Кусочек праздника

      Небольшая фигура в тусклом свете фонарей тёмным силуэтом сгорбилась на скамейке. Неясный треск где-то впереди, в темноте, за изгородью какого-то частного дома, от которого потревоженный ночной воздух встрепенулся и пустил в себя другие звуки, заставил фигуру содрогнуться. Кунай неистово сверкнул в руке, тело напряглось, будто приготовилось к прыжку — но мышцы быстро расслабились, как только рыжая кошка, капризно мяукнув, выбежала из кустов и упала на освещенный тротуар. Она заурчала и начала извиваться, и на первый взгляд показалось, что от боли; но следом за ней выбежала еще одна. Холёная, с диким блеском в глазах и прытью хищника, она в два счёта оказалась рядом с первой и собственнически попыталась схватить её за загривок. Та обрадовалась такому вниманию, но всё равно зашипела, будто пытаясь скрыть свои истинные желания и злясь на неосторожность кота. Плечи фигуры затряслись в беззвучном смехе.       — Вы долго будете там стоять? — любопытство, в конце концов, не такой уж и порок. Она знала этих мальчишек. На два года младше, они всё ещё были генинами. — И даже не захотите познакомиться?       Двое мальчишек неторопливо вышли из-за раскидистого дерева. Парнишка из клана Изунука и его одноклассник. Она даже ходила к ним в академию, одна, в качестве практикующего чунина-командира. Рассказывала о важности миссий и прочих хитростях, о патриотическом настрое и необходимых, даже неотъемлемых качествах любого шиноби — ответственности, спокойствии, трезвом мышлении и умении принимать помощь. Половина класса откровенно ковырялась в носу, и это жутко раздражало и опустошало. Вспомнился Шино-сенсей, который так часто в прошлом сетовал на непосед-учеников и пытался найти к ним индивидуальный подход. И она его нашла. Точнее, произвела впечатление. С ней, по сути девчонкой, почти ровесницей, могли и не считаться, а вот с обладательницей шарингана… И пусть она подозревала, что об этом клановом додзюцу мало кто знал, красные глаза всё-таки заставили обратить на неё внимание. И даже вслушаться в её слова.       Так или иначе, она сильнее уверилась в том, что путь Хокаге — её единственный, а быть учителем трудно, неблагодарно… и в какой-то степени даже интересно. Но слишком геморройно. И когда она стала мыслить, как Шикадай?       — Повторим? — бросив быстрый взгляд на кошек, усмехнулся один из пацанов, тот, чьи светло грязные пакли неряшливо свисали на лоб. На какую-то секунду её взяла оторопь, которую она так и не показала. Оба казались застенчивыми… Она усмехнулась, лениво закинула ногу на ногу, следя за каждым движением чужих глаз, и расслабленно откинулась на лавку. Коты урчали, занимаясь интересным делом. Или, как наверняка сказал бы Мицки — процессом размножения.       — Что именно?       — Ну… — глаза парнишки нервно забегали. Кажется, он сам не понял, что ляпнул. — Это… ничего.       — Конечно, — подтвердила она. — Ничего. Пора спать, мальчики. Гулять по ночам очень, очень безответственно…       — Почему?       — Не выспитесь, будете клевать носом, — она склонила голову набок и с удовлетворением и странным удовольствием заметила замешательство на их лицах. В глазах вспыхнул огонь, когда в обзор попали собственные ногти. Огненный маникюр, слишком яркий и броский, но завораживающий до глубины души и очень символичный. — Как же потом на миссиях будете нести порученную статуэтку? Уроните ещё… — конец фразы потонул в тихом смехе.       — У нас миссии уже не такие! — вспыхнул до этого молчавший пацан. Неужели задела за живое? — Пойдём отсюда, Широ.       Тот странно, с интересом покосился на неё и исчез в темноте. Сарада прикрыла глаза, когда поток ветра дунул в лицо, поправила накинутую на голые плечи лёгкую куртку, немного прикрывающую шею. Этот март выдался жарким, несмотря на все заверения гидрометцентра, что весна в этом году долго будет бороться с зимой. Первые мартовские деньки были прохладными, но потом воздух прогрелся до двадцати пяти градусов по цельсию. Аномальная жара, если не сказать больше. Конец марта. По календарю — двадцать седьмое число. В груди сегодня екнуло, когда она отрывала очередной лист календаря. День рождения человека, признанного предателем…       Он не заслужил этого.       Сарада резко встала, напугав кошек. Весь день светило солнце, и лужи, оставленные вчерашним непродолжительным дождем, уже почти успели высохнуть. Однако сюда солнце заглядывало лишь ранним утром, поэтому здесь кое-где было мокро и влажно. Сырость земли приятно холодила голые ступни. Рядом стояли отложенные туфли на высоком каблуке. Они не очень нравились, если говорить начистоту, да и не были слишком удобны, но создавали желаемую иллюзию высоты, лёгкого, независимого полета. Чёрные тонкие каблуки, удобная подошва, тёмно-бордовый замш на носке туфли — всё вместе визуально делало ноги компактными и маленькими, но главное — давало ощущение твёрдой почвы под ними. Порой возникало ощущение, что даже земля, по которой она была вынуждена ходить — зыбкая, иллюзорная. Хоп — и исчезнет, разверзнет пропасть, в которую упадут все, кто сделал её нынешний мир таким. Тусклым, в какой-то мере больным. Все те, кто лишил важной части жизни, будто вырвал кусок сердца и растоптал, сломал вдребезги — но не смог отнять важное, нерушимое…       Память.       У неё могли забрать всё, но не воспоминания. Она помнила. До мельчайших деталей. До противной горечи, которая в последние годы так часто осаживалась на языке и сводила с ума.       Это пробуждало ее такую, какой она всегда была. Истинную. Являло глазам то, что столько лет скрывалось за очками и нормами правильности. Дерзость. Скрытое в генах, бурлящее в крови безумство, неземную печаль, замысловатым рисунком застывшую в глазах и делавшую их сильнее.       Ей не нужна была сила. Раньше. Сейчас же вокруг было слишком много обмана, чтобы продолжать делать вид, что всё хорошо. По-старому. Жизнь продолжалась, мир изменился, но она застряла там. В том прошлом, которое для неё было единственно правильным и единственно важным.       Погода портилась. Завыли гонимые ветром в разные стороны ветки деревьев жалобной и пробирающей до глубины души заунывной мелодией. Она не поёжилась, ей было всё равно. Это было последним, что могло напугать, реальность оказалась куда страшнее.       Каваки. Великий обманщик, которого некогда приняли, как родного. Иногда ей хотелось его убить, но она себя сдерживала. В первое время после того, как мир перевернулся с ног на голову, она пыталась вытянуть из него информацию, незаметно выяснить, знает ли он о случившемся хоть что-то — были мысли, что за него всё решила Эйда — или вообще не причастен к этому, но тот отмалчивался, отвечал довольно грубо и резко. Прятал глаза, не желая смотреть на неё. И нехорошо шептавшая интуиция, что он не может быть невиновным, заиграла победный марш. А душа словно раскололась на части, заболела неизлечимой лихорадкой, приняв неизбежное. Оглохла и ослепла ко многому, что раньше её трогало… и окаменела. Сарада чувствовала, что что-то внутри неё навсегда умерло. Ненужный четвертый элемент, как шептали после того, как Каваки попал к ним в команду… оказался вовсе не ненужным. Он смог стать одним из трёх. Люди, основываясь на измененных воспоминаниях, помнили его как сына Хокаге, как талантливого шиноби, которому с рождения было предначертано служить Конохе…       Она еле слышно завыла. Ветер стал нести капли дождя, противно окроплял куртку и незащищенную голову. Она остановилась на месте, посмотрела на высокий забор старого, но крепкого дома. Некогда ограда здесь была деревянная, и она порой заглядывала в щелочки между дощечками: больно нравился ей разбитый сад с плодовыми деревьями и красивыми цветами. Некогда даже Боруто хотел туда перелезть и нарвать «чего-нить вкусного», чтобы «пожрать». Помнится, она сразу побежала жаловаться маме… Из вредности, что ли. Хотя он вроде тогда сказал что-то глупое, не обидное, но её почему-то задевшее.       Она завыла громче. Боль разрывала грудную клетку изнутри. Словно в поисках поддержки она посмотрела по сторонам, но вокруг было пусто. Пусто. Впутала руку в короткие волосы, не понимая, чего толком хочет. Сегодня она отпросилась на ночевку к Чочо и получила свое законное разрешение — но к ней не собиралась…       Первым стали волосы. Чёрные, под цвет глаз, они всегда доходили строго до плеч. Это выглядело модно, стильно и симпатично. Не то чтобы она пыталась привлечь чьё-то внимание, нет, просто чувствовала себя так комфортно. Раньше на эксперименты с внешностью вообще не тянуло. А потом всё изменилось, перевернулось, стукнуло тяжёлой реальностью, как обухом по голове… и нечто, выползшее наружу — червячок боли, который глодал её каждый раз, когда она вспоминала старые деньки — в ней что-то надломил. Или наоборот — открыл, распахнул… Это новое потребовало изменений. Она не могла оставаться такой, как раньше; слишком много навалилось, подчинив себе её чувства и мироощущение. И одним вечером, когда боль, казалось, достигла своего пика, а её засосало в какую-то воронку безысходности, она отрезала себе волосы. Чёрный пучок остался в руке, как старые, уже отличные от реальности, ненужные, выматывающие воспоминания — в голове. Она хранила этот пучок волос по сей день и не понимала, зачем. Просто знала, что так нужно.       Ноги сами несли к знакомому месту. Месту, где её, в отличие от всего мира, понимали. Своеобразный островок, место силы, где она могла выговориться, растворившись без остатка.       В парикмахерской к такому, вероятно, были привычны и ничем не показали своего ужаса этой неровной стрижкой. Но она помнила шок мамы, когда вышла к ней в прихожую. Та неверяще взъерошила короткие волосы, села на стул… и смотрела на неё. Долго. Потерянно. А потом обняла, как маленькую. И Сарада обняла её в ответ, прижалась, вдыхая родной запах волос, шампуня с примесью каких-то цветов… и заплакала. Вместе со слезами временно ушла горечь, но потом вернулась вновь, часами не давая о себе забыть.       — Сумире, — хрипло пробормотала она, подобравшись к окну её комнаты. Интересно, но та почти никогда не закрывала окно, разве что в самый мороз. Староста была любопытным человеком, и ей даже было жаль, что раньше она обращала на неё так мало внимания. Сарада легонько стукнула по стеклу, чувствуя, как заканчиваются силы и слабеют руки. — Сумире…       Шторы убрались, и в окне предстало знакомое лицо. Уставшее.       Иногда так устало и даже недоуменно смотрела мама, когда Сарада в свои редкие выходные пропадала на дополнительных неофициальных миссиях, помогая новичкам, или же коротала время в библиотеке, читая, читая, читая… Сарада не могла сказать вслух, выразить словами, почему брала как можно больше миссий и пыталась быть вдали от родной команды. Она знала, что её бы не поняли. Что ее объяснения привели бы к бестолковым советам в стиле «отдохнуть» и посидеть дома, полежать на диване и полноценно поспать.       Она не могла спать. Лишь когда сильно выматывалась, засыпала быстро и не видела снов. Но в остальном…       Во снах ей снилось прошлое и сильнее бередило душу. Иногда виделся выпуск из Академии; вспоминалось, как их команду сформировали и она пошла отказываться от такого щедрого подарка, как Боруто. Иногда чудилось, как к ним возвратился Мицки после поисков себя и разоблачительной миссии в Стране Камня… Порою снилась их любимая бургерная… После таких снов она всегда просыпалась с улыбкой на губах и надеждой в сердце, но жестокая реальность сразу запечатывала все чувства, принося невыносимую боль. Боль…       — Сумире, — пробормотала она, ввалившись в комнату и развалившись на полу. Сумире не шиковала, и это было ещё мягко сказано. Жила она очень бедно, в комнате практически не было никакой мебели, кроме ветхого стола, коврика, небольшого шкафа и кровати. Последнюю она недавно поменяла — в научном центре, где она сейчас работала, платили не так много, но на какие-то обновки хватало, — извини. Я почти ночью…       — Всё хорошо, — мягко улыбнулась Староста и помогла сесть. — Что случилось?       — Ничего, — глухо сказала Сарада, подняв на неё глаза. Обе знали, что это ложь. С этой лжи часто начинался их разговор, и Староста к ней привыкла. Как и всегда покачала головой, не переставая улыбаться, пригладила взъерошенные волосы. Но в этот раз прибавилось что-то новенькое — она ласково погладила щеки.       — Ты плачешь.       Сарада удивлённо дотронулась до мокрых проторенных слезами дорожек и тяжело вздохнула. Действительно. Она и не заметила. Капли дождя смешались со слезами, затуманили взор, сделав пелену перед глазами не такой ощутимой.       — Да.       — Опять?       — Сегодня его день рождения… — прошептала она. — День рождения Боруто. Помнишь?       — Ты говорила мне об этом вчера, Сарада.       В ней было поразительное спокойствие, хладнокровие, которое никак не сочеталось с хрупкой фигурой, скромной внешностью и вечной растерянностью во взгляде. Сейчас Сумире была намного сильнее, чем она, истинная Учиха, за последнее время изменившаяся до неузнаваемости. Дерзкая, как говорила Чочо, с восхищением отнёсшаяся к таким переменам. Только чего они, эти перемены, стоили? Не дороже ли было собственное спокойствие?       — Я приходила вчера… точно, — пробормотала Сарада и попыталась встать, но ноги плохо слушались, да ещё и обувь мешала… Чертовы туфли. Она скинула их и бросила в угол. — Я помню, как мы отмечали день рождения Боруто у него дома. Ещё и Мицки был, и все…       — Не вспоминай, Сарада.       — Не могу.       Сумире вздохнула, а Сарада вдруг почувствовала себя неуютно. Как у Старосты хватало на неё терпения… Почти святой человек, если не считать её прошлые грехи. И по воле судьбы единственный, кто помнил тот мир, старый и верный…       — Прости. Я сейчас уйду.       — Нет! — Староста схватила за руку, и в глазах её сверкнуло что-то непонятное. Что-то вроде паники. Было ли ей одиноко? — Нет. Я купила торт, чтобы мы могли отметить его день рождения. Ты со мной, Сарада?       — Торт? Правда?       — Да. Я не знала, какой ты любишь, но взяла медовый. Мне нравится такой, — объяснила она и пожала плечами.       — Я тоже люблю.       — Вот и отлично! — Староста вскочила и поманила в кухню. — Пошли!       — И ты знала, что я приду? — Сарада поднялась, сделала пару шагов и увидела зеркало. Ещё недавно тут его не было. — Ведь уже совсем скоро двадцать восьмое…       — Ты всегда приходишь поздно вечером, — прозвучал кроткий ответ. Что ж. Вполне в ее духе.       Ведь и было это полной правдой, отчего по телу разливалось какое-то препротивное ощущение. Напоминало зависимость. Когда она была дома, то всегда приходила к Старосте. Выговаривалась. Или просто молчала. Иногда Староста приходила к ней за тем же, но то было реже: встречаться на её территории было гораздо удобнее.       Комната ее всегда была полупустой. Ни зеркал, ни лишней мебели, ни чего-то другого отвлекающего… И вот сейчас, впервые за всё это время здесь, зеркальная поверхность отражала худую девчушку в очках с короткой стрижкой. Чёрные волосы её были разлохмачены в разные стороны, глаза — пусты и бездонны. Чокер, неизвестно зачем купленный у каких-то помятых пацанов с вокзала, строго обрамлял худую бледную шею. Серьги в виде знака великого клана контрастировали с красным изнаночным цветом куртки и топиком совсем не по сезону, но подчеркивали вовсе не изящность и величие, а неясную обреченность… Она нацепила их сразу же после того, как отец прислал весточку, что с ним и Боруто всё хорошо. Он всегда защищал её интересы и интересы Конохи, не оставлял правду, и она была горда своей принадлежностью к клану Учиха.       — Сегодня принесли, — продолжила Староста. — Мне давно хотелось зеркало… а то настольным пользоваться неудобно.       Сарада кивнула. Она понимала. Но знала, что смотреться сюда больше не хочет: эта девушка — она сама, только новая, другая, царапала душу и выворачивала наизнанку сердце.       — Да, — вслух сказала она и улыбнулась. — Очень красивое. Ты молодец, Староста.       Сумире просветлела. Она вообще всегда радовалась в такие минуты. Думала, что это она смогла поднять чужое настроение. И Сарада прекрасно об этом знала и подыгрывала. Ей становилось легче, пусть и незначимо, чуть-чуть, но всё же… Староста не должна была остаться в печали. Её искренняя улыбка растапливала что-то в окаменевшей душе.       — Значит, принимаемся за торт?       — За торт, — ответила Сарада и, когда хозяйка скрылась в маленькой кухне, склонила голову набок. Девушка в зеркале ответила ей тем же. И это и рассмешило, и разозлило.       Она знала, что не устоит и посмотрит сюда ещё, а потом ещё…       И в конце концов не сдержится и зеркало просто разобьет. Как разбила у себя дома. Мама, слава Ками, списала на нервы и вняла просьбам не покупать новое, пользовалась маленьким.       Разобьет и будет долго извиняться — но не сейчас.       Сейчас день рождения. Торт. И кусочек давнего праздника, канувшего в лету.