Между строк

Мигрени эти ебучие Миша истово ненавидел. Он ведь и так после девятой клинической, чуть не ставшей настоящей, делал всё, что мог, и даже больше: как говорится, ни капли в рот, ни грамма по вене. Так долго пытался сдохнуть, а тут вдруг отчаянно захотелось жить, причём именно жить, а не доживать. Увидеть, как растут дочки, помириться со всеми, с кем разосрался, чтобы потом разосраться с ними снова, и так по кругу, потому что характер всё равно так никуда и не делся. Так что Миша покорно и даже с некоторым энтузиазмом таскался по врачам и терапиям, по часам пил таблетки, гулял и шаг за шагом увеличивал физические нагрузки, а почувствовавший, как акула кровь, слабину Сид сразу же завалил его телефонами проверенных наркологов, психологов и прочих хренологов. И всё было пусть не прекрасно, но хорошо так точно, врачи и вовсе были готовы его разобрать на части, удивляясь медвежьей выносливости: мол, после стольких лет издевательств над организмом удалось не только в живых остаться, но и вернуть вполне приличное качество жизни, это что ж без наркотиков было бы! Кто ж теперь узнает-то. И всё-таки совсем без последствий конечно же не обошлось, и так легко отделался. Иногда мысли будто превращались в кисель: Миша слышал, что ему говорили, понимал все слова, но они упрямо отказывались складываться в хоть что-то осознанное. Из памяти вылетали слова, вот вертелись же буквально на языке, а никак. Шурик фырчал, конечно, что это уже возраст, а не наркотики, скачал ему на телефон кучу всяких нейроигрушек для предотвращения Альцгеймера и чего-то там ещё, и Миша даже упорно тыкался в них минут по двадцать каждый день, но всё равно чувствовал, что его опять пытались оправдать перед самим собой, что никак не могло пойти ему на пользу. Впрочем, как и упиваться ошибками прошлого, так что Миша изо всех сил старался ценить, что есть, — а было у него очень и очень много, — и смотреть в будущее. Но ебучие же мигрени. Не постоянные, спасибо и за это, но беспощадные и неотвратимые. Не помогало от них ничего, только и можно было, что закинуться обезболом, чтобы хоть немного сбить остроту, и замереть в относительно удобной позе, а дальше — только ждать. Но психолог считал отличным знаком, что в такие моменты Миша теперь просто ждал, когда всё закончится, а не думал о том, как хорошо было бы просто отрубить голову и чего ж он не сдох ещё когда, чтобы сейчас не мучаться. Матрас едва ощутимо прогнулся рядом и лба коснулись холодные пальцы — Миша заставил себя издать какой-то одобрительный звук и сосредоточился на этом прикосновении. Надо было бы поругаться, что Влад опять держал руки под ледяной водой, чтобы ему помочь, но было слишком хорошо и от этой прохлады, и от того, как Влад осторожно массировал голову, равномерно двигаясь от висков к затылку, монотонно и умиротворяюще повторяя одни и те же жесты. Боль от этого не уходила, не всё было так просто, но концентрация на простых движениях помогала абстрагироваться. — Опять я… развалина, — выдавил из себя Миша. За этим крылось «зачем тебе, такому молодому и красивому, нужен такой разваливающийся старик с таким разрушительным прошлым», но сил не было. — Моя любимая развалина, — кивнул Влад и мазнул губами по переносице, чуть сбиваясь с ритма. — А на той неделе я был твоей развалиной, да? «Любимой» повисло в воздухе, но Миша всё равно выдохнул «да». Влада головные боли ебали и без наркотиков за плечами, врачи посылали от одного к другому, не могли поставить ничего нормального и рисовали в карточке не существующие уже диагнозы, так что по части здоровья все Мишины аргументы он отбивал на раз-два. А с возрастом и вовсе отшутился: хочу, сказал, через двадцать лет всем говорить, что мне тридцать пять. Влад был взрослым человеком, со своей головой на плечах, и раз за разом переливать из пустого в порожнее про возраст и болячки было глупо: как будто Миша ставил под сомнение его способность принимать решения. Сколько будет, столько и будет, короткое счастье лучше никакого. Про развалину только порой срывалось в минуту слабости, но непроизвольно и больше иронично к самому себе, чем попыткой на самом деле отвадить Влада, а тот ловил настроение и подхватывал. Несмотря на боль, Мишу клонило в сон, и это было, пожалуй, лучшее, что он мог сделать с мигренью. Влад вполголоса безэмоционально зачитывал не то какие-то стихи, не то кого-то из своих новомодных рэперов — шёпот в таком состоянии Мишу раздражал, а вот бормотание, когда даже не нужно было вслушиваться в слова, а хватало только голоса, умиротворяло, и Миша в очередной раз позволил себе утонуть в этом тембре. Влад осторожно, не прекращая массажа, лёг рядом, нос к носу, чувствуя дыхание друг друга, и Миша чуть сдвинул руку, чтобы вцепиться в его домашнюю футболку и зафиксироваться на ощущении текстуры под пальцами. Подумал ещё — как хорошо будет проснуться в здравом уме и первым делом увидеть сонного Влада. Так и вышло.