* * * * *
Охотник за евреями.
Шошанна положила руку на мужскую ладонь, извинившись перед Фредериком. И вот, полковник гестапо Ганс Ланда, охотник за евреями, ведёт её ближе к музыкантам, где некоторые пары уже танцевали. Наконец оберст остановился и встал прямо напротив девушки. Шошанна не поднимала глаз на немца, боясь, встретиться с ним взглядом. Ланда продолжал держать ее руку, и в следующее мгновение он взял правую ладонь еврейки и положил себе на плечо. Впервые на его лице была мягкая непритворная улыбка. Ганс сознавал это, но эта еврейка даже не поднимала глаз на него, а потому не могла видеть, с каким обожанием он смотрит на неё. Поэтому он простил себе эту слабость. По поводу всех остальных, кто присутствовал на этом вечере — через каких-то двадцать минут их всех не станет, так к чему теперь он должен играть холодность? Что же касается его самого, он позволил признаться себе, что эта еврейка сводит его с ума. И сейчас он решительно позволял себе обходиться с ней так, как желал долгое время. Ведь через двадцать минут, когда все здесь будут лежать трупами под завалами черного пепла, он будет ехать к границе, а её Шнайдер увезет далеко отсюда. В безопасность, от него. В конце концов, он мог бы себе позволить относиться к ней, как к одной из своих любовниц. И всё же, так он бы не смог. На всех тех женщин, ему было наплевать. А с ней он чувствовал страстное нетерпение, желание вникнуть во все, что касается её. Что ж, наверное впервые его пожирали ужасно низменные страсти: он хотел целовать эту девушку, хотел ласкать её, и в то же время, эти порывы перекрывали чувства, которые, пожалуй, были не знакомы ему до этих пор. Он хотел защищать её, хотел невинно касаться и оберегать одно только её имя от остальных. — Вы боитесь меня? — вдруг тихо спросил Ланда у Шошанны. Еврейка подняла к нему своё красивое лицо. От тревоги её глаза блестели и приняли поразительный оттенок голубого неба. — Я… скорее я опасаюсь вас, — честно ответила Шошанна. — Почему? — он и сам знал, что его вопрос неуместен. Он охотник за евреями, а она… Но ведь она не могла знать о том, что он разгадал ее тайну. Тогда почему она боялась… Как она могла боятся того, кто боготворил бы её, брось она на него хоть раз свой теплый взгляд. — Не знаю. Я не могу вас понять, — Шошанна не без волнения ощущала аромат его парфюма. — Что же именно вам непонятно во мне? — немец наклонился вперед и вгляделся в лицо блондинки. Она замолкла, почувствовав дыхание оберста на своей щеке. Однако уйти от вопроса не смогла. Штандартенфюрер ждал ответа. — Почему вы отпустили нас сегодня? — Боялся, что без вас эта кинопремьера не состоится, — соврал немец. Была другая причина. На мгновение танец разделил их, но когда они снова встретились, Шошанна поняла, что он ждет какого-либо ответа, на свои слова. — Мне казалось, что слово «боюсь» не очень-то подходит вам. — Ну вы можете быть уверены, что это слово я могу применить лишь к вам. — Боитесь меня? — игриво улыбнулась еврейка и посмотрела на немца, который тут же уловил озорной блеск в её голубых глазах. — Ваша красивая внешность не вяжется с вашим характером и образом жизни. Вы смело держались даже в компании Геббельса, и моей тоже… Так что, да, таких, как вы, пожалуй, стоит бояться. Шошанна, несмотря на свою бледность, от слов штандартенфюрера сделалась пунцовой, почувствовав полное смятение при мысли, что такой, как Ланда, считает её… смелой. — Вы покраснели? Я вас смутил? — наклонившись к девушке, Ланда говорил так, словно они были одни, и она чувствовала, как от блеска его огненных глаз внутри становится теплее. Шошанна прикусила губу, чтобы удержаться от ответа. Про себя они хмыкнула: «Надейся, надейся!» Всё это было похоже на смелую игру, сопровождаемую фарсом, и в то же время, лишь эти мгновения были наполнены честностью с его и с её стороны. — Нисколько, — улыбнулась блондинка, смело заглянув в его серые глаза. Никогда прежде Ланда не замечал, как упоителен и нежен ее голос. Может быть, потому что она говорила очень тихо, совсем близко от его лица, в полумраке и он видел, как блестят ее глаза и губы: — Так значит, вы больше не боитесь меня? — Я боюсь…- вдруг серьезно начала девушка, — я боюсь вашего прозвища. С губ оберста слетела улыбка, и он серьезно посмотрел на Эммануэль. — Охотник за евреями? — срывающимся голосом спросил мужчина. — Да, — кивнула Шошанна. Глаза немца сузились. Он хранил долгое молчание, после ответа девушки. — Мадмуазель Мимьё… Эммануэль, вы считаете меня охотником? — оберст отпустил руку девушки и, положив её вторую ладонь к себе на плечо, обнял её за талию, — вы знаете… я ни разу в жизни не видел охотника, который бы посмел подойти так близко к своему трофею, не боясь быть разорванным. Шошанна бросила на немца испуганный взгляд. Что он имел ввиду под словом «трофей»? В какой-то момент словно пелена слетела с её глаз. Ну конечно! Перед ней стоял Ланда! Как она могла забыть! Он узнал… Он непременно все узнал, а теперь просто игрался с ней, как кот с загнанной мышью. Весь этот разговор, этот танец… Он знал, кто она! Еврейку обняла горячая волна, сменившая ощущение пронзительного холода. Она вдруг рассмеялась, будто вспомнила нечто забавное, отчего Ганс обеспокоено посмотрел на неё. — Вы… — наконец смогла произнести еврейка, — вы всё знаете? Оберст понял, что невольно выдал своей фразой то, что ему известно, что она не француженка. Хотя, было ли это действие таким уж случайным? Скорее, мужчине хотелось хоть как-то доказать девушке, что она может ему доверять. Ведь, узнай она, что он знает её тайну и не выдает её, она наверное могла бы… могла бы перестать опасаться, ждать от него подвоха. Мужчина хотел было ещё что-то сказать, но Эммануэль вновь заговорила: — Вы так игрались со мной? — с отвращением спросила девушка. — Нет, мадмуазель Мимье. Поверьте, теперь то, кто вы и, кто я, не имеет смысла, — с грустью ответил немец, понимая, что это их последний разговор. — Вы вдруг перестали быть фашистом? — с вызовом спросила Шошанна. — Я никогда им не был, — твердо ответил оберст. — А ваше прозвище? Глупые сплетни наверное? — с едкой иронией спросила девушка. — Я… я ненавидел евреев не потому, что фашист. На это у меня есть свои причины. — Что ж, наверняка они подкреплены высокими моральными принципами. — Я охранял государственность, а значит мои действия по отношению… к евреям морально оправданы. — Если вы можете оправдать эти действия, ваш моральный компас явно сбит. Ланда хотел было ответить, но не мог возразить этой еврейке. Она словно гипнотизировала его. Он всегда был жесток и безразличен к подобным разговорам, но более того, он был уверен в себе! А сейчас… Последние дни он и сам чувствовал неопределенность во всех сферах своей жизни, но когда эта девушка говорила ему все это, так смело и беззастенчиво, мужчина вдруг подумал о том, что быть может его ориентиры и правда сбились… Сбились тогда, когда он думал, что делал все правильно, в отличие от своего брата. Сбились ещё пять лет назад. — Эммануэль, поверьте мне, я не причиню вам вреда, — начал было немец, однако девушка перебила его голосом, холодным, как сталь. — Я знаю. — Вот как? — вскинул брови немец, — иногда меня все же беспокоит дух вашего слепого своеволия. — О, поверьте от слепости не осталось и следа. Я тоже знаю вашу тайну, полковник. — Какую же тайну? — сглотнул немец. — Тайну, которая скрывается за дверью в тот чулан, — кивнула девушка головой, указывая взглядом на двух немцев, охранявших дверь под лестницей. Немец несколько секунд пристально смотрел еврейке в лицо, а потом вдруг тепло улыбнулся: — Я вас недооценил, признаю. — Возможно теперь вы захотите убить меня, поскольку от этого секрета, как я полагаю, зависит и ваша жизнь. Но будьте уверены, что ни мне одной известна эта тайна. — Это резонно, и я так полагаю в этот секрет вовлечены ваш киномеханик и, например…- полковник сделал вид, что задумался и в то же время искал кого-то взглядом среди гостей, — те чудные итальянцы, с которыми мы недавно болтали? Шошанна распахнула глаза и удивленно уставилась на оберста: — Откуда вы знаете? — В первую очередь, я сыщик, мадмуазель. — В любом случае, от моей смерти вам не будет пользы, — с упорством в голосе ответила еврейка. — Эммануэль, — неожиданно серьезно ответил немец, — я кажется уже сказал, что не причиню вам вреда. — Но то, что я узнаю ваш секрет, не входило в ваши планы? Так с чего вдруг это благородство? Ланда осекся. Он не мог выдать своих чувств к ней, только не это. Ну почему эта девушка так своевольничает перед ним?!* * * * *
Террористы.
— Террористы! В здании террористы! Внезапно до слуха штандартенфюрера долетел рокот толпы. Ланда с силой сжал челюсти, пока вокруг него начинал зарождаться хаус. Всё шло так, как он хотел ровно до этого момента. Шошанна закусила губу, от внезапно нахлынувшей тревоги. Сегодняшний вечер должен был стать последним днём войны. Сегодня Гитлер и все его верные псы-фашисты должны были умереть в огне под обращение еврейки к этим гунам. Но этого не случиться. Дамы закричали из всех углов, а отважные офицеры вжали головы в свои шеи. О, безусловно Ланда знал о теракте, который готовили ублюдки. Но он понимал, что они не начнут активно действовать, пока не приедет Фюрер. Более того, Ганс полагал, что и Эммануэль может предпринять попытку взорвать кинотеатр, плёнки с фильмами наверняка хватило бы, чтобы провернуть это дело. Однако всё пошло не по плану, когда Пьер Леру закричал о готовящемся теракте. Причём закричал так истошно, что на секунду испугались даже сами «террористы». Ублюдки, изображавшие перед всеми минуту назад итальянцев, резонно затерялись в толпе, думая, что киномеханик каким-то образом прознал про пушки, спрятанные под их пиджаками, из которых они и планировали убить сегодня Гитлера. Ланда посмотрел на еврейку, девушка сжалась от шума и криков. Это скорее был не страх, а секундная реакция на резкий шум. Однако Ланда, сам того не замечая, словно инстинктивно, взял Шошанну за руку и повёл к выходу. И сейчас девушка была благодарна ему за это, так как даже не смотря на то, что она знала этот кинотеатр так хорошо, как никто другой, вряд ли бы ей сейчас помогло это. В зале вдруг стало невероятно много людей, которые рвались к выходу и, если бы не Ганс, она наверняка затерялась бы в этой неразберихе. Через несколько минут полковник вывел её на улицу, под ночное небо. Девушка вдохнула свежий воздух полной грудью, пытаясь хоть чуть-чуть привести себя в чувства. Она не ела сегодня целый день, отчего у неё на фоне последних событий начала кружиться и болеть голова. Штандартенфюрер обеспокоено всматривался в толпу, пытаясь выцепить взглядом нужного человека. Наконец он увидел Шнайдера и подозвал его одним повелительным жестом правой руки. Молодой человек тут же оказался рядом с ним. — Кроме ублюдков, найди мне ещё Пьера Леру, — тихо приказал Ланда, на что солдат кивнул и тут же растворился в толпе. Теперь наконец Ганс взглянул на Эммануэль. Мужчина тут же ощутил, что всё ещё держит её за руку. В какой-то момент в голове немца проскользнула идея не отнимать руки, но мысль эту полковник тут же отогнал от себя и выпустил ладонь еврейки, отчего она сразу ощутила, как её обволакивает прохладный ветер. — И что это было, мадмуазель Мимьё? — разрезал отдаленный шум голосов Ланда. — Что простите? — словно очнувшись от прострации, переспросила девушка. — Ваша версия? Кто же устроил этот теракт? — Я не знаю, — удивилась Шошанна тому, что Ланда спрашивает это у неё, — шпионы, я полагаю? — Надеюсь, иначе мне стоило бы думать, что это вы и ваш друг Леру устроили эту игру с террором, иначе откуда ему знать о нем? — Вы ошибаетесь, — твердо ответила девушка, однако она понимала, что Ганс не поверил ей. Полковник неслышно усмехнулся. — Мне придется пригласить на допрос вас завтра. Вы же понимаете это? — Я ничего не делала, хотя признаться, очень хотела, — процедила девушка. — Сейчас вы не кажетесь уже такой моралисткой, как пять минут назад. И волнение вам к лицу, — с улыбкой произнес Ганс, — завтра в обязательном порядке я хочу переговорить с вами о сегодняшнем происшествии, а сейчас я отвезу вас в гостиницу. — Зачем? — вдруг испуганно затрепетала девушка, — у меня есть дом. Немца взбесила её реакция: насколько же низок он в ее глазах, что она не хочет от него никакой помощи?! — Этот? — с ухмылкой спросил Ланда, кивая головой на здание, откуда сейчас выбегали десятки немцев. Шошанна замешкалась, не находя ответа. — Я так и знал. Я не приму вашего отказа, мадмуазель, — оборвал немец всякое сопротивление еврейки и открыл перед ней дверь черного автомобиля. Они ехали молча. Оно и понятно-у каждого было достаточно поводов для сожаления и обдумывания ошибок, своих и чужих. Наконец, через четверть часа, немец оставил девушку одну в своем номере. О, он не хотел покидать её. Но в то же время ощущал, что нуждается в самом настоящем побеге. Что ж, сейчас-то он ясно понимал, что сегодняшней ночью, он не будет ехать в сторону границы с ублюдками. Также, как и Шнайдер не отвезет её далеко от него. А потому, быть может, его откровения с этой девушкой, его проявление обожания к ней были… неуместными. Ведь завтра и, еще черт знает сколько времени, он будет на прежнем месте, он будет охотником за евреями. А она еврейкой…* * * * *
Шошанна села на кровать и взглянула в окно, слегка зашторенное полупрозрачной тканью. Она не могла понять этого человека. Каждый момент рядом с Ним, был наполнен опасностью. Но в то же время, именно с Ландой она чувствовала себя защищенной. И это её пугало. Что чувствовала она к этому человеку?* * * * *
Допрос.
Штандартенфюрер сидел в своём кабинете, слегка задымлённом от немецких сигарет, которые он курил одну за другой, ожидая когда к нему доставят Эммануэль. Солнце ещё не село, однако в комнате царил полумрак. Свет исходил лишь от тусклой лампы на столе и дымящейся сигареты. Напротив письменного стола по обыкновению стоял стул, на котором обычно сидели те, кого Гансу приходилось допрашивать по долгу службы. Сегодня там будет сидеть и она…В углу комнаты стоял кожаный диван, до которого почти не доходил свет лампы. В дверь постучались и в ту же секунду в кабинет вошёл постовой: — Herr oberst, доставили Эммануэль Мимьё по вашему приказу. — Ведите, — кивнул Ланда и откинулся на спинку стула, зачем-то поправляя галстук. Сейчас он намеревался исправить свою непростительную ошибку. Она не увидит на его лице даже намека на обожание. Солдат вышел из кабинета, и уже через секунду Шошанна зашла в комнату. Ланда ожидал её со своей неизменной улыбкой, однако, как только он увидел еврейку, она слетела с его уст. Девушка стояла в дверях в лоснящемся платье небесного цвета, из-за которого её глаза казались ещё больше и ярче. Ланда непроизвольно сглотнул и потушил сигарету. — Добрый вечер, мадмуазель Мимьё, так ко мне ещё никто не приходил на допрос, — пытался спрятать своё изумление Ланда, иронизируя. — И я бы не пришла. Но ваши посыльные привезли меня сюда прямо со встречи, — с самой хитрой и, в то же время, миловидной улыбкой ответила еврейка. «Неужто с Леру? Но его арестовали ещё вчера… Или же с этим Цоллером?» — подумал Ганс и сжал сильнее губы, чтобы вдруг не спросить её о спутнике, сопровождавшем её этим вечером. А ведь ровно сутки назад, они танцевали в красивом зале, и он думал о том, что никогда больше не увидит эту девушку. — Прошу вас, — штандартенфюрер встал из-за стола и указал ладонью на стул. Сам же он облокотился на столешницу, скрестив на груди руки. Теперь он смотрел на Шошанну сверху вниз. — Итак? — разрезал затянувшуюся паузу оберст. Эммануэль ничего не ответила, только вскинула брови в безмолвном вопросе. — Вам было известно о готовящемся теракте, мадмуазель Мимьё? — конечно Ланда знал ответ на свой вопрос. — Нет, — соврала Шошанна, слегка улыбнувшись. Да, конечно она знала о планах ублюдков, но вопрос этот ей показался отчасти смешным, поскольку она и сама собиралась совершить вчера нечто подобное. Ланда пристально смотрел на девушку. Несмотря на её уверенное поведение, её грудная клетка вздымалась несколько чаще, чем обычно. Ганс невольно провел взглядом дорожку по её белоснежной шее, спустился к ключицам и опустился в ложбину между грудями, которые скрывала атласная ткань. Он хотел целовать её… Хотел снять с неё это платье и ощущать тепло её тела. И за это он её ненавидел. Он хотел целовать еврейку… — И вы не видели раньше этих людей? — хриплым голосом спросил оберст, пытаясь отвлечься от собственных мыслей. — Нет. И вам это должно быть известно, полковник Ланда, вы же сыщик, — с издевкой ответила девушка. Она положила одну ногу на другую, отчего её колени и небольшая часть бедра оголились. — Что ж, — резко и необычно громко для него, сказал Ланда и отошёл к углу стола, — тогда подпишите эти бумаги и можете быть свободны. Пока свободны, — отметил мужчина и сел за стол. Девушка встала со стула и подошла к письменному столу. Перед ней лежал протокол допроса. Она грациозно окунула перо в чернильницу и наклонилась, чтобы поставить подпись. Отчего ложбинка между грудями ещё больше оголилась. Она словно дразнила его. Словно пользовалась тем, что лишь она оказывала на него такое дурманящее влияние. И его это злило. Выводило из себя. Теперь он мог сбиться, считая её пульс. Его взгляд серых глаз больше не действовал на неё так, как на остальных. Однако эта злость делала его слабее, в том числе по отношению к этой женщине. Поэтому, как только Шошанна поставила печать, оберст встал из-за стола, чтобы проводить, а точнее выпроводить еврейку из кабинета. Шошанна повернулась к нему, делая вид, что не понимает зачем он встал и, что ей следует идти. — Что это у вас? — девушка протянула руку к лицу полковника и коснулась его щеки. Он хотел сделать шаг назад, чтобы уклониться от прикосновения, но почему-то не смог сдвинуться с места. Её тоненький пальчик коснулся его скулы. Её руки пахли так вкусно. Мёдом и, кажется, жасмином. — Ресничка, — с улыбкой сказала Шошанна, глядя прямо в глаза Гансу. И это было последнее, что она сказала, прежде чем оберст зажал её между своим столом и телом.В следующий момент Ганс схватил девушку за талию и усадил на стол, возвысившись над ней. Еврейка всхлипнула от неожиданности, и этот протяжный вдох пронесся по кабинету словно звон. Ланда сглотнул. Обжигающими горячими ладонями и коснулся бедер девушки и слега приподнял платье. Шошанна в свою очередь невольно развела ноги, пытаясь подпустить Ганса ближе к себе. Наконец Ланда прерывисто выдохнул в шею Эммануэль и коснулся нежной кожи губами. Еврейка зарылась руками в волосы немца и тот воспринял это, как точку её окончательного согласия. Ланда впился в её черешневые губы, забираясь руками под платье. Шошанна плавилась в его объятиях и поддавалась каждому его движению. Ланда спускался всё ниже. Он целовал её шею и ключицы, целовал ту самую ложбинку, которая так мешала ему думать на допросе. В этот самый момент его ладони сжимали её ягодицы. И он услышан стоны. Её стоны удовольствия… И если до этого момента Ганс ещё пытался сохранять связь с реальностью, то теперь это было невозможно. Сейчас он практически держал её на весу и ощущал боль в паху и нестерпимое желание избавиться от одежды. — Ганс, — с мольбой и желанием прошептала ему Шошанна и он понял, что умрёт, если не услышит этого снова. Однако тусклая до этого лампа всё больше била ему в глаза. Свет становился всё ярче и ярче, и словно обволакивал его и Шошанну. — Ганс, — снова прошептала девушка, и свет от лампы словно ослепил его. Ланда открыл глаза и увидел перед собой лишь столешницу. Мужчина поднял голову и теперь кабинет его казался всё таким же тусклым и, лампа уже не ослепляла, и Шошанны здесь не было. Оберст закрыл лицо руками, сжимая переносицу, а затем зарылся ладонями в волосы. Всю ночь он не спал, перебирая горы бумаг, чтобы понять из какой же всё-таки семьи эта еврейка. Он хотел узнать хотя бы её настоящее имя, но как назло именно с ней он всегда терпел неудачу. Потом был допрос ублюдков, который вообщем-то ничего не дал, поскольку они так и не успели ничего предпринять. Поэтому Альдо и все его бравые ребята были отправлены в камеру с приказом не поить и не давать им еды. Так ничего и не отыскав, что проливало бы свет на историю Эммануэль, под утро оберст сомкнул глаза и заснул. И даже во сне она его преследовала. Сейчас он, кажется, до физической дрожи ненавидел эту еврейку. Ненавидел её волосы, голубые глаза, ложбинку между… Ланда измучено выдохнул, ощутив стеснение в паху. Со вчерашнего дня он думал о том, как должно быть глупо и компрометирующе он вёл себя на премьере. И в груди его вскипал скрежет нетерпения и злости. Ему хотелось сломать этот стул, стоящий напротив него в дребезги, хотелось опрокинуть этот чёртов стол, сидя на котором, как ему казалось, она шептала его имя. Но он не станет. Эта еврейка не стоит того, чтобы испытывать хоть каплю того, что на самом деле он чувствует. И всё же в кабинете раздался хруст. Его рука сломала простой карандаш, который был всё то время, пока он спал, у него в руке. Всё же он понимал, никаким напряжением воли он не сможет сейчас избавиться от этого наваждения- мыслей о ней. Отбросив обломки карандаша на стол, оберст встал одним рывком со стула и, ослабляя галстук, прошёлся по комнате. Ему казалось, что он сходит с ума. Его мысли разняться с его действиями. Его мотивы не сходятся с желаниями… Как бы то ни было, сейчас ему действительно привезут Шошанну. И он заставит её пожалеть о том, что она встретилась ему на пути. Послышался стук в дверь: — Herr oberst, доставили Эммануэль Мимьё по вашему приказу. — Ведите, — кивнул Ланда и ощутил противное чувство дежавю. В кабинет зашла она. Шошанна. Она была одета в черные хлопчатые штаны и кофту болотного цвета, затянутую на талии ремешком. Так она обычно одевалась, когда работала на лестнице и меняла афишы или буквы на крыше, гласящие о предстоящей премьере. С самого утра, она покинула отель и принялась за работу в кинотеатре. В этом была вся Эммануэль. — Добрый вечер, мадмуазель Мимьё, — разрезал тишину Ланда и кивнул на стул, пришлая её сесть. При этом сам он сел за стол, не желая повторять сценарий своего сна. Эммануэль сдержанно кивнула и села напротив него. Мужчина внимательно смотрел на Шошанну, на зло ей, себе и даже назло этому дурацкому сну, он пытался запугать её своим пронзительным взглядом, как привык это делать со всеми. Однако, она даже не посмотрела на него. Девушка молча сидела перед оберстом и, взгляд ее был устремлен в пол. — Итак, мадмуазель Мимьё, я не буду вас спрашивать о том, знали ли вы этих людей и об их планах, ответ мне известен, — начал штандартенфюрер твердым, спокойным голосом, не терпящим возражений, — но мне интересно вот что, куда повезли вас ублюдки? — Я не помню, — с напускным выражении скуки ответила девушка. Она понимала, что поддаться дьявольской самоуверенности допрашивавшего значило погибнуть. Но если начать признаваться, она скоро совсем увязнет. И резко, почти с вульгарной интонацией еврейка спросила: — Что вам рассказывать? Вы что, не понимаете, что ко мне часто подходят на улицах мужчины? Париж приобретает все более дурную славу, что говорить. И у меня хватает забот, мне некогда запоминать всех, кто ко мне пристает, и запоминать, куда они пытались меня приглашать. Ланда едва сдержал смех. Ему несомненно нравилось, как играла эта еврейка. На этот раз Шошанна посмотрела немцу в глаза. Её губы были стиснуты, чтобы зубы не стучали. Сейчас в её взгляде не читалось столько гордости, но и страха в них тоже не было. В них было…безразличие ко всему вокруг и к полковнику в том числе. Ганса это несколько смутило, но он продолжил. — Я ничуть не сомневаюсь, что ублюдки планировали теракт, иначе с чего им изображать из себя на немецкой кинопремьере итальянцев, к тому же весьма посредственно? Я также знаю, что они пытались втянуть в свой план и вас. И это они сделали тоже весьма неудачно. Видите ли, заговоры — это своего рода искусство, требующее опыта и практики. А у ублюдков есть только их нарциссизм. Вообщем, с этими американцами все ясно. Но что на счет вас? — О чем вы? — бесстрастно спросила девушка. — Вы не планировали ничего такого? Скажем взорвать кинотеатр? Вы ведь кажется были в курсе о наличии подземных ходов? — Да, я знала. И, честно скажу, я хотела, — твердо ответила блондинка, — но вы ведь сами не дали мне этой возможности. — Да, вы правы. Но вы как хозяйка кинотеатра, могли найти и другой способ. Тем более ваш интеллект вам это позволяет, — задумчиво сказал Ганс, осматривая девушку. — Да, может я и планировала, — девушка смело вскинула голову, на что Ганс удивленно посмотрел на неё. Она ответила сразу, не раздумывая, и слова слетали с ее губ так легко, словно только и ждали этой минуты. Даже Ланда не ожидал от этой еврейки такой смелости, — а может и нет. Кто знает? В любом случае вам уже не доказать этого. — Да вы правы, — с теплой улыбкой ответил немец. Сейчас он мог бы поклясться, несмотря на все, что гордился ей, — но ничего ещё не кончено, так что вам и сейчас стоит выбрать, покорность или бунт? — Только не покорность, — прямо ответила еврейка. — Тогда бунт? — усмехнулся немец. Ганс знал — она не уступит. Будет, как всегда, верна себе. Девушка не ответила. Он смотрела прямо в ледяные глаза штандартенфюрера и молчала. И Ланда понял её. Значит бунт. — В таком случае, мне интересны вы. Ваша история жизни во Франции. На скольких языках вы говорите? — Я знаю четыре языка, полковник, — беспристрастно ответила Шошанна. Ланда выжидающе посмотрел на девушку и она пояснила: — Я говорю на французском, итальянском, немецком и английском. На самом деле Шошанна знала пять языков. Всё своё детство она говорила на иврите, однако Ланде об этом не следовало знать, хотя девушка и понимала, что ему давно известно, кто она. — Это весьма похвально, — искренне ответил оберст, — но как я могу судить ваша семья не богата. Откуда же столь хорошее образование? — Я учила языки последние несколько лет, — честно ответила Шошанна, — видите ли, полковник, жизнь меня научила, что если ты можешь слышать разговоры людей, лучше понимать о чём они говорят, иногда это может помочь тебе выжить, — девушка снова опустила глаза. Её сознание сгущалось и словно натаскивало пелену на её мысли и слова полковника. Она не ела около двух суток, из-за постоянных мыслей о прошлом. О тех страшных минутах, когда она и её семья, затаившись, лежали под полом кухни на молочной ферме, о той минуте когда она услышала единственное знакомое слово из уст фашиста, своё имя. За последние дни она смотрела в глаза стольким немецким солдатам, что, казалось, вся жизненная энергия её вот-вот покинет. Ланда не отводил взгляда от девушки. Он знал, что должен согнуть её волю сейчас и уничтожать её до полной победы. Но в какой-то момент он подумал, что даже ему это не удастся… — Вам следует расписаться в протоколе, мадмуазель Мимьё, закончим формальности и продолжим наш разговор,— вдруг сказал Ганс и, встав из-за стола, достал документ из верхнего ящика, жестом приглашая Шошанну подойти к столу и поставить подпись. Девушка подошла к оберсту и взглянула на протокол. Она склонилась над бумагой, но не смогла прочесть ни слова. Все буквы смешались в одну единую черную массу. Ланда протянул Шошанне перо, однако, когда та не приняла его, он внимательно посмотрел на еврейку. Сейчас, когда она подошла ближе к лампе, можно было разглядеть бледность её лица и губ. Она смотрела на документ, однако глаза её не были сфокусированы на тексте. Девушка вдруг почувствовала страшную усталость. У еврейки стеснило в груди, словно её сердце готовилось разорваться. Она попыталась вздохнуть, но не смогла. — Мадмуазель Мимьё? — забыв о своем обещании выказывать лишь ненависть к этой еврейке, настороженно позвал её Ланда. Девушка не ответила и, её веки, словно под гнётом тяжести, в ту же секунду опустились. Шошанна качнулась и погрузилась в темноту, которая поглотила ее.