чану в глаза и потеряться в том, сколько любви было в его взгляде, которую он упорно не замечал прежде. — Я хочу, но это слишком сложно. Наверное, это случилось задолго до того, как ты спас меня, — сказал Чонин и рассмеялся, видя удивление на лице Чана. — Но мне нужно, чтобы ты знал кое-что ещё, про меня и Феликса. Не было ничего серьезного и… — Я знаю. — Что? — Я знаю о тебе и брате. Он рассказал мне, — Чан говорил это так просто, но Чонин заметил звенящее, и прежде незнакомое, напряжение в его голосе, которое выдавало очевидные нотки ревности. — Он попросил позаботиться о тебе, потому что у него ничего не получилось. Не знаю, как он понял, что ты мне небезразличен. Но я сделаю это, позабочусь о тебе, но не потому что Феликс попросил меня, а потому что я так хочу. — Почему ты такой идеальный? — Чонин всхлипнул, теряясь в жарком, но приятном смущении от собственных слов. — Это не так. На самом деле, я эгоист и ужасный собственник. Ах, значит, у Чана с Феликсом было что-то общее. Но теперь это почему-то завело Чонина, и ему стало стыдно от самого себя в чёрт знает который раз. Даже не стараясь скрыть свою слишком бурную реакцию, он торопливо наклонился ближе к Чану, обхватил его шею руками и, в конце концов, уселся на его бёдра. Это было что-то невероятно знакомое, но вместо прежних страха и отвращения, которые он испытывал с Феликсом, Чонин почувствовал неизбежно растущее возбуждение. Он так сильно хотел этой близости, что у него закружилась голова из-за того, каким смелым он был. Как легко он мог себе это наконец-то позволить, зная, что Чан хотел того же. Мурашки предвкушения расплывались по его коже, но Чонин никак не мог решиться на следующий шаг, отчего-то зная, что Чан позволит ему сделать всё, о чём бы он ни попросил. — В этом мы похожи. Я тоже ужасный собственник, — Чонин коснулся лба Чана своим, пытаясь спросить, чего тот хочет, не произнося ни слова. — Ты знаешь, однажды мне приснился один сон… Он начал говорить, но был прерван поцелуем, который так сильно отличался от тех, что были между ними до этого. Чан целовал его без тени прежней осторожности, словно доказывая свои слова о том, что Чонин был только его. Что он сам всецело принадлежал Чонину. — Я ненавижу, что брат прикасался к тебе, — сказал Чан, поглаживая спину Чонина, а затем резко притянул его ближе. «Я тоже это ненавижу», — подумал Чонин, снова растворяясь в том, как нежно и осторожно Чан целовал его шею, чтобы не оставить следов, несмотря на то, как очевидно хотел это сделать. Он задыхался от желания показать все свои чувства, отдаться целиком и полностью, не зная, как сделать это правильно. Но Чан совершенно точно и так видел это в каждом прикосновении, в каждом поцелуе, в каждом стоне, который был чуть громче прежнего. — Скажи только слово, и я остановлюсь, — Чан схватил Чонина за край футболки, ожидая его ответа. Чонин не мог сказать ни «да» ни «нет». Облизав слегка онемевшие губы, он нетерпеливо двинул бёдрами, будто бы поза, в которой они находились, была недостаточно провокационной, будто бы не они всего какие-то несколько минут назад обсуждали то, что на самом деле у них было достаточно времени, чтобы всё попробовать. — Не хочешь со мной разговаривать? — шепот Чана обжигал кожу на шее Чонина, обостряя все ощущения до незнакомых прежде пределов. Словно пытаясь спровоцировать, он переместил руки на ягодицы Чонина, подталкивая его повторить движения бёдрами, которые он делал абсолютно неосознанно, когда они целовались. — Я не могу, — Чонин сорвался на совершенно странный постыдный стон. — Сложно говорить. «Сложно не стонать, когда просто тереться о тебя так приятно», — подумал он про себя, но, кажется, сказал это вслух, потому что на лице Чана расцвела хитрая ухмылка, а его руки всё же скользнули под футболку Чонина, и теперь он ласкал его разгоряченную кожу кончиками пальцев. Откинув голову назад, Чонин всхлипнул, чувствуя себя слишком жалко, слишком хорошо, чтобы даже попытаться сдерживаться. — Ты идеален для меня, правда, — его голос предательски дрожал от всего того, что он испытывал в тот момент. Чан медлил, словно давал возможность сказать что-то ещё, но когда Чонин больше не сказал ни слова, он одним движением уложил его на диван, возвышаясь над ним. Это случилось так резко и неожиданно, что Чонину понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что произошло. Он не знал, как реагировать, не знал, как скрыть то, как возбуждён был, хотя Чан наверняка почувствовал это ещё тогда, когда Чонин сидел на нём сверху. Нервно кусая нижнюю губу, он собрал в себе все остатки смелости и посмотрел Чану в глаза, пытаясь без слов сказать ему, что он согласен на все, что бы он ни решил. — Тебя ждут, — с ухмылкой сказал Чан и, быстро поцеловав Чонина в лоб, отстранился, оставив его пребывать в недоумении ещё какое-то время. Разочарованно вздохнув, Чонин сел, стараясь игнорировать факт того, что возбуждение не хотело оставлять его тело, все ещё пульсируя слабой надеждой внизу живота. — Это было жестоко, — пробубнил он и рассмеялся сам над собой. Чан был прав, ему нужно было возвращаться, нужно было делать вид, что он счастлив из-за отличных результатов экзамена, а не из-за того, что впервые в жизни понял, что это такое — взаимная любовь. Через несколько минут, стоя на пороге и опустив голову, словно провинившийся щенок, он не знал, как найти в себе силы, чтобы вот так просто взять и уйти. Покачав головой, Чан бесцеремонно притянул Чонина к себе, оставляя на его губах долгий, опьяняющий поцелуй, стирающий нахлынувшую грусть. Это было так хорошо, так правильно. Чонин без раздумий вцепился в плечи Чана, зная, что это прощальный поцелуй, за которым последует бесконечное количество других. У него оставалось совсем немного времени до того, как ему придётся уйти, но Чонин был спокоен. У него была целая жизнь, чтобы наполнить её мгновениями, проведенными вместе с Чаном.