Мальчик-Вася

Героин. Дрянь, которая не дает Алику покая. Он помнит, как это было с морфином, которым пичкал его добрый доктор Демид, человек, который спас Алику жизнь и показал, что такое наркотики. Как это прекрасно, когда ничего не волнует, а весь мир находится будто за толстым стеклом. Всем плевать на торчков, а торчкам плевать на всех. Алик набирает в шприц целебный раствор. В только что нагретой ложке уже не морфин, а кое-что по-серьезнее. В афгане многие этим баловались, ходили потом со странными глазами и говорили, что это помогет справляться с бешеным страхом смерти. Маленькие крупинки порошка оседают на стенках инсулинового шприца, которые болезному Васе выдают в аптеках пачками, даже не спросив назначения. Вася сидит напротив. - Ну давай-давай, Алик, не церемонься. Помнишь, ведь, как это было, - говорит он и облизывается, - все ты помнишь, Алик, я з-знаю. Алик пытается вспомнить, завороженный моментом, тем как острая тонкая игла мягко, почти безболезненно, входит в кожу, как слегка надувается вена в месте прокола. Алик пытается вспомнить, зачем он это делает. Дети. Точно, дети, кто же их может защитить, кроме него, кто, как ни героиновый наркоман, бывший военный, посылавший на верную смерть их отцов, сможет хоть как-то им помочь. Мальчик Вася жадно смотрит, как под движением поршня пустеет шприц, как набирается в его полость струйка темной крови. Алик даже не пытается вытащить шприц из руки, просто откидывается на спинку кресла и окунается в омут кайфа. Нет ничего лучше. Уже нет. *** Алик приходит в обговоренное место, к обговоренному времени, но Васи там нет. Алик ждет пять минут, десять, полчаса, час. Васи нет. Алик чувствует, как к телу подкрадывается ломка, ее еще нет, но он уже чувствует ее дыхание. Алик нервно оглядывается. Он сломал предварительно заколоченные двери, посадив занозы на костяшках, которые теперь неприятно саданили, но это было не важно. Важно то, что Васи нет в обговоренном месте, в обговоренное время, важно то, что сейчас растет и множится внутри Алика, и вот-вот наступит, важно то, что наконец пришел час, когда этот человек кинул его, Алика, и сейчас самодовольно радуясь, как величайшему достижению, усмехается, смеется над ним, наблюдает за ним, как за загнанным зверем. Он здесь, он точно здесь, прячется где-то за углом, он не смог бы пропустить такое веселье. Алик затравленно озирается, перетряхивает какие-то коробки, которые кто-то выбросил, вбегает в подвал трехэтажного барака. Темнота смеется ему в лицо шамкающим смехом, смехом чудовища, психопата, загнанного мальчика, который убил собственных родителей. Но в ней никого нет, только старое зеркало, прислоненное к грязной деревянной стене, покрытое пылью. Нужно бежать в их логово. Да, да, у них там есть, вытрясти из них эту проклятую дозу. *** Алик двигается бесшумно. Он проходит мимо спящих в пьяном угаре подельников Васи, мимо бильярдного стола, мимо многочисленных бутылок дорогого спиртного и останавливается у единственной закрытой двери во всем помещении. Он берет стоящий неподалеку стул и с размаху начинает крушить дверь. На третий удар дверь неожиданно открывается и из нее выходит заспанный Вася, лениво почесывающий затылок. Алик в последний момент останавливает траекторию удара и неловко замирает напротив Васи, держа стул над головой подрагивающими руками. - Алик, солнышко, зач-чем крушить дверь, - усмехается Вася, - достаточно было п-просто постучать. Он улыбается обманчиво добродушной улыбкой, раскидывает руки для объятий. На грохот сбегается вся его банда, они идут, пошатываясь, как ходячие мертвецы, лезут из всех углов и щелей, и тоже - тянут к нему руки, в которых судорожно зажаты пистолеты, как распятье, словно Алик - это нечисть. - Ребята, не в-волнуйтесь, у нас все в порядке, п-просто с нервами не лады, да? - Вася обхватывает Алика одной рукой за плечи и повторяет, смотря на него напряженно, уже угрожающе - да? Алик кивает и позволяет утащить себя в открывшуюся комнату, позволяет закрыть за собой дверь на замок, дверь, которая даже не прогнулась под его ударами. *** - Ну что, Алик, даже не поздороваешься? - Вася стоит перед ним, близко, так что Алик может почувствовать его беспокойное дыхание, - Не хорошо получается, ломишься, значит, стульями раз-змахиваешь, и все ради чего? - Ты знаешь, - Алик пытается говорить внятно, пытается, но мышцы лица не слушаются, получается лишь непонятное шипение, - знаешь. - Я н-не ум-мею читать мысли, А-алик, - его речевой недостаток проявляется, Алик знает, сильнее, когда тот волнуется. Или когда тот возбужден. Это Алик знает тоже. - Мне нужно. Плевать, плевать он хотел на всех, на их состояния, положения. Алик хочет лишь одного. - Мне нужно, ты, больной урод...Мне, черт возьми, НУЖНО! - Алик берет его за грудки и впечатывает в стену. Он готов размазать Васю по этому гребанному дереву, лакированному, мажорскому, тому дереву, на которое ни у Алика, ни у кого из его семьи уже никогда не хватит денег. - Ты кого уродом назвал, слыш, мой пистолет-то наготове, пидорас конченый, - Вася выкрикивает это вдруг четко и внятно, и Алику кажется, что все происходит уже не здесь, не в реальности, - садись на колени, сученыш. Руки над головой. Алик садится, Алик знает, что сопротивление только больше его разозлит. - Ну что, А-алик, - Вася проводит пистолетом по щеке Алика, медленно, почти нежно, - пом-мнишь, как эт-то было? Тебе тогда понравилось? Ну? Ответь, сол-лнышко... Алик морщится, как от пощечины. Алик помнит. - Мне нужна доза, больше ничего. - За дозу нужно заплатить. Ты же з-знал, что когда-н-нибудь я поп-прошу у тебя плату? - Я прошу в долг. - Нет. Вася говорит это легко, с непринужденной усмешкой, все еще держа пистолет около щеки Алика. Алик давно не боится оружия, он бы даже предпочел, чтобы Вася нажал на курок, тогда бы это все наконец-то закончилось. Но Вася вдруг переводит ствол к губам Алика и давит. Алик дрожит. Если бы он все это время стоял на ногах, он бы давно уже рухнул. Самое страшное для него, он все понимает, понимает, что от него требуется - решительно отводит пистолет и тянется к ширинке на васиных джинсах. Ничего другого ему не остается.