***
— …Тоби, слушай меня сейчас очень, очень внимательно. Паника. паника. паника. паника. Слишком много ошибок, слишком много неправильных шагов и решений. Сердце, испытавшее материнскую привязанность, не выдержало криков испуганного ребёнка. Своего ребёнка. Руки почти до белых костяшек вжимались в детские плечи, то и дело перескакивая на щёки, большими пальцами поглаживая круглые скулы, стараясь успокоить, унять слёзы и плач. Хотелось прижать крепко-крепко, чтобы никогда больше не выпускать, но не было времени. — Это очень важно! В моей комнате под кроватью есть расшатанная доска, под ней тайник. Там все сбережения. Бери всё и уезжай из Лондона как можно скорее. Не важно куда, но важно, чтобы ты больше никогда сюда не возвращался. Живо, сынок. Тяжёлые шаги раздались наверху. Слово, которое мальчику точно не надо было знать (хотя и не было сомнений, что он знал), сорвалось с побледневших, дрожащих губ. Широко распахнутые глаза метались по подвалу в поисках укрытия. Спасти. спасти. спасти. Люк! Только бы успеть. Руки схватились за тяжёлую решётку, сдвигая её в сторону. — А как же вы? — мальчик смотрел почти щенячьим взглядом, пока по щекам продолжали скатываться слёзы. Лёгкая улыбка едва коснулась глаз. — Всё будет хорошо, сынок. Всё будет хорошо, — самый нежный поцелуй, на который только были силы, коснулся юного лба, прежде, чем с треском решётка вернулась на место, и с протяжным скрипом открылась дверь. — Прости меня, дорогой, если когда-нибудь сможешь… — собственный голос прозвучал эхом в ушах перед тем, как закрылась железная дверь.***
— Тоби, никто тебя не тронет, — Перед глазами всё как в тумане. Приторно-ласковый зов эхом прошёл по стенам канализации. Слишком приторный. Слишком ласковый для того, чтобы быть правдой. Она понимала это. Всем сердцем надеялась, что её мальчик тоже поймёт. Он умный, он справится. Он начнёт новую жизнь. Далеко-далеко отсюда. Жизнь, в которой ей уже не будет места. Но всё будет хорошо. — Тоби, — стальной, бесчувственный, почти угрожающий рык следовал дальше, словно дышал в спину, заставял желание спрятаться глубже брать верх над телом и уж точно должен был внушать уверенность, что высовываться нельзя. Озноб прополз по позвоночнику, и тонкие волоски на затылке встали дыбом. Словно зверь он крался по коридорам подвала. Тихо, едва скрипя подошвой. Немая молитва, казалось, придавала сил. Он не заберёт мальчика. Всё будет хорошо. Тощие крысы бегали под ногами, отвратительно пища, пока двое продвигались всё глубже и глубже в темноту…***
Всё будет хорошо.
Она повторяла себе под нос эти слова, пока два человека тихими шагами пробирались вглубь канализации, пытаясь найти ребёнка. Когда смрадный запах забивал ноздри, заставлял почти задыхаться…Всё будет хорошо.
Она повторяла эти слова, когда уставшие руки вцепились в тяжёлое тело нищенки, пытаясь успеть дотащить её до печи. Когда за дверью уже слышались тяжёлые шаги, а сердце стучало едва ли не в горле…Всё будет хорошо.
Она повторяла эти слова, словно священник, читающий молитву, словно они должны были придать ей сил, пока она выкрикивала глупые, жалкие, никчёмные оправдания. Когда вся кожа стала гусиной, а собственные слова, казавшиеся чужими, шумно звенели в голове…Всё будет хорошо.
Она повторяла эти слова, когда двое кружились в безумном, смертельном танце посреди сырого подвала, а огонь открытой печи бросал на них свой красный свет. Когда, лишь на мгновение, всё стало так хорошо, что не хотелось больше ничего иного, не хотелось отвлекаться даже на приближающееся всё ближе пламя…Всё будет хорошо.
Она повторила эти слова вслух… Глупые слова, которые стали последними, прежде чем языки пламени начали оставлять на нежной коже свои поцелуи. Глупые слова, в которые она старалась верить до самого конца…Всё будет хорошо…
***
Красное перо медленно опустилось на бутон подснежника, стоявшего на подоконнике. От лёгкого, совершенно невесомого касания цветок качнулся, словно от сильного ветра, и один из лепестков с его белоснежной макушки отцепился от тонкого стебля, упав на пол. Оставшиеся два лепестка последовали за ним, оставляя пустую зелёную веточку стоять на подоконнике в совершенной тишине.