***
На заброшенном аванпосте была не одна комната, и они кое-как распределились по разным, по три человека в каждой. Больше возни с тем, чтобы навести порядок и поддерживать в комнатах тепло — но, кажется, после ночёвок вшестером в отсеке два на два метра чуть больше пространства хотелось всем. И чуть больше приватности. Хоть мечты Эмиля об отдельной комнате и остались только мечтами, но с почти нормальной кроватью и всего двумя соседями было лучше. А запах сырости и слегка плесени — терпимо по сравнению с потом, дымом и грязными носками. Жизнь постепенно налаживалась. И был ещё диван в общей «гостиной» — его они с Туури сейчас и заняли. Его это была инициатива, её? Не разобрать. Случайные — может быть, не совсем случайные, — переглядывания, жесты, улыбки, и вот, когда все уже уснули, Эмиль здесь, на диване, и у него на коленях, в его объятиях Туури. Мягкая, тёплая, приятная Туури, она уже избавила его от кофты, обводит пальчиком контуры мышц, плотно обтянутых водолазкой, и, кажется, совсем не против, чтобы он снял что-нибудь с неё. А ведь в начале, при знакомстве, она показалась ему этаким «своим парнем», — как многие девушки среди чистильщиков, как Сигрюн (не считая того, что та была ещё и командиром), и это было разумно, потому что когда надо думать о том, чтобы тролли не вцепились тебе в задницу, лучше не отвлекаться на романы. Но потом… потом что-то пошло не так. Или наоборот, так, — но он не мог бы сказать, когда это случилось. Просто случилось. Теперь он помог Туури стянуть водолазку, они снова целовались, и он думал о том, что не против был бы увидеть её в красивом белье, а не в штопаном плотном топике, но на самом деле не так уж важно, во что она одета, — она нравится ему в любой одежде. И без одежды. Но это, может быть, не сегодня: он не был уверен, насколько далеко они решатся зайти. Хотя судя по тому, куда тянулись руки Туури — она была настроена достаточно решительно. Чуть отодвинулась, заглянула ему в глаза… А потом вдруг перевела взгляд куда-то ему за спину. — Лалли, не пялься!* Не совсем то, что хочешь услышать, уединившись с девушкой, правда? И оглядываться Эмиль тоже не очень хотел — но всё равно оглянулся. Сделать вид, что ничего не происходит, и оставить Туури разбираться, у него всё равно не получилось бы. Хотя если бы это оказалась Сигрюн, или Миккель, или Рейнир — было бы куда более стрёмно. В Лалли, кажется, было слишком много от кота, чтобы по-настоящему его стесняться, а тот оттенок неловкости, который оставался, скорее будоражил. Но Сигрюн, или Миккель, или Рейнир, наверное, ушли бы (извинившись или нет, а может, прибавив к этому бестактный совет) — а Лалли так и остался стоять в дверях. Ничего не говорил — просто стоял, прислонившись плечом к косяку, и смотрел этим своим неподвижным и до жути пристальным взглядом, а глаза чуть-чуть светились. Эмиль нервно сглотнул. — Спроси, что ему нужно. Это всё-таки общая комната... Может, пошёл человек воды попить, а тут мы. Хотя они честно дождались времени, когда все разойдутся спать, чтобы избежать таких вот инцидентов. Проходная комната, конечно, не идеальное место, чтобы уединяться, но что поделать, если в других помещениях либо люди, либо холодно? Даже тут, в нескольких шагах от печки, было слегка прохладно, так что голые плечи Туури уже начали покрываться мурашками. Обнять бы её покрепче, отогреть. Но когда появился Лалли, она отодвинулась, так что, может быть, не хотела, чтобы Эмиль сейчас её обнимал. Лалли сказал что-то по-фински — тихо, напевно. Туури посмотрела на него, потом на Эмиля, вздохнула, опуская взгляд. — Эмиль, не сердись на него, ладно? Он волнуется за меня, когда я... с кем-то. Когда мне было пятнадцать, был... плохой случай, то есть, не настолько плохой, чтобы совсем, но с тех пор Лалли беспокоится. Я думала, у него это уже прошло, я ему сейчас объясню, чтобы он ушёл. Эмиль не сердился. И даже, может быть, не очень удивился, потому что… ну, это Лалли, он часто поступает странно и имеет смутное представление о приличиях, манерах и вот этом всём, так что от него можно ожидать чего угодно. Его можно не стесняться. Странные мысли. А Лалли упёртый, если не захочет уходить — не уйдёт, сколько ему ни объясняй. Почему это вовсе не казалось ужасным? — Да ладно, — со слегка нервным смешком начал Эмиль, — если он хочет проконтролировать, что я тебя не обижу — пусть смотрит. Если тебе это не сильно мешает. Его определённо слегка несло: как он вообще такое мог сказать? Да вот так и мог. Целовать Туури на глазах у её кузена, да и не только целовать, если заглядывать чуть вперёд — Эмиль подозревал, что это слегка извращение, и, наверное, даже как-то называется, но ему было плевать. ...потому что он не мог избавиться от впечатления, что вовсе не обеспокоенный и не злой у Лалли взгляд — а заинтересованный. Пусть смотрит. Эмилю есть, что показать. Зря, что ли, ему одна барышня на зачистке говорила, что на него приятно смотреть, даже когда он закопчённый и перемазанный в саже? — Мне… — Туури запнулась и слегка покраснела, — не очень мешает. Я привыкла. Ну, я имею в виду… к странностям Лалли, — она хихикнула. — Вечно он делает какую-то ерунду. Мелькнула мысль: они ведь очень близки, насколько вообще кто-то может быть близок с Лалли, они росли вместе, но они не брат и сестра, а только кузены, — может ли быть, что между ними было… что-то? Действительно неловкая мысль, так что Эмиль постарался больше даже не думать в эту сторону. Не важно. Он погладил Туури по плечу, притягивая её поближе к себе. Если они и дальше будут сидеть и болтать, она и правда замёрзнет… Но Лалли, похоже, сказал не всё, что хотел: ещё одна короткая фраза на финском нарушила тишину комнаты, и там, кажется, даже мелькнуло одно знакомое слово. Что-то вроде «можно». Это он что, вроде как разрешение им даёт? Серьёзно? Впрочем, возмутиться в полной мере Эмиль не успел, потому что Туури, чуть нахмурившись, сообщила: — Э... Эмиль, он спрашивает, можно ли тебя потрогать. Она выглядела озадаченной, но не возмущённой. А самому ему стало… любопытно, наверное. Да, любопытно, и только поэтому он сказал: — Ну, можно. Чего ещё можно ожидать от Лалли? Эмиль не видел и не слышал, как тот подходит, так что чуть не подскочил на месте, когда его погладили по волосам. А потом Лалли взял его руку и недвусмысленно приложил к груди Туури: так, что мягкая округлость правой оказалась ровно под ладонью. — Эй, я и без тебя знаю, что делать! — всё-таки возмутился Эмиль. Туури хихикнула — но переводить не стала. Лалли снова погладил его по волосам. Сумасшедший дом. Как есть сумасшедший дом, но почему тогда ему было весело и немного странно, и присутствие Лалли только добавляло азарта, как если целуешься за десять секунд до взрыва или когда за стеной ползает тролль? Сказать бы Лалли, что ассоциации в голове Эмиля поставили его в один ряд с троллем, — но Эмиль был занят: целовал Туури. А ещё гладил её по груди под топиком (он знает, что делать!), и не получил за это по рукам ни от неё, ни от её кузена. И водолазку с него стягивали в четыре руки, хотя Лалли, конечно, никто не просил помогать. Но и не запретил. Сумасшедший дом. Поцелуи, неловкая возня — Туури чуть не свалилась с его колен, когда Эмиль пытался снять с неё штаны, — прикосновения сквозь одежду, откровенные и дразнящие, и дальше — к обнажённой коже; если он и сомневался, насколько далеко им надо заходить прямо сейчас, то Туури, похоже, ни капли. (Эта девушка поехала неиммунной в Тихий мир, что вообще её может остановить?) Что Эмиль точно знал — откуда берутся дети, и с этим рисковать не собирался. Правда, его опыт ограничивался картинками из журналов, которые в казарме чистильщиков передавали из рук в руки, и хвастовством коллег об их похождениях. То есть, он теоретически знал, что это ещё можно сделать пальцами. Или языком. Практически... ну, он, наверное, разберётся? Туури ему подскажет? Сперва поцелуями — от груди к животу. От её кожи пахло мылом и немного потом, печным дымом и пылью, или, может быть, это пахло в комнате; Эмиль уложил её на диван и кое-как уместился рядом, наклонился к ней, между разведённых бёдер — коснулся кубами россыпи родинок на правом, потёрся о левое щекой, — погладил кончиками пальцев треугольник кудрявых волос. И зажмурился, прежде чем аккуратно двинуть пальцы ниже, потому что теоретические знания ничуть не спасали от неловкости, от того, что хотелось рассмотреть — и в то же время это казалось очень стыдным. Слишком откровенным. Может быть, потом. Если Туури будет не против, чтобы он её разглядывал вот так. Он касался тёплого и влажного, осторожно гладил, прежде чем решился попробовать языком — солоноватый привкус, запах её влаги, который он не знал, с чем сравнить, но который кружил голову. (Одновременно старался не думать — и хотел думать о том, что Лалли смотрит на них.) Кажется, он всё делал правильно — Туури тихонько ахала и вздыхала, поглаживая его кончиками пальцев по макушке, ёрзала, подаваясь к нему. Он никогда не думал, что чужое удовольствие может так возбуждать, что он будет так терять голову от того, что может сделать кому-то хорошо, — он ведь пока даже не трогал себя, хотя мысль одну руку опустить к своим полурасстёгнутым брюкам уже была довольно назойливой. А Лалли вдруг подобрался ближе, прижался к его коленям, из смутной тени на грани восприятия, про которую почти можно забыть (невозможно на самом деле забыть), становясь ужасно реальным, — Эмиля чуть не тряхнуло от контраста. Лалли сказал что-то на финском, и Туури неровно выдохнула: — Э-миль, он снова спрашивает... можно ли тебя потрогать. — Да, — это он уже мог по-фински сказать сам. Хотя не то чтобы он задумывался, как Лалли собрался его трогать, что посчитал нужным ещё раз спросить разрешения. Он всё-таки вздрогнул от прикосновения, когда тонкие прохладные пальцы оттянули резинку трусов, обхватили влажную от смазки головку. Вздрогнул, подался вперёд — уткнулся носом в лобок Туури. Не то чтобы рука на члене была чем-то новым и удивительным, как, наверное, для почти любого парня, но есть большая разница между тем, когда ты это делаешь сам — и когда тебе кто-то помогает. Сложно было не отвлекаться от Туури, не теряться в своих ощущениях; он замирал иногда на несколько секунд, прижимаясь щекой к её бедру, а потом снова ласкал её языком и пальцами, неосознанно подстраиваясь под ритм, который задавал Лалли. И, кажется, всё-таки недостаточно старался, потому что Туури сама помогла себе пальцами, прежде чем с протяжным стоном-вздохом расслабилась; но он не успел даже смутиться этого, потому что быстрые уверенные движения довели его самого до разрядки всего лишь несколькими мгновениями позже. Это было круто. Охренеть как странно — вот так, втроём, — но круто. И не совсем честно, что только они с Туури получили удовольствие до конца. (Хотя он предполагал, что процесс всё-таки доставлял Лалли удовольствие, потому что иначе, ну, зачем бы ему?) Туури, устроившись полусидя, привалилась к его плечу, сам он откинулся на спинку дивана — а Лалли так и сидел на полу, около его коленей. Эмиль тихо позвал: — Лалли... иди сюда? Он мог попросить Туури перевести, но казалось важным сказать самому. Лалли посмотрел на неё, кажется, с вопросом на лице. Она кивнула. Тогда он будто бы перетёк на диван, угнездился у Эмиля под боком — но Эмиль потянул его к себе на колени, обнял, несколько мгновений просто поглаживая по спине; а потом опустил ладонь на его пах, сжал сквозь штаны крепко стоящий член. Лалли, вцепившись в его плечи, смотрел пристально и неотрывно, тяжело дышал — Эмиль боролся с застёжкой на его штанах, пытался как-то сдвинуть, просунуть руку под ткань; может быть, «на колени» было не самым удобным вариантом, но он всё-таки разобрался, и Лалли ёрзал, подавался к нему, постоянно сбивая ритм, жмурился и кусал губы — всё получилось дёргано, неловко и быстро. Но, кажется, хорошо. Хотя Эмилю всё равно снова казалось, что он недостаточно старался. Лалли сполз на диван рядом с ним; поморщившись, провёл рукой по испачканному животу — а потом зачем-то лизнул ладонь. Эмиль чуть не поперхнулся: — Фу, ты чего, не тяни в рот всякую гадость! Туури переводить не стала, только захихикала: — Откуда ты знаешь, что гадость, ты пробовал? — Нет, конечно. Но судя по тому, какую недовольную мордочку состроил Лалли — действительно гадость. — Ладно, погодите тут, сейчас тряпку принесу, — Туури зевнула, но с завидным упорством отлипла от его плеча и встала с дивана. — Всем надо немного вытереться, прежде чем одеваться. Вот уж правда. Эмиль, на самом деле, предпочёл бы вымыться, но про какое «вымыться» можно говорить в этой датской армейской хибаре, в которой нет не то что водопровода (не дурак он, в конце концов, рассчитывать на такое в Тихом мире), но даже сауны? Хоть какой-нибудь, самой завалящей. Но был у них только тазик за шторкой и нагретая на печке вода, и, конечно, сейчас никто не собирался греть воду. Он проводил взглядом Туури: плавные формы спины, упругая округлость ягодиц, пухлые ножки, а из одежды пока только носки, — вздохнул, представив вместе несомненно удобных и тёплых, но грубоватых на вид экспедиционных носков тонкие высокие чулки. Впрочем, он надеялся, что эта мысль не останется только фантазиями. (И честное слово, он не думал про чулки на Лалли! Ну, может быть, полсекундочки.) Туури быстро вернулась с тряпкой — влажной, холодной и противной, так что Эмилю понадобилась вся сила воли, чтобы уронить её себе на живот, а не на пол, да ещё провести по коже несколько раз. Помогло только то, что Туури прижала ладошку поверх его руки, сделала несколько энергичных движений. — Ну, спокойной ночи! — она решительно чмокнула его в нос, потрепала по голове Лалли и бросила уже на бегу: — Надеюсь, Сигрюн не заметила, что меня нет... Было лень шевелиться — целиком и полностью. Эмиль героическим усилием застегнул штаны, чтобы не сидеть совсем уж в неприличном виде, и потыкал Лалли, который, кажется, вознамерился уснуть прямо тут, на диване, свернувшись в клубок, — без толку, тот приводить себя в приличный вид и не подумал. Ладно. Пять минут — и с этим он тоже разберётся. И даже с тем, как переместить Лалли в комнату, если не пойдёт сам, потому что не оставлять же его тут? Или, если тот наотрез откажется двигаться, хотя бы принести ему одеяло, через пару секунд решил Эмиль: таскать на руках даже тощего Лалли он сейчас вряд ли потянул бы. А интересно, если Рейнира попросить поменяться местами с Туури, он согласится? Наплести что-нибудь про то, что Лалли спокойнее, когда она рядом... И тогда они окажутся в комнате втроём. Наедине. В словах «наедине втроём», скорее всего, была логическая ошибка, и на это Эмилю тоже было плевать. Но не на то, что если они с Лалли сейчас останутся тут, утром кто-нибудь обязательно придёт, увидит и подумает. А то и скажет. Так что ещё пять минут — и вставать!январь 2021