***
Чонин никогда так быстро не бежал с тренировки, как на следующий день после получения долгожданного сообщения. Он не видел Чана неделю, не говорил с ним несколько дней, но даже этого было достаточно для того, чтобы он начал действительно скучать по нему. Казалось, всё это время он думал только о том, почему Чан перестал отвечать, всё ли с ним было в порядке, и когда он узнал причину мучительной тишины, то смог выдохнуть. Запредельное беспокойство растаяло, чтобы превратиться в смесь злости и обиды. Чонин был готов прибежать к Чану в ту же секунду, как получил сообщение, чтобы высказать ему всё, что он думал, и ему стоило огромных усилий не нарушить домашний арест и не сделать этого. Он знал, что не имел права злиться на Чана или ожидать от него, что он продолжит уделять ему большое количество внимания постоянно, но ничего не мог с собой поделать. Осознавать это было неприятно, но Чонин не решался просить о большем того, кто и так дал ему слишком много. Это не было днём, когда у них обычно проходили занятия, и Чонин раздумывал, должны ли они были действительно продолжать делать это — притворяться, что не хотели видеть друг друга чаще? Было ли в этом что-то странное? Не найдя ни одной веской причины скрывать это, Чонин не стал подавлять эмоции и нетерпение перед встречей. Он достаточно нервничал за последнее время, чтобы осмелеть, и даже не смущаться от этого. К тому моменту, когда он добежал до дома Чана, он снова вспотел, его мышцы, и без того гудящие после изнурительной тренировки, начали ныть с новой силой, но Чонин старался не обращать на это внимания. Это было так незначительно, ведь стоило приложить чуть больше усилий, бежать чуть быстрее, и тогда он увидит Чана, удостоверится, что тот и правда выпал из реальности на несколько дней всего лишь из-за загруженности учёбой, а не из-за чего-то другого, куда более страшного. Поэтому, когда он, наконец, увидел Чана, то не сдержался и буквально набросился на него, обнимая со всей силой, которая была в его теле после многочасовой тренировки и пробежки, от которой он с трудом мог перевести дыхание. Руки Чана тут же появились на его спине, прижимая к себе почти так же крепко. — Значит и правда соскучился? — рассмеялся Чан, не двигаясь ни на дюйм. Его пальцы едва ощутимо выводили маленькие круги на спине Чонина, и это должно было успокоить, дать прийти в себя, но вместо этого сделало только хуже. Каждое касание едва ли помогало привести в норму бешеный после бега пульс, заставляя Чонина задерживать дыхание, чтобы не выдать того, какое действие эта близость, это ласковое тепло, оказывали на его тело. Он скучал по этому, скучал по Чану, по этим необъяснимым мурашкам по коже. Чонин сглотнул и отступил на шаг, отчаянно стараясь скрыть, как он страдал от этих дней молчания, в страхе перед чем-то, чего он не хотел бы испытать в своей жизни снова. Он слабо улыбнулся и ударил Чана кулаком в плечо, в попытке разрядить обстановку. — Ты не отвечал почти три дня! Чан закатил глаза и хихикнул, безуспешно пытаясь выглядеть раздражённым. — Сегодня мы одни. Сначала Феликс сказал, что составит нам компанию, но оказалось, что он договорился о свидании или что-то в этом духе. Чонин остановился в процессе снятия обуви и приподнял бровь. Это что, очередная игра? — Свидание? Феликс? Правда? — Что за тон? — Чан рассмеялся над замешательством Чонина. — Как будто у него не может быть свидания. Чонин безразлично пожал плечами и последовал за Чаном в гостиную. То, что Феликс решил не появляться, было настоящим облегчением: Чонин даже представить себе не мог тот уровень напряжения и неловкости между ними, если бы они оказались втроём. Сев на диван, он ощутил в полной мере, как на самом деле устал, и ему стоило усилий сохранять вертикальное положение тела. Чан тут же сел рядом, воодушевленно о чём-то рассказывая, но Чонин никак не мог сконцентрироваться, обеспокоенно рассматривая его темные круги под глазами, бледную кожу — последствия бессонных ночей, отпечатавшиеся на лице. Не было сомнений, что за эти дни Чан был запредельно измотан, и, возможно, даже больше, чем Чонин. Но в то же время, несмотря на всю усталость, они оба хотели провести время вместе, поэтому Чонин приложил все оставшиеся в нём силы, чтобы этот вечер действительно стал чем-то хорошим. Они заказали пиццу, и включили самую приторную дораму, которую только смогли найти. Их спор о том, что они смогут сдерживать смех, перестал существовать где-то через пять минут просмотра. Смотреть это было настоящим наказанием, Чонин то и дело кривился от романтических сцен, а когда они с Чаном переглядывались, то начинали неконтролируемо смеяться. — Это так глупо, — Чонин в который раз фыркнул, практически съежившись от неловкости из-за происходящего на экране. Актёры играли ужасно, он ни на секунду не поверил в чувства героев. — Но именно так и выглядят свидания, — Чан развёл руками в стороны и ухмыльнулся. — Только представь сейчас Феликса в таком же розовом кардигане, пытающегося пофлиртовать с девушкой, которая так нервничала, что пролила свой кофе на стол. Начало прекрасной истории любви! Чонин закрыл лицо ладонями, потому что он мог себе это довольно хорошо представить. И это было действительно забавно. Ему понадобилось несколько минут, чтобы перестать смеяться и взглянуть на Чана. Внезапно, всё веселье куда-то улетучилось. Они оба молча смотрели друг на друга, а затем Чан придвинулся ближе. Его взгляд был озабоченным, улыбка медленно превратилась в тонкую линию. Подняв руки, одной он коснулся щеки Чонина, удерживая его, а другой лёгким движением коснулся его губ. Чонин застыл на месте, и в его голове судорожно билось: «Какого хрена ты делаешь?». На секунду ему показалось, что Чан хотел поцеловать его, и эта мысль была так нелепа, что он испугался, ощутив разочарование вместо облегчения, когда прикосновение пропало. Почему он этого не сделал? — Соус, — пожав плечами произнес Чан, возвращаясь в прежнее положение. — О, — Чонин неловко рассмеялся, потирая шею. Он мог поклясться, что чувствовал горячие красные пятна от смущения, которыми покрылась его кожа, и понимал, что это случайное прикосновение к губам он ещё долго будет прокручивать в голове. Как и свою собственную реакцию. — Как ты? Чонин фыркнул, начиная ненавидеть этот вопрос всем сердцем. — А как ты? — Всё хорошо. Правда. Твоя очередь. Опустив голову, Чонин разглядывал побледневшие царапины на ладонях. Как же он себя чувствовал на самом деле? Это была тяжёлая, душераздирающая неделя. Он многое потерял, и едва не попрощался с собственной жизнью. Он приобрёл что-то, что пока не мог распознать — настолько призрачным оно было. Но это что-то не давало вернуться ему обратно, и снова застрять в бессмысленном самоуничижении. И отчего-то Чонин был уверен, что одна из причин этому — Чан, то, что они спасли друг друга и обрели этот ещё один шанс. Оглядываясь назад, на прошедшие дни, Чонин не мог солгать и сказать, что был в порядке. Ночные кошмары и паранойя продолжали мучить его. Он всё ещё многого боялся, и это заставляло его чувствовать себя слабым, постоянно находящимся на грани нервного срыва. Но у него было за что держаться, и он должен был сказать именно об этом. — Лучше, — поколебавшись ответил Чонин, осторожно подбирая слова, чтобы ответить так честно, как только это было возможно. — Мне лучше благодаря тебе. Он осторожно посмотрел на Чана, который, нахмурившись, смотрел в ответ, словно искренне не понимал, каким образом помог Чонину. Речь шла не о физическом спасении, по крайней мере это было очевидно — они благодарили друг друга за это почти каждый день. — Мне лучше, потому что ты рядом. Потому что ты держишь своё обещание и остаёшься живым, даже если тебе этого не хочется. — Это не так. Я хочу… Чонин улыбнулся через силу, стараясь игнорировать колкое ощущение внутри, кричащее о том, что Чан так умело лгал всё это время, что ему не составило бы труда соврать и сейчас. — Я тоже. Тоже хочу жить, — тихо сказал Чонин, и в этом не было ни капли лжи. Чан кивнул и прикусил нижнюю губу, словно сильно задумался о чём-то важном. Они безмолвно сидели несколько минут в тишине, пока она не нарушилась сигналом сообщения. Дурацкий домашний арест. — Мне пора идти, — Чонин натянуто улыбнулся, нехотя поднимаясь с дивана. Он хотел сбежать от разговора, а никак не от Чана, но испытал облегчение оттого, что у него появился предлог, чтобы прекратить обсуждать то, что хотелось забыть. Судорожно собирая вещи, Чонин надеялся, что Чан не заметит того, как он торопился уйти, но самое главное, он мысленно умолял, чтобы Чан не воспринял это на свой счёт. Они почти попрощались, когда дверь неожиданно открылась, и в квартиру вошли родители Чана. Чонин резво отскочил в сторону, пытаясь припомнить, когда видел их в последний раз. Казалось, эти люди вообще не бывали дома, но их поведение было совсем не таким, какое могло бы быть у людей, которые были холодны к своим детям. Они громко и радостно поприветствовали его и Чана, невпопад делясь деталями своего свидания, и это заставило Чонина невольно улыбнуться. Меньше всего он хотел оставлять Чана наедине с людьми, которые плохо к нему относились, но он мог видеть, как искренне они любили друг друга. «Мне кажется, я должен защищать тебя от самого себя, а не от окружающего мира, да?» — думал Чонин, вежливо кивая в попытке выскользнуть из квартиры. Они не могли попрощаться как следует при родителях, но дольше оставаться Чонин попросту не мог. Он не хотел заработать ещё больше проблем со своими собственными родителями, но более того, он не хотел столкнуться с Феликсом, который мог прийти в любой момент. Наконец-то снова оставшись наедине, Чонин неловко похлопал Чана по плечу, разворачиваясь, чтобы уйти, но Чан ловко поймал его за руку, аккуратно удерживая на месте. — Напиши мне, когда доберёшься до дома. — Да, как обычно, — хмыкнул Чонин, почувствовав приятный жар на коже под пальцами Чана. И ему было жаль терять это ощущение. Он шёл домой, размышляя о том, каким непривычно обычным был этот вечер, как он отвык от этого, и как быстро смог адаптироваться после стольких недель в одиночестве, наедине с тяжестью вины. Он не хотел возвращаться к этому вновь. Чан и правда дал ему чуть больше, чем спасение от смерти. «О боже», — Чонин едва не споткнулся, вспомнив о том вечере, о Чане, о стольких моментах неловкой, но приятной близости с ним, и его сердце забилось головокружительно быстро оттого, куда направился его поток мыслей. Почти для всей семьи Чана это был не просто вечер, а довольно особенный, романтический вечер. Это казалось пугающим, странным, вызывающим трепетное ощущение в груди. Это была мысль о том, что их вечер с Чаном тоже почему-то был похож на свидание.***
Он столько раз думал о том, вернётся ли когда-то его жизнь в норму, будет ли всё по-прежнему, что в конечном итоге он даже не заметил, как этот момент и правда наступил. Клеймо вины стало куда меньше с правдой Хёнджина об аварии, но не торопилось исчезнуть навсегда. Чонин почти перестал вспоминать об этом, и, казалось, даже кошмаров стало чуть меньше. Он больше не ждал в напряжении, что его тайна раскроется, страх перед всем на свете наконец-то притих, превращаясь в ничтожные крупицы беспокойства. Иногда, он думал, что не заслуживал того, что почти чувствовал себя снова нормальным. Он смог полностью сконцентрироваться на учёбе, и даже на тренировках показывал себя лучше обычного, что не прошло бесследно ни для учителей, ни для команды и тренера. Но никто не задавался вопросом, что послужило причиной тому, что Чонин начал прикладывать ещё больше усилий, он и сам не знал, себе ли доказывал что-то или остальным. Может быть, он хотел стать лучше, чтобы затмить все свои проступки, а может быть пытался впечатлить этим не всех вокруг, а кого-то конкретного? Он с трудом мог сказать, какой была его конечная цель, но он знал, что должен был хотя бы попытаться узнать свои лимиты, чтобы сломать их, и перестать быть прежним слабым Чонином. Доводить себя до пределов быстро вошло в привычку, но, похоже, у его тела были другие планы. На очередной тренировке Чонин не сразу сообразил, что в погоне за мячом споткнулся о собственную ногу, и полетел на землю, попутно повалив за собой Минхо. У него не было сил встать, будто его организм цепко ухватился за эту возможность ничтожно короткой передышки. — Ты специально? — простонал Минхо, потирая ушибленное колено. Его глаза метали молнии в Чонина, и он наверняка сказал бы больше, если бы к ним не подошел тренер, вопли которого перекрывали даже ругань Чанбина где-то на другом конце поля. — Поднимайте свои жалкие задницы и вернитесь в игру. Чонин приподнялся на локтях, косо поглядывая на раздраженного Минхо. Они одновременно кивнули, смотря вслед тренеру, который уже направился в противоположную сторону, чтобы накричать на кого-то другого. — Прости, — буркнул Чонин, поднимаясь на ноги и протягивая руку. Несколько секунд раздумывая, Минхо принял помощь, но, как только он встал, то отпустил руку Чонина так быстро, будто она была перепачкана в грязи. — Я делаю вид, что не хочу тебя прибить только на поле. Если ты попадешься мне где-то в другом месте… — Я понял, хватит, — Чонин поднял руки, демонстрируя полную капитуляцию, и его правое плечо отозвалось тупой болью. Он поморщился, но быстро совладал с выражением лица. На долю секунды ему показалось, что он увидел беспокойство в глазах Минхо, но он развернулся и убежал так быстро, что Чонин решил, что он в очередной раз обманывал сам себя. После тренировки боль в плече только усилилась. Он с раздражением стянул с себя футболку, стараясь растереть кожу в том месте, где неприятная пульсация была сильнее всего. — Красиво упали, — усмехнулся Джисон, становясь позади Чонина. — Давай помогу. Его руки тут же оказались на плечах Чонина, осторожно, но в то же время уверенно, массируя его мышцы. Сжав челюсти, Чонин смирно стоял, стараясь не издать ни одного болезненного звука. — Тебе мало меня и брата? Феликс подошёл к нему впервые с того дня, когда Чонин выполнил его последний приказ и признался во всём. Он задал вопрос совершенно безразличным тоном, но Чонин мог физически почувствовать его недовольство. Настроение Феликса, его желания, больше не имели над ним власти, и всё же, мурашки побежали у Чонина по коже. Он удивленно покосился на Феликса, не понимая, что тот имел ввиду. К счастью, Джисон тоже ничего не понял, и спустя секунду замешательства, продолжил массажировать плечо Чонина. — Оставь меня в покое, — шепотом сказал Чонин, надеясь, что только Феликс его услышит. Их взгляды встретились, и, неожиданно, Феликс первым разорвал контакт, хмыкнув под нос. Развернувшись, он пошёл к своему шкафчику, а Чонин всё никак не мог понять, почему Феликс упомянул Чана, и почему его самого это так взволновало. Вернувшись домой, он покачиваясь ввалился в комнату и тут же упал на кровать. Его тело ныло от изнеможения, и, казалось, даже внутренности болезненно пульсировали от перенапряжения. Это была последняя тренировка перед предстоящим матчем, и тренер гонял всю команду на пределах их возможностей. У Чонина не было сил даже мысленно пожаловаться на усталость. Он думал, что отключится сразу, как только его голова коснется подушки, но его настиг неожиданный прилив бодрости. Сон как рукой сняло в том момент, когда его взгляд упал на толстовку Чана, которая висела на спинке стула. Он должен был её вернуть ещё несколько недель назад, непозволительно было держать вещь у себя так долго. Чонин протянул руку, лениво касаясь толстовки кончиками пальцев, обводя контур яркого подсолнуха, напечатанного на ткани. Она больше не пахла Чаном, теперь от неё исходил приторный аромат кондиционера для белья, который так нравился маме Чонина. Не осталось ни одного оправдания, чтобы держать толстовку у себя, но отчего-то расставаться с ней Чонину не хотелось. У него перехватило дыхание, когда он неожиданно вспомнил о том, почему вообще пришлось стирать толстовку, и он прикрыл лицо руками, прекрасно зная, что никто и так не увидит его реакцию. Его кожа горела от стыда, он был готов поклясться, что покраснел с головы до ног. В памяти тут же всплыла и недавняя фраза Феликса, сказанная в раздевалке после тренировки, и странная догадка заставила Чонина судорожно выдохнуть. Эта мысль взволновала его слишком сильно. Мог ли он во время секса с Феликсом всё же назвать его именем брата? Нет, это было попросту невозможно. Чонин с лёгкостью смог убедить себя в этом. «Завтра», — подумал он, прижимая руки к груди и закрывая глаза. — «Завтра я верну её тебе.» Сон вернулся к нему спустя пару минут, и впервые за долгое время ему не снилось абсолютно ничего.***
Чонин ощутил дежавю в очередной раз, стоя у дома Чана на следующий день, когда его не приглашал ни один из братьев, и у него не было назначено занятий. Волнение появилось на полпути, и теперь расцвело в полной мере, превращая пульс Чонина в нечто лихорадочное, вызывающее тошнотворное головокружение. Ему казалось, что все прохожие могли слышать то, как стучит его сердце, видеть, как вспотели его руки, сжимающие пакет. — Ну же, соберись, — пробурчал он себе под нос, нажимая на кнопку домофона. Ответ не заставил себя ждать, и Чонину пришлось сделать несколько глубоких вдохов — так сильно он волновался. У него не было ни одной причины для подобной реакции, он не делал ничего предосудительного, а просто возвращал вещь её владельцу. И всё же он ничего не мог с собой поделать. Чонин не помнил, как поднимался к квартире, как долго стоял в ожидании, что ему откроют дверь. Он прерывисто дышал и молился, чтобы жар перестал полыхать в груди, чтобы его лицо не было открытой книгой в очередной раз. Чан открыл ему дверь, и в его взгляде читался немой вопрос, но он не спешил начать говорить. Чонину показалось, что он тоже был слишком смущен неожиданной встречей, и будто бы подбирал слова в голове, никак не решаясь выбрать нужные. — Я не знал дома ты или нет, — поджав губы, Чонин сделал шаг навстречу. — Я принес твою толстовку. — А я уже и забыл об этом, — хмыкнув, Чан нехотя принял из рук Чонина пакет, в котором лежала его толстовка, и даже не заглянул внутрь. «Ты врешь. Опять. Ты не мог забыть о том, что отдал мне толстовку, в которой постоянно ходил», — мысль промелькнула у Чонина в голове, странным образом отдаваясь колкой болью где-то под рёбрами. Неужели он отдал толстовку так просто, потому что не думал, что она ему пригодится вновь? Секундное молчание грозило превратиться в куда более длительное и неловкое, но Чан спас их обоих от этой участи. Отставив пакет в сторону, он нахмурился и окинул Чонина подозрительным взглядом с ног до головы. — О боже мой. — Что? Что не так? — Чонин огляделся по сторонам, хотя, было очевидно, что дело было в нём. — Ты выше меня, — Чан пристально рассматривал его, прикрыл рот рукой в преувеличенном удивлении, едва удерживаясь от того, чтобы не рассмеяться. — Чёрт. Думаю, ты прав. Тогда тебе следует обращаться ко мне уважительно. — Чонин-а, Чонин-хён, — поддразнил его Чан, капризно надув губы, и Чонин не смог оставаться серьезным. Он улыбнулся в ответ, отчаянно пытаясь вести себя прилично, но не удержался и погладил Чана по голове, будто бы в безмолвной похвале. Хотя бы между ними всё оставалось по-прежнему легко. Узел тревоги, сидевший у него внутри всё это время, наконец-то растаял, словно его никогда и не было. Из-за чего же Чонин так волновался? Чан машинально подался навстречу, наслаждаясь прикосновением, прикрыв глаза. Это не должно было длиться так долго, но многие вещи между ними вышли за рамки того, что можно было назвать нормальным. Чонин думал, что мог бы стоять так вечно, осторожно касаясь растрёпанных волос Чана и рассматривая его лицо. Он был привычно расслаблен, позволяя делать с собой что угодно, словно доверяя себя полностью во власть другого человека. Они стояли так близко друг к другу, что Чонин потерялся на мгновение, едва не поддавшись неожиданному порыву. Прерывисто вздохнув, он убрал руку, разрывая прикосновение. Это было опасно. Чонину хотелось ударить себя по щекам, чтобы привести в чувства и забыть секундное желание схватить Чана за волосы, чтобы осторожно притянуть его ближе к себе и поцеловать. Он никогда не хотел таких вещей столь сильно и импульсивно, даже с Хёнджином. Так почему сейчас, почему с Чаном? Почему именно он вызывал у него это желание? Чан, казалось, не заметил изменений в поведении Чонина, и, слава Богу, его глаза оставались закрытыми ещё на какое-то мгновение. Чонин потратил эти драгоценные секунды, чтобы понаблюдать за ним. Неожиданно, он понял, что ему нужно было сделать хоть что-то, прежде, чем у него появятся ещё какие-то неуместные мысли. — Даже мои руки немного больше твоих, — Чонин ухмыльнулся, резко меняя тему, и взял Чана за руку, чтобы сравнить размеры их ладоней. Их руки соединились, смешивая общее тепло между ними. Он был прав, хотя разница была в считанных миллиметрах. Чонин ехидно посмотрел на Чана, который застыл, сосредоточенно рассматривая то, как соприкасались их руки. — И правда, — сказал он немного отстранённо, как будто его что-то начало беспокоить. Вырываясь из этого ступора, он быстро скопировал выражение лица Чонина, нагло улыбаясь. — Но я сильнее тебя, это точно. И знаешь, что точно больше? Мой нос, мои ноги и кое-что ещё. Чонин широко раскрыл глаза, а затем рассмеялся, ненамеренно разрывая их контакт. Было бы странно взять Чана за руку снова, поэтому он решил прижать ладони к себе, чувствуя, как его сердце вновь было готово выпрыгнуть из груди. — Чем заняты? Феликс вышел из своей комнаты так неожиданно, что Чонин подскочил на месте. Ему даже в голову не приходило, что Чан мог быть дома не один, настолько он привык бывать в этом доме лишь наедине с ним. — Я зашёл отдать Чану толстовку, — пробубнил Чонин, пересиливая нахлынувшее смущение. Он знал, что его лицо предательски покраснело, но но что он мог сделать? Контроль собственного тела так и не стал его сильной стороной. Феликс усмехнулся, очевидно, вспомнив, их встречу у Чонина дома, когда он был в этой самой толстовке. Они смотрели друг на друга в упор, и каждый прокручивал в памяти тот вечер, за который Чонину будет стыдно всю оставшуюся жизнь. Он до сих пор не мог объяснить, что именно происходило с ним, почему он не смог сдержаться. — Я провожу тебя, — сказал Феликс, и его взгляд мигом стал серьёзным, пресекая все попытки возразить. Чонин тут же почувствовал холодок по коже, словно он всё ещё должен был беспрекословно слушаться Феликса. Он не стал возражать и кивнул, мысленно проклиная собственную мягкотелость. Только когда они оказались на улице, Чонин понял, что почти не дышал, в напряжении ожидая, что же от него хотел Феликс на этот раз, чем мог снова начать шантажировать и принуждать к чему-то. Они долго шли, переходя с одной улицы на другую, будто у них была конечная цель. — Могу я быть честным? — наконец, Феликс заговорил, как только они оказались на тихой, почти безлюдной, улице. Даже немногочисленные магазины здесь оказались закрытыми. Фыркнув под нос, Чонин кивнул. Правда Феликса всегда была такой, которая была выгодна ему одному. Она била в цель, больно пронзая насквозь, но в то же время, позволяла выдохнуть, освобождая от плена навязчивых мыслей. Боль, причинённая им, каким-то образом действительно помогала своим извращенным способом. — Мой язык любви — издеваться над людьми. — Ты издевался надо мной. Очень много, — Чонин настороженно покосился на Феликса, боясь услышать куда более откровенный ответ. Разговор шёл в неожиданном направлении, и от волнения у Чонина пересохло во рту. — Да, но, наверное, то, что испытывал я, была не любовь. Ты мне нравишься, Чонин, но брату ты нравишься больше. «Так вот, что ты имел в виду тогда в раздевалке», — промелькнуло у Чонина в голове, но он всё равно с трудом понимал, как Феликс пришёл к такому выводу, почему вообще он решил рассказать об этом. — Что за бред, у меня нет ничего с Чаном. Его смех прозвучал так наигранно, что на месте Феликса, он не поверил бы самому себе. Чонину было не в чем оправдываться — между ним и Чаном никогда ничего не было, но в то же время, никто на свете не знал, какими именно были их отношения на самом деле. Это давно было что-то, что вышло за рамки дружбы, ведь не каждый день вы спасаете друг друга. Объяснить это было так легко, и всё же, Чонин не мог найти подходящих слов даже для себя. Действительно ли между ними больше ничего не было? Мог ли он назвать просто другом того, кто до сих пор снился ему? Кого он хотел поцеловать несколько минут назад? Чонин шёл, нервно заламывая пальцы, пытаясь понять, как Феликс так просто заметил то, что он сам не замечал. Или, может быть, просто не хотел замечать? Дойдя до набережной, они сели на одну из ступенек, и прервавшийся на раздумья разговор, вновь продолжился. — Я знаю, что между вами ничего нет. И то, что не ты виновен в аварии, я тоже знаю. Поверь, иногда мне кажется, что я знаю слишком много, — Феликс улыбнулся и легонько стукнулся плечом о руку Чонина. — Но я могу сказать наверняка — ты нравишься Чану. Иначе как бы у тебя оказалась его толстовка? Он не дает её даже мне. Феликс откровенно наслаждался тем, как Чонин реагировал на всё сказанное, вгоняя его в краску каждым новым словом. Он умело играл чувствами других людей, Чонину это было не в новинку, но отчего-то он был уверен, что в этот раз Феликс не врал, и это путало его ещё сильнее. Чонин начал жалеть, что согласился выслушать Феликса, но в то же время, ему хотелось узнать больше. Ему было нужно услышать что-то ещё, чтобы убедиться окончательно. Казалось, факт того, что Чан думал о нём в том же ключе, мог стереть все сомнения в мгновение. Мысленно Чонин саркастически рассмеялся тому, в какой ситуации мог оказаться: старшеклассник влюбился в репетитора, а он влюбился в ответ? Это было нелепо. Это заставляло бабочек в его животе порхать с бешеной скоростью. Чонин надеялся, что тяжелый мыслительный процесс никак не отразился на его лице. Он прикусил щеку изнутри и покосился на Феликса, который, казалось, тоже потерялся в своих мыслях. — Тебе стоит научиться благодарить людей. Спасибо, Феликс, что открылся мне. Спасибо, что ты был так добр всё это время, и не растрепал никому мой маленький секретик. Натянув улыбку, Чонин помотал головой, но так ничего и не сказал. Он испытывал слишком много чувств к Феликсу, и если в этом хаосе и была капля благодарности, то он мечтал забыть о ней как можно скорее. Чонин хотел было встать и уйти, но, неожиданно, Феликс схватил его за руку и посмотрел на него так, будто ему ещё много было о чем сказать. Помедлив, Чонин послушался, но одернул руку, ощущая вновь нахлынувшую волну отвращения от прикосновения. Феликс никак на это не отреагировал, и глубоко вздохнув, продолжил говорить. — Знаешь, я хочу рассказать ещё кое-что. Я люблю Чана, но на самом деле ненавижу его за многое. Он замечательный человек, отличный брат, но он пытался бросить меня одного, забрал тебя у меня, так что… — О чём ты? — Чонин нахмурился и посмотрел на Феликса, лицо которого оставалось абсолютно нейтральным, хоть его голос и говорил об обратном. Он впервые выглядел таким уязвимым, и это пугало. — Давай просто примем тот факт, что он тебе нравится больше, чем я, — Феликс пожал плечами, как будто его это не особо заботило, хотя они оба понимали, что, пусть и маленькое, чувство ревности гнило в его сердце. Он не любил Чонина, но очень долгое время, возможно, всё ещё, считал его своим. И он не хотел делиться тем, что какое-то время было полностью под его контролем. — Ты буквально заставил меня заниматься с тобой сексом, — Чонин усмехнулся и приподнял брови, не веря, что Феликс действительно считал нормальным то, что было между ними. И как же он был прав — Чан нравился ему куда больше. — О, ну извини. Чонин не знал, сможет ли он когда-нибудь простить его. Но если Хёнджин нашел в себе силы превратить ненависть в безразличие, возможно, он смог бы сделать то же самое с Феликсом. Сейчас их связывало слишком многое, и если бы не эти условности, Чонин охотно бы делал вид, что они никогда не были знакомы. Но даже осознавая, что этот этап жизни скоро закончится, когда они закончат учёбу, и кто-то из них уйдет из футбольной команды, и в конечном итоге воспоминания поблекнут, останется кое-что, что навсегда будет причиной «почему мы разговариваем друг с другом». И этой причиной был Чан. — Что ты имел в виду, когда сказал, что он пытался тебя бросить? — спросил Чонин после долгой паузы. — О, это интересная сторона моего брата, — Феликс ухмыльнулся, словно стараясь скрыть за этим, как дрожали его губы. — Однажды я пришел домой и обнаружил его лежащим на полу без сознания. Тонны таблеток были раскиданы вокруг него, они были в его руках, во рту, в рвоте и… Не буду врать, я был чертовски напуган. Мне страшно даже сейчас, что он сделает это снова. Если бы Чонин знал, каким будет продолжение их разговора, он бы не медлил ни секунды и ушёл, как только Феликс коснулся его руки. Он прерывисто выдохнул и неосознанно придвинулся ближе к Феликсу, где-то в глубине души понимая, что их обоих потряхивало от страха перед мыслью, что они оба могут потерять Чана. Что он оставит их обоих. Услышать это не было чем-то неожиданным. Это было почти очевидным, что на мосту был не первый раз, когда Чан решился на что-то подобное, но услышать четкое подтверждение мрачных догадок было сравни удару под дых. Если всё было так сложно, насколько самонадеянным он был, надеясь, что сможет помочь Чану? — И самое ужасное, что он даже не оставил предсмертной записки или ещё какой-нибудь ерунды. Он просто решил умереть, оставить меня одного, оставить наших родителей. И я до сих пор не знаю причину. Чонин мог физически почувствовать, как больно было Феликсу сказать всё это, заново испытать то, что произошло годы назад. Время не вылечило эту рану, и, казалось, она так и будет кровоточить целую вечность. Но зачем он решил рассказать об этом? Неужели он думал, что этим заставит отстраниться от Чана? Чонин окончательно запутался, но у него не было ни малейшего желания разбираться в том бардаке, который царил у Феликса в голове. Его собственный был не лучше. — Но сейчас он с нами, понимаешь? Он решил остаться. «Я случайно заставил его остаться с нами», — эта мысль была запредельно мучительной, она сжала Чонину внутренности с такой силой, что ему хотелось закричать. Он остался, но надолго ли? Феликс отрешенно кивнул и прикусил нижнюю губу, словно боролся с мыслью сказать что-то ещё. Чонин хотел закрыть ему рот рукой, чтобы остановить этот бесконечный поток правды, который приносил с собой только сокрушительную боль. — Он сделал это дважды, — наконец сказал Феликс севшим голосом, и глаза его вдруг наполнились слезами. Он никогда не видел, как плакал Феликс, и почему-то это зрелище вызвало у него укол вины. Нет, это точно было не ради того, чтобы Чонин перестал испытывать что-то к Чану. В этом было что-то своё, личное. Чонин разрывался между желанием утешить Феликса и оставить его наедине со всеми этими переживаниями. Его личных проблем было достаточно, чтобы тронуться умом, и новые только усугубляли его и без того нестабильное состояние. — Такой лузер, с двух попыток покончить с собой не смог. Он никогда не умел завязывать хорошие узлы. Чонин нервно усмехнулся на это замечание, стараясь скрыть, как каждый новый факт ранил его сильнее предыдущего. Ему нестерпимо хотелось признаться, что Чан хотел сделать это больше двух раз, что он до сих пор не был уверен, что он не сделает это снова. Но он молчал, упорно борясь с собственными эмоциями, пытаясь прогнать ком в горле. Чан обещал, он должен был продолжать верить, несмотря ни на что. — Ты говорил с ним об этом? — Он лечился почти два года после второй попытки, поэтому не думаю, что ему нужны были разговоры с младшим братом. Или с тобой. И в этом Феликс был чертовски прав, от них не было бы никакой пользы. Чонин нервно жевал нижнюю губу, пока на его языке не появился металлический вкус. Это отвлекло его от молчаливого ступора, и он нехотя посмотрел на Феликса, надеясь, что он закончил с раскрытием тайн. — Зачем ты рассказал мне это всё? — Позаботься о моём брате, — Феликс улыбнулся, медленно вытирая слёзы. — Я знаю слишком много вещей, помнишь? Они ещё долго молчали, пока Чонин не понял, что Феликс и правда высказал всё, что хотел. Ему было нечем поделиться в ответ. Общество Феликса тяготило его, несмотря на то, что он увидел его с совершенно другой стороны. Медленно поднявшись на ноги, Чонин пешком направился в сторону дома, и эти два часа оказались спасительными от всего, что ему пришлось услышать. Этого было слишком много, и он не мог понять, что ему делать со всем тем, что узнал против своей воли, что тревожило его больше — настоящая история Чана или то, что между ними могло быть какое-то чувство. Взаимное чувство. Мог ли Феликс быть прав или просто играл с Чонином в очередной раз? Он с таким отчаянием хотел добраться до сути, но в то же время никогда не касаться этой темы. Его жизнь только начала налаживаться, но Феликс снова сбил всё с нужного курса, заставив потеряться и вновь начать чувствовать что-то забытое и ненавистное. Любовь приносила только боль, Чонин это знал как никто другой, и это не могла быть она. С Чаном он не испытывал боли ни секунды. Феликс ошибался, когда произносил свои домыслы вслух. Отмахнувшись от слов, застрявших у него в голове, Чонин спрятался в коконе собственной комнаты, под тяжелым одеялом. Торопливо написав Чану, он пытался успокоить панику разгоняющую его сердцебиение, навязчиво царапающуюся где-то внутри. Он должен был доказать самому себе, что не был влюблён в Чана, и отчего-то одна только мысль об этом заставила выступить слёзы у него в глазах.