***
— Я, знаешь ли, других девонек любить не умею, — Ангелина садится на край своей кровати, — а ты, видимо, терпишь хорошо аль на полном серьезе такие, как я, нравятся? Взгляд устремляется на Лину, что стоит напротив, руки сложив. Она не имеет ни малейшего понятия, что ей можно ответить. «А надо ли оно вообще?» — другой вопрос. В комнате темно, лишь свет лампы с улицы в окно заглядывает. Внимание Лины привлекает букет, стоявший в вазе, ведь не так давно женщина справляла свой день рождения; ваза тоже была подарена кем-то по заключению Лины, ведь до этого она её не видела. В вазе стояли красные розы. Ангелина их не любит, но подарок не принять не могла. — Не нравятся, — ничего лучше не придумывает Лина. Она глаза сощуривает и внимательно смотрит, — Ты — минутная слабость, блядское помутнение в рассудке… Нет, блять, — Лина осекается, а после задаёт вопрос: — Знаешь, кто ты? — а Ангелина кивает и в улыбке расплывается; назад чуть наклоняется и испытующе смотрит, — Ты целое недоразумение… Моя ёбаная ошибка. Ангелина сразу ничего не отвечает. Она, в общем, время растягивать любит и других заставляет ждать. — Молодая ты ещё бабонька, не всё в своей жизни видела, чтобы так сразу ошибкой меня называть, — Ангелина приподнимает подбородок, смотрит с вызовом — точно в глаза. — Целоваться-то хоть умеешь? Смех наполняет спальню, звук, отскакивая от стен комнаты, целится прямо в Лину, а слово «целоваться» внутри проскальзывает, на виски давит и не даёт думать. — А что? — выдавливает из себя Лина. — Меня поцелуешь? — с усмешкой на губах и вызовом во взгляде спрашивает Ангелина, с азартом смотря за тем, как до Лины доходят слова, и как ей становится сложно дышать, — Сможешь? Джебисашвили сжимает руки в кулаки от растерянности и смотрит на то, как Ангелина медленно возвращается в сидячее положение и, склоняя голову набок, улыбается. — Что? — переспрашивает, не знает, что делать. Смотрит молча и думает, не снится ли. — Слабо, девонька, меня поцеловать? — томно тянет каждый слог — издевается. — Не слабо, — резко бросает Лина, а из-за сдвинутых к переносице бровей её лицо становится каким-то то ли чересчур серьёзным, то ли до детской наивности смешным. — Докажешь? — Докажу. Лина делает пару шагов к кровати. — Как ты мужчин называешь, если все девушки у тебя девоньки да бабоньки? — вдруг задаёт вопрос Лина, склонившись над Изосимовой. — А что, культура, история заинтересовала? — Нет, отсутствие у тебя мужчины, — Лина проводит рукой по нескрытой тканью шее и сжимает как будто рефлекторно, слово всегда хотела. Сжимает и чувствует под ладонью, как Изосимова сглатывает, но в глаза смотрит также пристально, — Вот и хотела спросить: как называешь их ты в своём, так скажем, стиле, — Лине все эти бабоньки, девоньки и мужички не особо нравились потому, что считала это странным, но с уст Ангелины звучало даже «прикольно», как она выразилась однажды, но не в отношении её самой — ей это казалось каким-то неуместным. — А чего так? — шёпотом произносит Ангелина. — Да вот думаю: чего на слабо меня взять решила, — Лина делает паузу и смотрит в глаза напротив, взгляд которых к её собственным губам прилип, — Совсем всё в личной жизни плохо? — Чего ты ждёшь? — интересуется Ангелина, вновь наклоняясь назад. — Ты вроде сама хотела, нет? — Говорю же, думаю: зачем всё это тебе, — Лина говорила честно, без оттягивания моментов, без подтекста, в отличие от Ангелины, у которой что ни фраза — так двусмысленная вещь, что ни шутка — так подвох, — Не наигралась в своей бурной молодости? — Мы долго меня и мою личную жизнь обсуждать будем? — Изосимова всё время чашу терпения Лины пытается переполнить, губы медленно языком обводит и назло открытыми оставляет. — Либо целуй, либо я сейчас передумаю. И Лина послушно наклоняется, кладёт руку на плечо Ангелины и вторую на другое плечо перекладывает, сжимая слегка — вряд ли от этого даже след останется, но Лине становится легче, Лина обжигает горячим дыханием щёку, а после жадно целует, будто отберёт кто-то эту женщину непонятную, которая, в свою очередь, в поцелуй улыбается и глаза держит полузакрытыми. Лина целует горячо, целует страстно, готовая снести кого угодно своей энергетикой. Девушка проводит языком по нижней губе Ангелины, а после углубляет поцелуй, наклоняясь сама и заставляя наклониться Изосимову. Лина убирает руку с плеча и упирается ей в кровать. Девушка отстраняется, смотрит в глаза. К слову: в глаза она смотрит часто; чаще Ангелины, в крайнем случае. — Понравилось? — спрашивает, будто сделала что-то масштабное, что-то, что должно было вызвать восторг, но Изосимова как-то слишком быстро девушку приземляет на землю. — Нет, — издевательски улыбается, — Не понравилось. Но целуешься ты не сказать, что плохо.***
Лина ту ситуацию чуть ли не личным оскорблением сочла, но позже поняла, что не ситуация какая-то странная и не такая, а сама Изосимова — полная противоположность слову «адекватность». Она вообще много чего говорит, но делает совершенно иначе. Неловким движением Лина достает телефон и, вспоминая тот поцелуй, вновь ловит себя на мысли, что Ангелина — та ещё сука, которая ко всему прочему ещё и онлайн была две минуты назад. Лина в 23:52 пиздец, голова раскалывается, хотя я не пила даже Ангелина читает сообщение практически сразу, заходя в сеть. Лине это льстило, хотя она и понимала, что смысла в этом мало — ответ будет либо сухим, либо наездом за то, что она опять не дома. К слову: Изосимовой было до лампочки, чем занимается Лина, если она ей не писала. А так Ангелина вообще-то женщина занятая, сейчас, например, она сидит в кровати и собирается ложиться спать. Ангелина смотрит в экран, ещё раз читает сообщение и думает, что ответить, хотя и не хотелось, ведь время уже позднее; Лина порой заставляет её забывать о своём режиме, и вовсе не потому, что волнение где-то в душе скребёт кошкой, а только из-за того, что сама была такой же когда-то, только к женщинам постарше не липла. Лина смотрит в экран и вдруг ловит себя на мысли, что раньше ответа она ожидала, как Божьего благословения. Сейчас внутри поселилось что-то паршивое, что-то, что не то чтобы говорило, а кричало о том, что к Ангелине лучше никакого отношения не иметь, и вообще перегореть будет легче, чем взаимности добиться. И, кажется, перегорать Лина начала быстрее, чем ожидала, в её случае это было описуемо чем-то вроде «Первая любовь причиняет боль, а безответная разбивает сердце», только всё в её ситуации слилось в одно, ведь до Ангелины она никого всерьёз не любила. А Ангелина в своей жизни любила многих. С недавних пор Лина так и думала. Она смирилась с тем, что к Ангелине ближе не станет — ближе, чем было, уже невозможно. Её окружают другие люди, с которыми у Лины из общего только пара глаз, нос и другие части тела. Вид, в общем, один; сознание, уровень знаний и интересы — два полюса. И перегорать Лина, кажется, начала медленно, словно свечка, оставляя после себя следы воска в виде разбитых надежд. Геля в 23:55 Ко мне, быть может? Пока Ангелина не понимает, что за чувство заставило её написать это, что-то внутри Лины щёлкает, что-то точно готово разбиться от радости и, возможно, от того самого осознания, что она либо запасной вариант, либо та, кто всегда есть рядом, под боком. Но вместо отказа пишет: Лина в 23:56 адрес напомни :) И Ангелина, глубоко вздохнув, печатает адрес. Печатает, ко всему прочему, долго, впоследствии откладывая телефон на прикроватную тумбочку, очевидно, прикидывая, сколько ей нужно будет ждать. А Ангелина ждать не любит. Сам факт ожидания заставлял Ангелину выходить из себя и, вспоминая вычитанную где-то фразу о том, что умеющий любить, умеет и ждать, она напоминала себе о том, что она-то любить не умеет, а значит, и ждать ей особо нечего. Некого. Лина, в свою очередь, не торопится. Страх и предвкушение внутри сливаются во что-то, что заставляет пульс набирать удары и внутри, под ребрами, на что-то сильно давить. Лина медленно берёт свою джинсовку и сумку, что висела под ней. Смотрит и вспомнить не может: а всё ли она вообще забрала. Медленно в комнату плетётся, также медленно просит тех самых девчонок хозяину передать, что ушла по неотложным делам, а это самое неотложное дело сидит и думает, что зря предложила приехать, зря пошла на секундную поводу у своей слабости. «Не любовь же — значит, можно». И уверена ведь, что не любовь. Знает, что ничего, впрочем, не выйдет. А Лина всё ещё не знает, зачем вообще написала и почему именно ей. Что это за странная тяга, которую она испытывает уже как полгода общения с Ангелиной. Кажется, она заменила свою никотиновую зависимость, преследовавшую её с конца средней школы, на что-то гораздо хуже. Что-то, отчего хочется шагнуть вниз с корабельной доски, что-то, что заставляет её с каждым днём сгорать, но впоследствии обливает ледяной водой, даёт уйти, чтобы в следующий раз непременно вернуться. Лина вздыхает и выходит в обычный подъезд типичной серой пятиэтажки. Для элитных районов у Лины не хватало богатых друзей, а для случайных людей Лине хватало себя самой. Спускается быстро, слыша, как на улице что-то стучит. Похоже на дождь, но логичнее предположить, что то был талый снег. В голове проносится мысль о том, что не видать им нормальной зимы и снега, а сердце пробивает новый удар, когда ассоциациями приходит празднование Нового Года и понимание, что справить ей его не с кем — родители сто процентов устроят себе уикенд, друзей у Лины особо нет, остаётся только предложить Ангелине, которая, как кажется Джебисашвили, откажет, да и она сама эту мысль теряет быстро среди всех остальных, что в голове пляшут хаотично. Лина нащупывает пачку сигарет в кармане джинсовки и медленно вынимает одну. Рассматривает, крутит в руках, перебирает пальцами. Не хочется. Но если бы вместо сигареты она сейчас держала в объятиях Ангелину — хотелось бы непременно. Девушка выходит из подъезда и останавливается сразу же, под козырьком. На улице идёт мелкий дождь вперемешку со снегом, который тает быстрее, чем касается земли. Девушка, не думая, вызывает такси. В ожидании машины она поджигает сигарету, делает затяжку-вторую, а третью делает и дым глотает, закашливается и чувствует себя ребёнком маленьким, вспоминает, как в детстве говорила о том, что курить никогда не будет, глядя на детей постарше, у которых к семнадцати проявлялась очевидная зависимость. Лине и надоедает быстро. Жаль, что не Изосимова. Лина бросает сигарету в лужу и долго смотрит за тем, как перестаёт идти дым, а потом наступает на неё и облокачивается на подъездную дверь в надежде, что никто не выйдет. Машина к подъезду подъехала быстро — ну или Лина в своих мыслях на это время засела, в то время как Ангелина, которая всё ещё лежала в своей кровати, думала лишь о том, как долго минутная стрелка двигается и как странно ощущать то, что никогда ранее она не ощущала. Чувство, сковывающее дыхание, чувство, что встаёт комом непроглатываемым в горле. Лина садится на заднее сидение. Всегда, стоит заметить. Из-за своих каких-то тараканов в голове она всегда думала, что так безопаснее. Таксист был человеком неразговорчивым. По радио играл шансон, и Лина чувствовала себя какой-то неестественно для этой грустной обстановки — за окном и в душе — счастливой. А ещё неестественно счастливой для того, кто мается и не знает, что делать. Слишком неестественно для той, кто едет и не знает, чего ожидать. Но об этом она старалась не думать. Всё же если Ангелина пригласила сама — значит за дверь уж точно не выставит. Так ведь? Приятную музыку разбавило сообщение от неё. Лина сощурилась и посмотрела на телефон в попытке разобрать написанное. Кинув недоверчивый взгляд на водителя, которому было не до неё, девушка открыла диалог. Геля 00:12 Мне было проще заехать за тобой, чем сидеть и ждать. Ты где там так долго? Передумала? Лина читает и, сама не зная почему, глупо улыбается и вытирает рукавом куртки лоб, на который с капюшона капала вода. Она снимает его и поправляет волосы, а затем вновь смотрит в экран и набирает быстро «скоро буду», обнадёживая ждущую сообщение Ангелину. И действительно вскоре машина заезжает во дворы. Останавливается. Лина протягивает водителю купюру и, не забирая сдачу, выходит из автомобиля, спеша к подъезду. Водитель открывает окно, громко говорит о том, что девушка забыла сдачу, но Лина уже не слышит — дверь с характерным писком открывается, и Джебисашвили скрывается внутри. Сердце колотится неестественно быстро: каждый удар отдает в виски, создаётся ощущение, будто уши закладывает, как в самолете. Девушка не чувствует то, сколько этажей она преодолела, она не чувствует сбитого дыхания и чего-то, кроме дикого желания поскорее увидеть Ангелину, но где-то внутри себя она бы назвала это «сожрать взглядом». Останавливается, ещё несколько минут втягивает носом воздух, а затем выдыхает и стучит. Из-за двери как всегда доносится «открыто», и Лина входит в небольшую светлую квартиру. В глаза, как и прежде, сразу бросается какая-то картина с изображением моря, и Лине кажется, что её ситуация похожа на него: также накроет волной, унесёт в неизвестном направлении, смоет другой волной всё, что было до этого на песке её жизни вырисовано, не оставит варианта на побег — загонит в тупик. Хотя, кажется, Лина и не была особо против. Ей нравилось проводить время с Ангелиной. Ей нравилась Ангелина. — Чего стоишь на пороге? — Ангелина бережно, словно боясь промокнуть сама, с Лины куртку снимает и вешает на крючок. — Картиной любуюсь, — отмахивается Джебисашвили и в глаза напротив смотрит. — Чего не спишь в такое время? В сети сидишь? Ангелина закатила глаза, а Лина хихикнула, разуваясь. — От тебя сигаретами пахнет, — заявляет Изосимова и проходит на кухню. — Двумя затяжками, — Лина поправляет женщину и идёт вслед за ней, — Так что твой сон не бережёт? — Напомнить, что написала мне ты? — Ангелина ловко открывает кухонный шкафчик, чем-то шумит, что-то куда-то добавляет и через пару минут ставит ставит перед Линой чай в большой прозрачной кружке. — С памятью проблем нет… — девушка принюхивается: пахнет чем-то сладковато-горьким, травянистым даже. — Это?.. — переводит вопросительный взгляд на Изосимову, которая уже себе что-то мешает с прежней скоростью. — Если я не ошибаюсь, у тебя, девонька, голова болела? — Ангелина смотрит пристально, буквально сжигая всё, что было до. Всё, что до этого казалось барьером. Лина кивает. — Чай с ромашкой. От головы обычно помогает. — Спасибо? — девушка смотрит на пар, который от чая исходит и думает, как и почему она снова оказывается здесь. Всё, что было до этого, как в тумане, который вместо того, чтобы рассеиваться, сильнее в клубы превращается, стелется в разум и, кажется, начнёт скоро мозги кипятить от переполняющих вопросов. — У тебя был кто-то? Лина очевидные изменения замечает будто сразу: обычно Ангелина оставляет одну кружку вне шкафа, чтобы потом за ней лезть не пришлось, а теперь, как ни странно, их две стояло. Не скрывается от пристально-изучающего взгляда и пепельница с пачкой сигарет. Ангелина, к слову, не курит. На полочке, где обычно стояли приправы, появилась блистерная упаковка таблеток. Ангелина таблетки не принимает. — Есть, — Ангелина разворачивается к Лине с кружкой, — Я думала, что ты знаешь. Лина смотрит на Ангелину, которая с присущим ей непоколебимым спокойствием тянет мятный чай, а после ставит кружку на стол, и что-то внутри неё явно надламывается, держится на последнем, очевидно, слове Ангелины, которая совершенно обычно смотрит куда-то, но не в глаза. — Откуда я могла знать, ты же не говорила, — разумно замечает Лина. — И как давно? — спрашивает, зная, что ответ её не разочарует — разочаровалась она уже давно, в том самом августе, а потом перегорать постепенно начала, и в конце от любви осталось только слово. Сейчас она была готова ко всему. Как ей казалось. — Пару недель? — неловко улыбается. — Не против, если я поделюсь, кто он, чем занимается там? — Ангелина смотрит как-то чересчур хитро, а у Лины в голове каша полная, ведь она пытается сопоставить факты. — Напоминаю, что перед тобой сидит человек, которому ты вроде нравишься, — прищуривается и поджимает губы. Знает же, что издевается. Знает, что специально давит на то, на что давить равносильно идти ва-банк, — Не слишком ли ты жестока в отношении меня поступаешь? — Ангелина знает, на что давит и о чём говорит, вот только не знает сама, зачем. Всё происходит почему-то, но иногда Ангелина сама не может дать объяснения своим действиям, своим словам. Она рациональна и расчётлива, но иногда её слова опережают мысли. — Мне кажется, что ты не особо рада меня видеть, — честно признаётся Лина и делает глоток чая, — Иначе я не нахожу иной причины, чтобы ты так желала поговорить о том, кого я потенциально считаю своим, блять, соперником, — девушка вдруг встаёт и подходит, сокращая расстояние в считанные моменты, — Нельзя, блять, так, Ангелина. Нель-зя, — по слогам произносит и непроизвольно на шёпот переключается. — Ты уже в проигравших, девонька, — женщина свои руки кладёт на плечи Лине, слегка сжимает их и в стол упирается, заставляя Лину подойти ближе, — Я же говорила тебе, что шансов у тебя нет. — Ненавижу тебя, — Джебисашвили убирает руки с плеч, но в ладонях держит, сжимает крепче и смотрит в глаза, — Но ты даже представить не можешь, насколько сильно во мне эта ненависть закипает, а после надеждой охлаждается, и я вновь думаю о том, что ты, блять, даже представить себе не можешь, насколько сильно издеваешься над уже искалеченными чувствами других. — Но мы же в расчёте: тебе я не нравлюсь, а мне не нравишься ты, разве нет? — Ангелина улыбается, но улыбка больше смахивает на издевательскую усмешку. — Сама же сказала, что я ошибка. — Гель, ошибки и исправить можно, а ты исправлениям не поддаешься, — Лина выдыхает, — Ты вообще хуй кому поддашься, даже с дулом у виска, я уверена, — Лина ещё раз окидывает взглядом кухню, останавливается на сигаретах, затем на пепельнице, а после вновь на таблетки смотрит, — Вот скажи мне: вот чем он лучше меня? Ангелина молчит. Дурацкая полуулыбка сошла с губ, а тишина обрушилась слишком резко. Настолько, что у Лины в ушах зазвенело, а в глазах заплясали разные образы. Она и представить не могла Ангелину с кем-то. Она вся такая отстранённая, как будто вовсе не из мира нашего, а единственный синоним к «Ангелина», что приходил на ум — ледышка. Обычная, которыми лужи в небольшой минус покрываются. Прозрачная, простая. Но обжигающе-холодная. Неловкое движение, и разобьется. Но Ангелина держалась крепко. — Тем, что никакого «его» нет, — Ангелина смотрит безразличным взглядом, кажется, даже внутри неё ничего не поменялось в этот момент, и Лина в очередной раз убеждается, что Изосимова — синоним к слову «лёд», антоним к слову «адекватность» и совершенно точно её любви не заслуживает. Лина непонимающе смотрит на женщину, что стоит как-то неестественно, по скромному мнению Джебисашвили. — Как это нет? — вначале даже как-то недоверчиво спрашивает, шаг делает вперёд, вновь оказывается в позволительной только для неё близости. — А… А сигареты, таблетки? — набрасывается тут же с вопросами, — Таблетки я понять могу, но подозрительно они выглядят в общей картине, ведь ты любишь, чтобы всё на своих местах лежало, но ты же не курила никогда… И кружка. — Тебе проще предположить, что со мной кто-то поселился, чем предположить более реалистичный вариант, что это моё? — в ответ женщина получает неуверенный кивок и вновь на лице усмешка рисуется. — Поселился кто-то, но не дома, а где-то в сердце, — берёт паузу, волнуется. Кажется, что вот она: финишная прямая к их совместному счастью, к их общей радости, но Ангелина медлит. Медлит от неопытности, в то время как Лина медлит от понимания, что момент какой-то чересчур горький, — Но проблема в том, что других бабонек да девонек я любить не умею. Лина смотрит. Она буквально вникает в каждое сказанное слово без какого-либо понимания, а правду ли ей говорят. Кажется, ещё месяца два назад ей бы хотелось не то прыгать, не то кричать от радости подобно маленькому ребёнку, но всё, что она могла сейчас — неподвижно стоять и смотреть на Ангелину, что выглядит странно в этот момент. И настолько растерянно, что Лина невольно руками обвивает чужое тело и головой прижимается к груди. — А других и не надо любить, тебе будет достаточно и меня, — выдаёт она полушёпотом, зная, что Ангелина её слышит, ведь тоже старалась уловить каждое слово, — А я любить тебя научу, помогу понять тебе, каково это, но ощущать ты будешь то, что ощущала я. Ангелина тяжело дышит: носом шумно вбирает воздух, а после также шумно выдыхает, пока руки сильнее сжимают мраморную столешницу. Ведь Ангелина даже не подозревает, что значит «Любить, как любит Лина». В её случае это безответно, невзаимно и больно. Невероятно больно. — Куришь из-за меня, значит, — дыхание обжигает губы, а серые глаза взглядом упираются в карие. «Вот оно, начало, — проносится в голове Лины.» — Нет, из-за своей сучности, а что? — язвит. Улыбается и нижнюю губу прикусывает. — А таблетки — тоже сучность твоя? — Это от стервозности, — взгляд скользит вниз, доходит до губ и возвращается обратно, — А ещё от девоньки одной, что из головы не выходит. Но не помогают. — Знаю одно чудодейственное лекарство… И Лина к губам льнет, которые пахнут обычной гигиенической помадой с клубникой. Сладкие-сладкие, с привкусом мяты. Поцелуй выходит каким-то неловким: Ангелина теряет свою уверенность в происходящем, спускает всё с рук, в то время как Лина чувства все свои в поцелуй вкладывает, а в себе их, кажется, теряет, убивает, возвращаться к безответной любви не хочет. Сильнее к телу женщины прижимается и не желает её никуда отпускать, но сбежать желает больше всего на свете и, кажется, сказать, что она больше ничего не чувствует — тоже. — Знаешь, сейчас мне стало легче, — признаётся Ангелина, — Останешься у меня на ночь? — Прости, но мне стоит идти, — улыбаясь, отвечает Джебисашвили, — Я бы хотела сказать, что мне стоит все обдумать, но, знаешь, за то время, что ты не отвечала на мои чувства взаимностью и так беспощадно издевалась, я поняла, что ты не тот человек, который мне нужен. Я всё ещё люблю тебя, но я слишком долго любила безответно; настолько, что эти чувства сжигали меня изнутри, — Лина отводит взгляд, пока Ангелина внимательнее вглядывается и, подобно Лине ранее, замечает каждую эмоцию, каждую деталь, — И, кажется, это самое что ни на есть логическое завершение истории моей любви к тебе. Ангелина стоит в растерянности. Она смотрит на Лину, которая, оставляя последний, совсем невесомый поцелуй на щеке, уносит свою подаренную любовь с собой, будто в поцелуе отдавая последнюю каплю, что в ней осталась нетронутой. Изосимова всё так же стоит, прислонившись к столешнице. Слышит, как Лина чем-то шумит в прихожей и молча, не сказав ни единого слова, уходит. Дверь хлопает. Кажется, Лина поняла, что больше в человеке не нуждается. Слишком долго она ждала ответ. Слишком много разочарований за сегодняшний вечер она испытала. Изосимова — противоположность понятию «адекватность». Изосимова — стерва и синоним к слову «лёд». Люди, вечно приходящие в нашу жизнь и со временем — неважно, скорым или нет, — уходящие, оставляют в нас какие-то свои качества, свои привычки, возможно, что-то большее, с чем впоследствии больно прощаться после их ухода. Ангелина в Лине оставила только горечь, нежелание иметь близкие отношения с кем-то, растоптанное сердце и любовь. Ведь Ангелина не то чтобы девонек других любить не умеет, она любить не умеет в принципе.