Междуцарствие

Ждать пришлось до середины августа. Герцог Норфолк, командовавший войском, и сэр Ричард Рэдклифф, наблюдавший за ходом переговоров от имени короля Англии, постепенно отпускали людей домой, но в каком-то странном, только им понятном порядке. Видимо, очередность отправки солдат по домам (так же, как и их количество) была связана с ходом переговоров и постоянно менявшимися (в связи с ним) военными планами. Например, ровно половина ирландцев отправилась в Дроэду всего через три дня после отъезда короля из Сен-Мало, а оставшиеся две тысячи отправили в Шатобриан с приказом оставаться там, пока не получат новых указаний, причем не от короля, а от графа Десмонда. Даже тогда, когда те же карраки королевского флота, «Императрица Елена» и «Святая Варвара», которые доставили английские пушки в Нант почти четыре месяца назад, теперь перевозили их из Сен-Мало в Дувр, ирландцы все еще оставались в Шатобриане. Элджернон был среди тех, кого забрали последними. К несчастью, почти сразу, когда они вышли из порта, начался шторм. Корабли разметало, «Императрицу Елену», на которой он был, отнесло восточнее, к тихому, сонному городку где-то в Девоне, для которого их появление стало главным событием утра. Он даже не сразу запомнил название. Сначала он думал, что первая буква в названии города — то ли «К», то ли «Ц», потом, что город назывался Кейбридж из-за какого-то ключа, и только на третий день пребывания в нем запомнил, что он называется Кибридж из-за двух из пяти местных достопримечательностей: морской пристани и каменного моста через мелкую, почти пересохшую речушку. Тремя другими были слишком большой для такого города собор, построенный при Генрихе II, запущенный, полуразвалившийся замок, судя по флагам над башнями, королевский и бескрайние поля пшеницы, окружавшие Кибридж со всех сторон. Город и окрестности были, как гордо утверждали местные, «одним из немногих мест, где в Англии выращивают пшеницу, и уж точно, самым старым из таких мест». Ярмарки там не было, и все же, каждый сентябрь проводились «пшеничные торги», на которые съезжались купцы от Винчестера до валлийских марок. Все это Элджернону рассказал местный военный комиссар, Николас Д'Обервилль, пока они во главе отряда артиллеристов с пятнадцатью пушками и одной бомбардой ехали в Лондон. Дело в том, что, согласно письмам, разосланным уполномоченным чиновникам еще до начала бретонского похода, во всех случаях, подобных тому, который постиг «Императриу Елену», если в течение трех дней за солдатами не явится никакой «слуга короля», местному шерифу или комиссару надлежало самому отвести их по суше в Лондон совместно со старшим командиром пострадавших из-за непогоды солдат (кораблю, если он оставался цел и мог без починки продолжить путешествие, следовало зайти в ближайший порт и ждать там). Из-за неразберихи, царившей в порту Сен-Мало во время их посадки на корабли, никого старше командира артиллерийского расчета на борту «Императрицы Елены» не оказалось, но придворная должность, да еще и почти единственная в своем роде, превратила в «старшего командира» Элджернона, поэтому весь путь до столицы они с д'Обервиллем ехали на лошадях впереди колонны. Тот был очень словоохотлив, и успел рассказать не только про Кибридж, но и про свою семью, история которой была переплетена с историей города самым причудливым образом. По словам дедушки Николаса, его далекий предок, Жак д'Обервилль, приехал в Кибридж еще тогда, когда жив был святой Фома Бекет, из Анжу и помогал строить собор. На этом месте, по словам Николаса, рассказ дедушки всегда прерывала громким смехом бабушка, которая затем говорила, что это все неправда, а она, хоть и пришла в эту семью, выйдя замуж, а не была д'Обервилль по крови, все равно знала историю семьи лучше кого бы то ни было еще. Дальше она начинала рассказывать свою историю, и по ее рассказу выходило, что Жак д'Обервилль был матросом на Белом Корабле и единственным выжившим в кораблекрушении. Долгие годы он прожил в Кибридже, на окраине, редко выходя из дома и так и не свел ни с кем даже поверхностное знакомство, будто скрывался или опасался кого-то, пока во время похода короля Генриха II в Тулузу не смог переговорить с королем, после чего тот пожаловал ему земли в городе и вокруг него, а также личный герб... И тут же сменил тему (Элджернон подумал, что это связано с тем, что Генриху II принадлежала и Бретань тоже) и заговорил о том, что, по слухам (по слухам! может быть, Кибридж не такой уж и захолустный город) дочь герцога Франциска умна не по годам, и уже высказала несколько дельных советов относительно переговоров ее отца с французами. Дальше разговор естественным образом перетек на содержание самого мирного договора и Д'Обервилль принялся рассуждать о том являются ли десятилетний мир, возможность герцогине выбирать мужа и время свадьбы самостоятельно (и всего лишь уведомить об этом французского короля), оставление Марсель-Роберта и Фужера французскими войсками, но при этом запрет на нахождение «войск иностранных государей» на территории герцогства в мирное время, и ограничение количества иностранных наемников на службе у герцога (или герцогини) тремя с половиной тысячами (из них не более двух с половиной сотен конницы) хорошими условиями, или был прав сэр Рэдклифф, который был раздосадован и громко жаловался, что он бы в таком положении договорился о гораздо большем. При этом он еще и с радостной настойчивость требовал от Элджернона, чтобы тот обязательно составил об этом свое мнение и высказался. Затем д'Обервилль вспомнил о том, что на бретонскую кампанию король Ричард тоже занимал деньги, и выразил беспокойство, что мирный договор между герцогиней и королем Карлом может помешать королю Ричарду выплатить эти долги, а ведь с того самого лета, когда состоялся бой на Дадлингтонском тракте, король выписал уже столько этих расписок на разные суммы, что страна может обеднеть, если король не сможет по ним заплатить. Дальше д'Обервилль рассказал, что иногда эти расписки используют, как деньги. Он лично был свидетелем сделки, когда у них, в Кибридже, некий человек из Солсбери купил склад за десять фунтов, расплатившись за него двухлетней королевской распиской на двенадцать фунтов, а другой раз один местный житель продал другому дом за двенадцать фунтов, получив за него пятнадцатифунтовую расписку на три года. Все эти разговоры, как ни странно, совсем не утомляли Элджернона, а наоборот — даже помогали выдержать езду верхом при всей его нелюбви к этому способу передвижения. Возможно, дело было в мягких манерах д'Обервилля и в том, что каждую тему он обсуждал не медленно, занудно пережевывая каждую мелкую деталь, но и не чересчур быстро, когда человек выстреливает слова, как рибадекин — пули, и ты не все их успеваешь даже услышать, не то, что понять, о чем идет речь. Да и темы нельзя было назвать ни глупыми, ни (по большей части) заезженными. В обшем, увлеченный приятной беседой, Элджернон не заметил, как они подошли к Лондону... следом за королевой и ее свитой, возвращавшимися в столицу из Дублина, где ее величество гостила у графа Килдера, пока король воевал в Бретани. В этот момент из города выезжал архиепископ Кентерберийский со свитой, который управлял Англией, пока король воевал в Бретани. Они с д'Обервиллем поняли, что артиллеристы с пушками въедут в город только завтра. Элджернон отправился в город один. В Вестминстере ему приказали разбить лагерь там, где они уже остановились и велели передать д'Обервиллю разрешение вернуться домой и деньги на обратную дорогу. Несмотря на то, что до дома было рукой подать (для этого нужно было только не покидать Вестминстер, а нанять лодочника и приказать ему доставить тебя в Саутуарк) Элджернон и эту ночь провел под открытым небом. Он решил хотя бы попытаться отнестись к своим обязанностям серьезнее. Но и начавшийся у него на следующий день отдых не был слишком продолжительным. Вернувшись на службу в Тауэр через день после того, как он открыл дверь своего дома после четырехмесячного отсутствия, Элджернон, во-первых, услышал от Ранульфа Арчера шутку о том, что Криспианов день, оказывается, в июле, а во-вторых, узнал от него о том, что через три дня всему двору ( и королвским коронерам, конечно, тоже) предстоит еще одна поездка, на этот раз — на остров Мэн. Король Ричард передал корону острова Джону, своему природному сыну, и хотел организовать коронацию до того, как осенние холода и непредсказуемая погода в Ирландском море сделают торжества невозможными. Джон Помфретский уже прибыл в Лондон, как и вдовствующая герцогиня Маргарита, сестра короля. Приехали они как-то тихо, чуть ли не тайно: Элджернон не заметил ни одного флага и ни одного человека с символами первого либо второй (с другой стороны, он прибыл в Лондон на неделю позже, чем должен был, и мог просто многое пропустить). Герцогиню он увидел тогда первый раз: худощавая и тонкокостная, она из-за этого казалась выше, хотя роста была скорее низкого, чем среднего. Этим она напомнила ему короля и графа Вестморленда. А еще, точно так же, как и они, она выглядела моложе своих лет: если про графа Вестморленда можно было подумать, что ему не больше двадцати пяти, а королю, если бы он не был королем, можно было дать не больше тридцати, то герцогиня выглядела почти его ровесницей, хотя была лет на восемь старше. В этот раз, как и в апреле, они тоже поехали в Бристоль, только в этот раз короля сопровождала королева. Сам граф Вестморленд тоже был здесь. Он плелся рядом с графом Нортумберлендом, занимая место в третьем ряду (а не в самом конце колонны, как почти всегда было в Бретани), после короля с королевой и их родных, а также ехавших сразу за ними их самых главных и преданных советников, вроде виконта Ловелла, лорда Кендала, или бургграфа Лейденского. Вообще капитана Кале на коронацию сопровождало столько людей, как-будто он собирался стать королем Англии или наследником собственного отца. Иностранные послы, какие-то дальние родственники королевы Иоанны, многочисленная свита вдовствующей герцогини Бургундской (в которую зачем-то затесался университетский преподаватель из Левена по фамили Буйенс), лорд-канцлер Ирландии, два младших брата графа Десмонда, вдова Грей и даже малолетний Джон, барон Стрейндж, сопровождал своего опекуна, Генри, сына и наследника барона Скрупа Болтоноского. Маркиз Дорсет тоже был здесь. На этот раз он был трезв и вел себя мирно, если не считать разговора на повышенных тонах с министром по делам герцогства Ланкастерского. Зачем-то с многочисленной охраной везли символы королевской власти: корону (хотя и не Святого Эдуарда), скипетр, несколько коронационных мантий и Куртану. Все через слово повторяли уже успевшую сто раз осточертеть шутку про Криспианов день, и кончилось тем, что министр по делам герцогства Ланкастерского, незаметный обычно человек, на этот раз сочинил стихи про Криспианов день и по просьбе лорда Рэдклиффа зачитал их на пиру в Бристоле: - В-вот это стихи... - заикаясь от волнения, начал он, стоя под взглядами нескольких сотен пар глаз. - К-которые... к-как-будто речь... которую как-будто мог сказать своим солдатам король Генрих V перед битвой при Азенкуре... И, очевидно успокоившись, прочел громко, звонко и четко, почти не глядя в лист со стихом: - Коль суждено погибнуть нам — довольно потерь для родины; а будем живы... Чем меньше нас, тем больше будет славы. Да будет воля божья! Не желай и одного еще бойца нам в помощь... Когда он дошел до строчек: - И будут наши имена на языке его средь слов привычных: король наш, Бедфорд, Эксетер, Уорвик, Толбот, Солсбери и Глостер под звон стаканов будут поминаться... Комптроллер королевского двора, который сидел слева от Элджернона, спросил комптроллера казначейства, сидевшего справа от Элджернона: - Толбот?.. Какой Толбот?! Эксетер, Солсбери... - Так он же про Генриха V! - ответил тот. В Бристоле им пришлось задержаться почти на три дня из-за сменившегося в очередной раз ветра. Но только приехав на остров Мэн Элджернон понял, почему король Ричард так спешил с коронацией сына: если бы не летняя погода, когда даже в дождливые дни не становится по-настоящему холодно, никто из приезжих не смог бы прожить на острове и дня. Здесь был, кажется, только один замок и один городок, выросший вокруг замка и мелкой бухты и изобретательно названный местными «Каслтаун». Еще здесь было аббатство, такое же маленькое, как и город с замком, и женский приорат, конечно же, еще меньший. При этом расстояние от каждого из этих сооружений до любого другого и всех остальных, вместе взятых, было не меньше десяти миль. Не меньше десяти миль было и ехать от места их высадки — рыбацкой деревеньки со сложным местным названием: то ли Дубглаис, то ли Дабхлаис... Вообще, все названия на местном языке были такие, что язык сломаешь. Чем-то похожи на валлийские, только гораздо хуже. Вот, например, замок в Каслтауне. Как он называется: «Рушен», «Ришен», «Разьен»? Может быть, вообще «Розен»? Это так и осталось для Элджернона загадкой. Как и назывние, которое местные дали своему острову на своем языке. Какой-то «Ваннин»... Или «Манав»... «Маун»... Как из этого получался «Мэн» и почему местные называли себя «манкс», разгадать он так и не смог. Но даже тут был свой парламент, местные называли его «Тинвальд» (хоть это слово он смог запомнить правильно). Состоял Тинвальд из «двадцати четырех ключей». Все эти «ключи» вместе с епископом (да, здесь вместе с парламентом был и свой епископ — Содора и Мэна) выперлись торжественно встречать короля и его сына на «окраину» местной «столицы». Особенно усердствовал епископ, владыка Хуан.: его назначению поспособствовал барон Стрейндж, пользуясь остатками влияния и тем, что король был занят более важными делами. Епископ, конечно, знал, что в Пепельную среду в Йорке служил не архиепископ Ротерхем. Пройдя десять миль по жаре, по пыльной тропинке (нормальных дорог на этом острове, похоже, вообще не было) от места их высадки (конечно же, бухта Каслтауна, напоминающая мелкий пруд, с берегами, утыканными рыбацкими лодками, была слишком тесной для почти двух десятков самых новых и больших испанских каракк), участником такой же «торжественной» процессии, которую возглавляли король, его сестра и его природный сын, Элджернон был вынужден стоять и не меньше часа слушать разглагольствования всяких деревенщин, возомнивших себя парламентом и епископом, а также смотреть, как король Ричард принимает у них разнообразные клятвы и заверения в верности. От этого он возненавидел захолустный остров еще больше. Король с сыном, королева, их родственники (за исключением герцогини Маргариты) и самые приближенные к ним люди, вроде графа Линкольна, герцога Норфолка и виконта Ловелла, разместились в замке. Вдовствующая герцогиня Маргарита и ее фрейлины, а также фрейлины королевы — в женском приорате, знатные гости, такие, как граф Вестморленд, граф Нортумберленд и канцлер Ирландии — в Рушенском (Розьенском?) аббатстве, а остальным оставались только палатки и павильоны, привезенные из Лондона людьми лорда-камергера. В одном местном трактире было всего пять коек для гостей, и их тут же выкупил кто-то знатный по десять фунтов за ночь. Коронация тоже не состоялась сразу. Сначала король, королева, вдовствующая герцогиня и Джон Помфретский вкусили поздний завтрак в замке в компании епископа и «ключей». Потом, тоже в замке, король Ричард и еще не коронованный король Иоанн принимали отчет от Констебля, которого назначили губернатором острова сразу после казни Уильяма Стенли. Потом в другом помещении замка состоялось торжественное заседание Тинвальда под председательством короля Англии и нового короля Мэна, на которое не пустили никого другого. После этого король Ричард говорил с сестрой. Этот разговор постепенно превратился в незапланированное заседание Тайного совета. После этого был пир, только как-бы не настоящий (настоящий местные обещали в день коронации). После этого Элджернон пошел в палатку, которую делил с тремя клерками казначейства и двумя королевскими гвардейцами и почти тут же уснул. Зато следующим утром он поднялся в предрассветных сумерках, дошел до бухты Каслтауна, над которой возвышался замок, снял с себя рубашку, намочил ее в воде и обтерся ею, после чего вернулся в палатку, вытащил из узла с вещами, которые взял с собой в дорогу, чистую и надел на себя. В такой день следовало выглядеть подобающим образом (особенно если этого требуют от тебя твои господа). Сама коронация поразила Элджернона своей сложностью. Проводили ее епископ, аббат и приоресса, причем под открытым небом, во дворе замка в Каслтауне. Король Ричард, облаченный в красную, подбитую горностаем мантию, с короной на голове занял место с краю огороженной площадки в центре двора, справа от трона своего сына, еще до начала церемонии. В правую руку епископ дал ему скипетр, в левую приоресса вручила Куртану. Коронация короля Мэна прошла в присутствии короля Англии, хотя тот в ней не участвовал. Зато сразу после того, когда Джон, капитан Кале и природный сын короля, стал королем Иоанном I, он тут же опустился на одно колено и принес отцу оммаж за себя и за все королевство. Король Ричард принял клятву, после чего отдал скипетр епископу, а меч — приорессе (когда король Иоанн подошел к своему отцу, они двинулись следом и встали справа и слева от короля Англии), помог сыну подняться, расцеловал его, Иоанн I занял место на полшага сзади-справа от отца, королю Ричарду вернули скипетр и меч и он произнес короткую речь о том, что главное свойство правосудия — милосердие. Элджернон не знал, отчего приоресса принимала участие в коронации и почему ей поручили так много. Это было необычно и, может быть, таким образом король Ричард и его сын хотели показать уважение к местным обычаям и немного успокоить здешних жителей. Аббатство, насколько он знал, основали еще тогда, когда островом владели норвежцы (или датчане), на пожертвования норвежского (или датского короля). Приорат, вроде бы, основали на пожертвования шотландского короля Александра - шотландцы владели островом после норвежцев (или датчан). В местных жителях, насколько понял Элджернон, текла кровь как первых, так и вторых. Да и в любом случае, под властью Норвегии (или Дании) и Шотландии они прожили гораздо дольше, чем под властью английского короля. Кроме того, здесь, в отличие от Англии, любили семью Стенли. Местные после слов о милосердии и вправду повеселели. По толпе не прокатился вздох облегчения, никто не кричал и не хлопал одобрительно, просто в какой-то момент на лицах замелькали улыбки, а стоявшие в первом ряду, за шаг от ограды, теперь подошли ближе и начали класть на нее руки, а иногда и опираться на нее. Пока король читал речь, над замком взвились два флага: один — флаг Англии, а второй с новым гербом короля Иоанна: герб Англии в первой и четвертой четверти щита, трискель (три согнутые в колене ноги, одетые в латы и с золотыми шпорами, соединенные друг с другом в бедре) на червленом поле — во второй и третьей, и серебристая перевязь влево. Его люди тоже незаметно переоделись (вот теперь они стали заметны): те, кто был в доспехах, надели поверх них сюрко с новым гербом, те, кто без доспехов, повесили на на свои шеи цепи с соответствующим знаком, либо прикрепили броши с новым гербом к своей одежде. Коронация закончилась. Короли удалились, чтобы переодеться, а на улицах тем временем начался пир. Из единственного трактира в городе вынесли все столы и скамьи и поставили на улице, другие столы со скамьями и табуретами притащили, очевидно, из чьих-то домов, так что места хватило всем: и жителям столицы, и приехавшим из рыбацких деревенек островитянам, и тем слугам и солдатам королевской свиты, которые не несли службу в этот день. Монархи решили угостить подданных почти тем же, что ели сами: на столах, кроме привычной сельди и угрей, которых было вдоволь, лежали каплуны и даже оленина. Около столов через равные промежутки были расставлены бочки с бургундским вином. Когда солнце окончательно растворилось в море, каракка «Иоанн Креститель», которую король Ричард недавно подарил своему природному сыну и которая стояла на якоре недалеко от бухты Каслтауна, дала залп из всех своих двадцати пушек. Элджернон провел почти целый день среди местных, и его неприязнь к ним если не исчезла совсем, то улеглась где-то далеко за всеми мыслями, которые он обдумывал, и почти не напоминала о себе. Он не пожалел, что назвал их деревенщинами, но сказал себе, что, может быть, благодаря этому их образ жизни отличается прямотой и честностью, в отличие от придворных интриганов и пытающихся обмануть хотя бы на один фартинг иностранных купцов Лондона. Он бы рад был остался с этими людьми и еще понаблюдать за ними, но, занимая свою должность в придворной иерархии, обязан был присутствовать на начинавшемся после заката «королевском пиру», поэтому сразу после орудийного залпа он поднялся в замок. Там его опять посадили между двумя комптроллерами. Стоило ему опуститься на скамью, как пришлось вновь подняться и стоять, опустив взгляд в пол и ожидая, пока в зал войдет королевская процессия: сначала король Иоанн в короне и мантии, следом — король и королева Англии, за ними – вдовствующая герцогиня Бургундская с графом Линкольном. Замыкал процессию епископ Хуан. Наконец король Мэна занял место во главе стола, король Ричард с женой сели по правую руку от него, а вдовствующая герцогиня с графом — по левую. Епископ благословил присутствующих, король Иоанн милостиво позволил сесть и пир начался. Угрей и здесь было вдоволь (правда, они были гораздо больше размерами). И каплуны с олениной тоже лежали на столах. А еще были щуки (любимая рыба короля Иоанна), молочные поросята, настоящие венецианские апельсины и даже вареные лебеди. Элджернон решил попробовать... и не понял, почему королю Ричард так часто просил приготовить ему эту птицу. Трудно было представить, что кому-то вообще может понравиться жесткое, жилистое мясе, которого, к тому же, почти не было на огромной кости. Напитков тоже было вдоволь. Не только бургундские вина, но даже гасконские. И не только вина, но и многое другое, от шотландской бормотухи, которую все пили в Йорке, до арманьяков и пива из Кельна и Мюнхена. Элджернон быстро объелся и захмелел. Навалилось обычное в таких случаях сонное отупение, которое он захотел прогнать, спустившись вниз и прогулявшись до конца одного из выступов суши, которые, как щипцы, обхватывали бухту с двух сторон. Тем более, что торжественная часть уже кончилась и гости начали разбредаться по залу. Они подсаживались друг к другу, или, наоборот, поднимались из-за стола и ходили по залу, постепенно сбиваясь в группки, занятые разговорами. Министр по делам герцогства Ланкастерского, который с самого приезда разглядывал остров так, как-будто бывал здесь не раз, только очень давно, и теперь не может узнать знакомые места из-за того, что все изменилось, вообще поднялся со своего места и выбежал за двери. Бургграф Лейденский вскоре последовал его примеру. Он, однако, не бежал и прежде, чем выйти, поклонился своей госпоже, королям и королеве, а также графу Линкольну. Король Ричард, жестами попросив графа пересесть на освободившийся стул, подошел к своим сестре и племяннику и, усевшись между ними, затеял с ними какой-то разговор. Королева Англии и король Иоанн тоже что-то обсуждали (возможно, они делились друг с другом воспоминаниями о том, как имя повлияло на их жизни, подумал Элджернон). Граф Вестморленд, стоя ровно посередине зала, о чем-то беседовал с наследником барона Скрупа. С другой стороны королевского стола епископ Хуан подсел к канцлеру Ирландии и, судя по выражению лица сэра Томаса, принялся донимать его вопросами. Рядом с ними граф Хантингтон осоловело смотрел в свой кубок. Соседи Элджернона захмелели сильнее и раньше него, но даже в таком состоянии не придумали ничего лучше, чем обсуждать, во сколько королю Ричарду обошелся «Иоанн Креститель», во сколько обойдется установка пушек в Каслтауне и сколько долговых расписок он для этого выпустит. Они сдвигали кубки, то радуясь, что у них будет работа, то страшась того, насколько сложной она будет. Элджернона, как и в Бристоле, они игнорировали. Он поднялся на ноги, на всякий случай огляделся и, не найдя никого, кто мог бы запретить ему что-либо, почти твердой походкой отправился к дверям. Держась за стену, он спустился вниз, на улицу. Там уже зажгли костры, стараясь, чтобы они не были близко ни к столам и бочкам с вином, ни к зданиям. Здесь все тоже были пьяны, причем гораздо сильнее, чем там. Кто-то заплетающимся языком пытался повторить здравицы в честь двух королей, кто-то орал похабные песни, а кто-то уже и спал на скамейке или прямо на земле. Везде валялись объедки и черепки от разбитых кружек. Элджернон решил, что здесь как-то шумно и грязно. Он захотел добраться до другого выступа суши, где не было замка и города, и только рыбацкие лодки заполонили все, заслонили... Он пошел напрямик, перешагнув через две скамейки (стола между ними не оказалось) и пройдя по кромке воды (единственной, где не было вездесущих лодок), отчего намочил обувь. Дальше выступ земли, расположенный подковой (или щипцами) уходил резко вправо и становилось непонятно, как туда идти... Элджернон повернул почти наугад и пошел прямо, пока не уперся в конец земли. Он встал, немного качнувшись вперед, и тупо уставился перед, пытаясь понять, как подрагивающие блики от костров и замковых окон справа превращаются в полную черноту слева и где там закрывается этот карман, или кошель... Он огляделся по сторонам. Оказывается, он был не один. Помимо двух (или трех) солдатских пикетов, встреченных им по дороге, чуть в стороне спал, свернувшись калачиком, министр по делам герцогства Ланкастерского. В отличие от воды здесь никакой черноты не было. Отсветы некоторых костров долетали худо-бедно до другого берега, да и солдаты, которых он встретил по дороге, жгли свои костры. Тут, на берегу, можно было, хоть и с горем пополам, разглядеть людей и что они делают... Элджернон попытался решить эту загадку, для чего несколько раз посмотрел на море, а потом обратно, а когда закружилась голова, снова тупо уставился на воду прямо перед собой. Как это так получается, что здесь — свет, а здесь — не свет? Только два огонечка какие-то мерцают вдалеке. Как-будто звезды... Вдруг что-то проскакало по воде мимо него и, стукнувшись о борт еле видимой лодки с другой стороны бухты, утонуло. Элжернон обернулся. Сзади него стоял король Ричард. Он наклонился к воде и запустил «лягушкой» еще один камешек. - О, ваше величество, - пьяно сказал Элджернон. - Следователь Смит, - поприветствовал. - Вы, я смотрю, теперь и в самом деле стараетесь. Даже надели на коронацию чистую рубашку. - А это п'тому... п'тому, что вы... н-насчет меня... о... ошиблись. - В чем же это? - Я... я утратил веру в то, что делаю, не еще тогда... а тогда... Когда... Когда... В общем, Мы были тогда в Лондоне, и я принялся расследовать... дос... с... следовать до... дор... дорасследовать разные дела. И вдр... вдруг понял, что это вы. - Что я сделал? - Эт... вы убили того... этого... в плаще... в плаще с гербом Хантингтонов. Элджернону показалось, что король как-то неопределенно пожал плечами. - Ваше величество, - продолжал Элджернон. - Скажите, а вот... а вы правда... вот любите все эти штуки?.. И он изобразил руками, как-будто водит пером по листу пергамента? - ...Ну, вот это все... вот суды там всякие... крючки... э-э-э... з-зацепки... А, во! Крюч... крюч... крюч..ко...творство! Законы, книжки, прец... приц... прц'денты?.. - Чуть больше музыки, чуть меньше охоты, - спокойно ответил король. - Тогда скажите мне... вот вы... Вы! Вы почему тог... тада не п'шли в суд, а?! А почему... его... ножом-то надо было, э-э-э... - Мне тогда было... пятнадцать кажется, - все так же спокойно сказал король. - Нед назначил меня своим наместником в Уэльсе. И у нас вышли с покойным лордом Стенли... было разное понимание границ моих полномочий. Как-то Нед приказал мне собрать войско и привести его... да какая разница?.. По дороге мы встретились с лордом Стенли и его людьми. И сэр Томас не хотел пропускать нас. Тогда я сказал ему, что пройду либо сквозь его людей, либо пройду по ним. Элджернон издал настоящее хрюканье. - Да, я помню, - сквозь неостановимый, счастливый и пьяный смех сказал Элджернон. - Я так смеялся, когда услышал... - А ведь должен был организовать суд на лордом Стенли. Или попросить Неда собрать свой, в Вестминстере. Я могу вспомнить еще один случай. Я тогда был уже на севере, и один рыцарь судился с другим. Из-за земли, конечно. Только вот второй не был настроен судиться. Он подкараулил своего своего врага на дороге недалеко от Йорка и изрубил на куски. Я тоже решил, что нет смысла судиться, если тебя хотят расчленить. - Не скажииииите... Я вот тоже раньше думал, что вы все... и посмотрел на Генриха Тюдора и подумал, что вы все... что и... а потом увидел вас... и думаю, такой, что... вы все... и решил... такой... что хуй вам... потому что... л-людишки... а потом подумал: но убийцы-то ни в чем не виноваты! В смысле, виноваты, конечно, но... Да и двадцать фунтов на дороге не валяются... - В день коронации, - прервал его король. - обычай предписывает нам осыпать подданных своими милостями. Кроме того, не мы ли сегодня сказали, что главный атрибут справедливости — милосердие?.. Обычай, правда, предписывает нам делать это во время своей коронации, но, мы думаем, что совершение всего этого в день коронации сына обычай, во всяком случае, не запрещает. И вот, в качестве королевской милости, мы разрешаем вам задать нам еще один вопрос. Любой. Элджернон хотел спросить, смог ли король понять по его невнятным бормотаниям, что ему все же было жаль души и жизни тех, чьи убийства он расследует; подтвердил ли его величество, пожав плечами, догадки относительно убийства человека графа Хантингтона, совершенного три года назад; имеет ли хоть какое-то отношение к правосудию рассказ про лорда Стенли или король тоже просто пьян; что будет с деньгами, которые король должен ему, если его погонят со службы (и почему он так редко вспоминает об этом долге); и, наконец, о том, останется ли он вообще на службе после апреля следующего года. Можно было облечь в форму вопроса любую просьбу или жалобу. Можно было много чего. Вместо этого Элджернон открыл рот и произнес: - Вот вы ученый человек, ваше величество. Законы, там, книжки, с епископом Л... Лэ... Лэнгтоном каждый день общаетесь... Вот скажите мне: зачем это все? - Что «все»? - Ну, вот это вот... королевства, там... или у Венеции — дож!.. Суды... там... К-коронеры... шерифы... солдаты... Крепости с таможнями?.. - Чтобы даже такие люди, как вы, могли найти работу, - ответил король. * * * На следующее утро голова болела нещадно, и Элджернон опять отправился гулять. Он вышел взобрался на низкий холм за Каслтауном и пошел вперед, вдоль моря, которое даже в такой теплый и удивительно безветренный (для этого острова) день, казалось, отливало свинцово-серым. Там его и нашел король Иоанн I. Он был один, без свиты и охраны и даже одет довольно просто. Только на его шее на золотой цепи красовался герб острова из золота же, только эмалированного, высотой не меньше трех дюймов. - Следователь, а ведь у вас есть дочь двадцати лет от роду, - огорошил он Элджернона утверждением. - Да, - не совсем уверенно ответил тот после очень длинной паузы, а сам со стыдом подумал, что, хоть и размышлял об этом в Пепельную среду, но так и не съездил в Хэтфилд, чтобы с ней познакомиться и даже в письме не узнал, сколько точно ей лет. - А она умеет читать и писать? Хотя бы по-английски? - Да, и по-английски, и по-французски... - все так же неуверенно ответил Элджернон; на самом деле он, конечно, не знал. Король Иоанн огляделся по сторонам. Холмы и поля с одной стороны и море с другой было видно на мили вокруг, и на мили вокруг никого не было, если не считать каракки «Иоанн Креститель», с такого расстояния больше похожей на детскую игрушку. - Меня короновали только вчера, - сказал король Иоанн. - а до этого даже название острова я слышал всего один раз: когда отец объявил мне, что хочет сделать меня королем этой земли. К тому же, как вы знаете, старая власть здесь была сильна и у меня здесь пока слишком мало друзей... Но все-таки они есть, и именно они должны помочь мне... лучше понять моих подданных, добиться их доверия и... вообще, рассказать мне о моих владениях. Сколько людей здесь живет, чем они живут, каким законам подчиняются, сколько солдат могут выставить в случае войны и так далее. Для этого мне необходимо поддерживать связь с верными мне людьми здесь. Одним из таких людей является приоресса местного монастыря. Однако я не могу находиться на острове постоянно. Мои советники должны находиться при мне — Кале слишком сложный город, чтобы, управляя им, я мог позволить себе остаться без грамотного совета. Другими словами, мне нужен кто-то кто помог бы мне держать связь с приорессой, и при этом такая... личность должна уметь держать язык за зубами. Конечно, я не хочу ничего, кроме как стать самым лучшим правителем этого королевства, а приоресса не будет никем, кроме как одним из моих советником на острове, и не составляет никаких заговоров против других баронов, или "ключей" или... кого бы то ни было. Но епископ и иные бароны и землевладельцы могут дурно подумать об этом, могут поддаться страхам, пусть и необоснованным, и даже преувеличить их... В общем, я предлагаю вашей дочери стать связующим звеном между мной и приорессой на этом острове. Она должна будет забирать у приорессы письма и везти их ко мне в Кале, а потом забирать у меня мои ответы и везти их в Каслтаун. Иногда она должна будет что-нибудь написать под мою или ее диктовку, иногда — выполнить какое-нибудь поручение, что-нибудь передать на словах местному епископу, или кому-нибудь из «ключей», или коменданту местной крепости, или кому-нибудь из моих лейтенантов в Кале... - Но почему вы хотите нанять женщину? - Во-первых, мысль о заговоре возникнет скорее, если они увидят мужчину, особенно вооруженного. И уж точно она возникнет, если приоресса будет ездить ко мне сама каждые две недели. Во-вторых, я буду переписываться с настоятельницей именно женского монастыря. С точки зрения исполнения обетов, отсутствия искушений и прочего — лучше, чтобы они имели дело с женщиной. И, наконец, никто долго ничего не заподозрит, даже если узнает, что женщина часто бывает в женском монастыре. За эту работу я предлагаю ей двадцать пять фунтов в год, а когда она найдет достойного молодого человека среди моих слуг, я дам за ней приданое и оплачу свадебные торжества... - А если она найдет достойного молодого человека не из ваших слуг? Король Иоанн примирительно поднял руки вверх. - Пусть не из моих слуг. Вообще любого молодого человека, которого она — и вы, конечно — сочтете достойным. Главное, чтобы он не был магометанином, - тихо добавил король, а вслух продолжил. - Мои условия остаются неизменными: приданое и оплата свадебных торжеств. - А почему вы хотите нанять именно мою дочь? - спросил Элджернон. - Его величество... я имею ввиду вашего отца, конечно... он считает меня чуть ли не худшим из своих слуг. Я даже не знаю, останусь ли на службе... - Нет, вы остаетесь на службе. И отец не считает вас худшим из своих слуг. Только не самым лучшим. Он это сам сказал мне сегодня утром. По его словам, у вас прошлым вечером состоялась беседа, и вы, по его словам, оказались именно таким человеком, каким он вас себе и представлял. - Не знаю даже, радоваться этому или огорчаться... - Кроме того, я знаю о том, что три года назад вы доставляли послания узурпатора людям короля, а послания людей короля — людям узурпатора. Нельзя было найти лучшего человека для такого рода поручений. - Да? - Да. Все послания были доставлены вовремя и тем, кому они предназначались, ни один иностранный посол или купец не узнал их содержания... И вообще никто, кроме адресата, не узнал их содержания, когда это было в ваших силах. Когда это вообще было хоть в чьих-то силах. Откуда вам было знать, что командир французов... этот...де Шанде покинул Лондон на пару часов раньше, чем дядя Боб... лорд Брэкенбери написал ему... А как вы помирили епископа Рассела с его величеством! - Не сказал бы, что я кого-то с кем-то помирил. Я не могу назвать условий, на которых они с вашим отцом договаривались, но могу уверенно сказать, что они не были выполнены. - Не берите на себя слишком много. Во-первых, вообще трудно в чем-то убедить короля и епископа, а во-вторых, в выполнении этих условий не было смысла. Армия узурпатора и так растаяла, будто роса, а архиепископ Буршье убедил собственных тюремщиков отпустить его. Деньги так никогда и не собрали, новым архиепископом через год стал Стиллингтон, а люди вроде Ротерхема или Алкока ни фартинга не получают со своих кафедр. - Откуда вы знаете про... - Про условия? Бросьте, Элджернон. Через три года, да еще и притом, что ничего так и не воплотилось в реальность... Сейчас об этом много кто знает. Зато вы до сих пор продолжаете защищать тех, кто вам доверился. Не все умеют держать язык за зубами так же хорошо. Я знаю, о чем говорю: за два года на должности капитана Кале я приобрел обширный опыт в таких вещах. Если ваша дочь хоть немного похожа на вас, я готов взять ее на службу хоть завтра. Элджернон не знал, что сказать. Он молчал. Пауза затягивалась. Надо было что отвечать. Или признаваться, что ты даже видел свою дочь всего раз, когда она родилась. И жену не видел так долго, что забыл, сколько именно. Хотя для окружающих ты все всегда обставлял так, как-будто деятельно участвуешь в их жизни, только навещаешь не очень часто. - Она — вылитый я! За исключением внешности конечно!.. - почти прокричал Элджернон; теперь он говорил уверенно, даже слишком уверенно... И тут же понял, что значит «сгорать от стыда»; он лгал, только чтобы не признаваться, что не знает о собственной дочери вообще ничего. - Но у меня есть еще одно важное условие, - продолжал король Иоанн. - Такая работа, сопряженная с многими... трудностями... Думаю, ничего хорошего не будет, если вы просто ей прикажете. Ваша дочь должна согласиться сама. Она согласилась бы, если бы сейчас была тут? - Она была бы счастлива! Она только и мечтает о чем-то подобном! - с воодушевлением воскликнул Элджернон; внутри же, казалось ему, его кровь начала кипеть от стыда. - Хорошо. В таком случае, я попрошу вас сейчас же написать ей. Если она согласна, то пусть обратится к местному шерифу, его люди доставят ее в Бристоль. В Бристоле пусть люди шерифа обратятся к лорду-мэру, тот поможет найти итальянца по фамилии Кабот. У него есть свой корабль, он доставит ее прямо к приорату, в ту же бухту, в которой наши корабли бросили якорь три дня назад. В приорате ей скажут, что делать дальше. Пуст она будет готова приступить к своим обязанностям как можно раньше. Осенью и зимой я не смогу покинуть Кале и поэтому должен устроить регулярную переписку с приорессой как можно скорее. * * * Когда Элджернон вернулся домой, он обнаружил, что кто-то подсунул ему под дверь лист бумаги. Он не представлял, как письмо могло так быстро, чуть больше чем за неделю, попасть из Каслтауна в Хэтфилд и из Хэтфилда в Лондон, если только его не поручили особым королевским курьерам. Король Ричард учредил эту службу еще во время шотландской войны, пользовался ею и потом, во время вторжения узурпатора. Сейчас, видимо, он решил сделать ее постоянной (вот обрадуются комптроллеры). В письме не мелким, но и не крупным аккуратным почерком было написано: "Лето Господне mcccclxxxviii, сентября месяца, двенадцатый день. Мой глубокоуважаемый батюшка, Надеюсь, это письмо найдет вас в добром здравии. Да, я обучена письму, чтению и счету, а также знаю латынь, французский и греческий, хотя греческий — гораздо хуже. Я намерена предложение миледи-приорессы и для этого прибуду в Каслтаун в указанное вами время предписанным мне способом. На самом деле, вчера в наш дом приезжал человек шерифа и повторил слово в слово то, что вы писали в своем письме со слов короля Иоанна, моего нового господина и сюзерена. Мы с матушкой благодарны вам за заботу. Да благословит Вас Господь, Ваша дочь, Агнесса".