На берегу

      Под дождливым темным небом, только-только начинающим сереть с востока, спал Хай-Сент, рабочий район Белфаста. Едва можно было различить кварталы одинаковых длинных кирпично-красных домов, прижавшихся к друг другу так плотно, что между ними нельзя было протиснуться и ребенку. Между параллельными рядами домов тянулись широкие улицы, заставленные мусорными баками и ящиками. Ненастный ветер гонял по грунтовой затоптанной дороге обрывки газет и прочий бумажный мусор.       В доме О’Брайанов, в шестьдесят шестом доме по улице Хай-Стоук было тихо и сонно. В небольшой спальне на первом этаже на продавленной широкой кровати спали двое мальчиков лет шести, у них обоих были открыты рты, а сбоку, на самом краю, на той же кровати спала совсем юная девушка. В спальне было душно и жарко, несмотря на холодный ветер за окном, так всегда бывает, когда в небольшом помещении живет несколько людей. В спальне было прибрано, но запах старой мебели, застиранных вещей и вспотевших тел висел в воздухе.       Будильник на маленьком прикроватном столике прозвенел громкой трелью, показывая четыре тридцать утра, и девушка, тут же открыв сонные глаза, нажала на кнопку, вернув в комнату глухую тишину. Один из мальчиков пошевелился, вытащил из-под одеяла худую ногу и она, привстав, неосознанно накрыла ее.       Мэри О’Брайан никак не могла заставить себя проснуться, голова ее казалась чугунной и клонилась к подушке, глаза слипались. Она заставила себя сесть в кровати, свесив ноги в шерстяных носках на холодный, выскобленный ножом деревянный пол и зажгла керосиновую лампу, но так и не смогла встать. Теплая постель с сероватыми от старости простынями манила к себе теплом и мягкостью. Мэри запустила обе руки в свои густые каштановые волосы, отчаянно зевая. Для своих девятнадцати лет она казалась очень хрупкой, тонкие ключицы виднелись через ворот ночной рубашки, ноги и руки с молочно-белой кожей отливали синевой. Она потерла глаза, помотала головой, отгоняя сонливость и зевнула еще раз, показывая на удивление красивые белые зубы. Голубые как небо глаза, без единой примеси постороннего цвета никак не могли обрести осмысленный взгляд, в них еще блуждал тяжелый, не дарующий бодрости сон. Наверху скрипнула дверь, это встала ее мать, Кэтрин О’Брайан. Мэри надела поверх ночной рубашки вязаную зеленую кофту, взяла лампу и вышла в тесный коридор, из которого узкая лестница вела наверх, на второй этаж, а проем без двери выходил в небольшую гостиную.       В гостиной на диване спал Джеймс, еще один ее младший брат, ему только-только исполнилось шестнадцать. Измученное утомленное лицо брата, такое же бледное, как и у нее, дернулось от тусклого отблеска лампы.       — Джеймс, — сказала она, взяв его за плечо. — Вставай.       Он мучительно промычал, зарываясь в подушку лицом.       — Джеймс, — Мэри потрясла его. — Просыпайся.       — Я же только уснул — неразборчиво пробормотал Джеймс, страдальчески скривив лицо. — Только что. Неужели уже утро?       Его совсем еще детское лицо с округлыми щеками, покрытыми легким пушком, было таким уставшим, что она тяжело вздохнула.       — Пора, Джеймс. Нам нельзя опаздывать.       Брат сел на диване, почесывая вихрастую темноволосую голову. Пока он зевал, как и она несколько минут назад, Мэри прошла на небольшую кухню. Она поставила чайник на старую закопченную плиту, нагнулась, раздувая огонь из тлеющего угля, черная пыль взвилась в воздух. На кухню зашла Кэтрин, поверх ночной рубашки у нее была накинута бордовая шаль, на худые ноги надеты штопаные шерстяные носки. Кончики шали топорщились от вылезших ниток. Некогда красивое лицо выглядело изможденным и рано постаревшим, в медных истончившихся волосах виднелась седина.       — Доброе утро, Мэри.       — Доброе, мама.       — Как мальчики? Билли хорошо спал?       Мэри кивнула.       — Он даже ни разу не проснулся. Судорог тоже не было.       — Вот и славно, — мать открыла кухонный шкаф, достав масленку. — Может быть, приступов не будет и без лекарств?       — Может быть, — кивнула Мэри. Это, конечно, было неправдой. Приступы у Билли без лекарств всегда возвращались, все более сильные и пугающие. В последний раз он так сильно разбил себе голову, падая, что полмесяца не мог встать с кровати.       Кэтрин сняла крышку с масленки, со вздохом глянув на небольшой кусок желтого сливочного масла.       — Всем на бутерброды не хватит.       — Я не буду, мама.       — Не говори глупостей, — мать достала из шкафа полбулки ржаного хлеба в полотняном мешочке. — Тебе весь день работать.       — Сегодня я получаю сертификат, ты забыла? — с улыбкой сказала Мэри. Мать повернулась к ней. Голубые глаза блеснули радостью, какую Мэри видела в них очень редко.       — Ох, Мэри, я не верю в это. Неужто ты добилась своего?       Мэри опустила глаза на свои тонкие, покрытые маленькими язвами потрескавшиеся красные руки. Последний год она отказывала себе во всем, работала прачкой и посудомойкой по вечерам и по ночам, чтобы оплатить курсы копировальщиц. Сегодня этот тяжелый год подошел к концу. Она получит сертификат и поступит на работу на верфь, и их семье заживется чуть легче. Может быть, они даже купят лекарства для Билли. И масла по утрам будет хватать всем на бутерброды.       Возмущенный чайник плеснул из носика кипятка на плиту, облачко пара поднялось с быстро исчезающей лужицы. Кэтрин принялась заваривать чай, его тоже осталось немного, а Мэри — делать бутерброды. Джеймсу она отрезала кусок хлеба побольше, даже два, первый на завтрак, а второй он возьмет с собой на обед, вместе с туеском жидкого супа. Джеймс полгода как работал на верфи, подносил раскаленные заклепки клепальщикам, и его зарплата была единственным постоянным источником дохода для всей семьи. Те жалкие пенни, что зарабатывала Мэри, уходили на ее учебу. Мать бралась штопать одежду и шить, но заказов в последнее время становилось все меньше.       — Картошки осталось на пару дней. А муки совсем нет, — мать поставила чашки на стол и принялась наливать в них кипяток.       — Может быть, Фрэнк даст нам еще в долг?       — Мы и так задолжали ему шесть шиллингов. Он еще в прошлый раз сказал, что больше не отпустит, пока не вернем в лавку хотя бы часть долга, — мать поплотнее завязала шаль на груди. — А скоро еще квартплата.       Тяжелые шаги раздались позади них, и в кухню зашел отец семейства, Джим О’Брайан. Мать сразу замолчала. Карие глаза отца поблескивали из-под кустистых бровей, густая борода скрывала тонкий запавший рот. Отец сильно похудел за последнее время, и его длинное тощее тело из-за этого казалось еще выше, застиранная клетчатая рубаха некогда еле обтягивающая его широкую грудь, теперь свободно висела. Он сел на скрипнувший стул, почесав правую щеку плечом.       — Джеймс никак глаза не продерет. Кэтрин, поди разбуди его.       Мать вышла, кинув на него обеспокоенный взгляд. От отца пахло прогорклым виски, красные веки набрякли и висели над глазами.       — Сколько мы должны в лавку, Мэри?       Мэри поставила перед отцом кружку с бледным чаем. Поить себя он позволял только матери.       — Папа…       — Сколько?       Он посмотрела в глаза отца, полные боли и бессильной злости.       — Шесть шиллингов. Папа, Джеймс получит зарплату в понедельник и мне отдадут деньги за заказ. Мы вернем часть долга.       Она говорила спокойно и твердо, но у отца начали дрожать губы. Будь у него руки, он бы, как раньше, хлопнул широкой мозолистой ладонью по столу, но сейчас только взмахнул короткими обрубками, торчащими из плеч. Пустые рукава рубахи взлетели вверх, как перебитые крылья. — Мэри, ну что ты несешь?! Вернем часть долга? О чем вы думали, занимая столько у этого борова?! Вернуть придется в два раза больше!       — Джим… — мать вошла на кухню, глаза ее были обеспокоенными. — Перестань.        — Почему вы мне не сказали?! — бас отца, несмотря на гневные нотки, казался Мэри совершенно бессильным.       — Джим, — мать успокаивающе погладила отца по плечу. — Все наладится. Давай завтракать.       — Ни черта не наладится, Кэтрин! — отец рывком поднялся, задев кружку с бледным чаем, она опрокинулась, содержимое растеклось по столу. Отец посмотрел, как чай стекает с края стола на пол тонкой струйкой.       — Ни черта у нас не наладится, — уже тише сказал он и вышел прочь с кухни. Мэри посмотрела на мать. У нее тряслись губы, без того бледное лицо было еще бледнее.       — Мама, — сказала она. — Я уверена, что мы справимся.       — Конечно, Мэри, — мать принялась вытирать пролитый чай. Руки у нее дрожали. — Отцу просто тяжело, ты же знаешь.       Мэри знала. Она даже не могла осуждать его за то, что он пристрастился к виски в последние месяцы, но видеть отца таким, прежде сильного и уверенного в себе мужчину, было очень тяжело. С тех пор, как он потерял руки в результате несчастного случая на верфи, он походил лишь на тень себя прежнего.       Джеймс вошел на кухню, отчаянно зевая.       — Мама, сегодня вечером танцы будут в Джеггинс-холл. Я пойду? Завтра же воскресенье. У отца я спрашивал.       От вида Джеймса, его вечно торчащих вихров на затылке и смешного круглого лица стало чуть легче.       — Там будет Клара Боллз? — с улыбкой спросила Мэри.       Джеймс покосился на нее, румянец зародился на его щеках, расползаясь дальше.       — Мэри О’Брайан, когда ты перестанешь нос свой совать везде и всюду?       — Джеймс! — укоризненно сказала Кэтрин, ставя перед ним тарелку с бутербродом и чашку чая.       — Ну прости, Джеймс, — Мэри потрепала брата по голове. Тот отпихнул ее руку. усаживаясь за стол.       — Там зато будет Эйдан Броуди, который постоянно о тебе спрашивает, — теперь пришла очередь Мэри покраснеть. Эйдан Броуди, молодой человек двадцати лет отроду, только получивший на верфи должность слесаря, был завидным женихом из хорошей семьи. И был хорош собой, на что намекали мать и подруги. Но Мэри краснела вовсе не из-за того, что что Эйдан Броуди занимал ее мысли, она краснела из-за того, что мужчина вообще оказывал ей знаки внимания. Эйдан был не первым, кто пытался расположить ее к себе, но Мэри всеми силами избегала подобного, смущаясь и краснея, не давая никому и шанса не то чтобы пригласить ее на свидание, а даже просто побеседовать. У нее не было приданого, совсем, поэтому свататься к ней никто не спешил, да и семья Эйдана, она знала, будет категорически против того, чтобы он связал свою жизнь с «неудачниками О’Брайанами».       Здесь, в рабочем квартале Белфаста, она постоянно сталкивалась с проявлениями человеческой похоти. Бедность развращала людей. К соседке напротив, миссис Мерфи, когда муж уходил в ночную смену, приходил Генри Дауд и все это знали. Молодые девушки, только вступив в пору расцвета, становились объектом охоты для местных парней, хвастающихся друг перед другом своими победами. Не у всех ее подруг хватило сил сопротивляться. Дженни Коллинз, ее подруга детства, уже родила ребенка, так и не выйдя замуж.       Поэтому Мэри не ходила на танцы и старалась держаться подальше от всех, даже от бывших подруг, прослыв в квартале странной «монашкой». И ее вполне устраивала эта ее репутация.       Позавтракав, они с Джеймсом вышли из дому. Свет солнца, молочный, рассеянный толщей облаков, с трудом пробирался в тусклые окна одинаковых домов, в подворотни, и проулки. Холодный ветер с моря заставил Мэри получше закутаться в старое пальто. Джеймс, надвинув кепку поглубже на уши, потянулся вслед за длинной вереницей мужчин, устремившихся по улице вниз, к верфи. У каждого из них был под мышкой сверток с обедом, а на лицах — печать непроходящей усталости. Мэри направилась в другую сторону, в центр Белфаста. Она решила сэкономить деньги на трамвай, отправившись пешком. Главное, чтобы опять не пошел дождь.