die Chance: 1,2

(Вальтер) — Поезжайте в Швейцарию, Штирлиц, — Вальтер закрывает глаза, потому что смотреть на человека напротив просто не может. Касается. Ладони у Штирлица крупнее, Вальтер за его пальцы цепляется как за последнюю соломинку. Он должен отпустить. Он даже сможет, он для себя всё решил ещё вчера. Только… Секунду. Чуть-чуть, пару секундочек. Шелленберг глубоко вдыхает и договаривает. — Уезжайте, — и добавляет намного тише, так, что Штирлицу приходится наклониться к его лицу, чтобы услышать, — и никогда не возвращайтесь. Вальтер не открывает глаз, он протянул небольшой свёрток: там поддельные документы и один билет, сначала до Берна, потом есть ещё один через Италию и до Ливии, дальше придётся самому вертеться, но Штирлиц — умный и изворотливый, он что-нибудь придумает. Шанс всего один. У Шелленберга вышло договориться всего на один. Что ж поделать, раз «его друзья», что английские, что шведские… Да какая разница, какие они. Документы и билеты были всего на одного. Вальтер весь день думал и снова, и снова приходил к одному и тому же безумному ответу. Он хотел, чтобы Штирлиц выжил. Он идиот, раз ценой тому будет его собственная шкура. Но Вальтер всё решил. Вальтер отдает единственный шанс на спасение тому, кто значит для него слишком многое. Вальтер протягивает ему этот единственный шанс, вкладывает в чужие руки, раз Штирлиц свёрток сам не берёт. Вальтер цепляется за чужие пальцы. Чьи дрожат? Кажется, его самого. И Вальтер невыносимо долго держится за такую тёплую руку, намного больше, чем можно считать… чем угодно, кроме безумства. Ладони у Штирлица крупнее его собственных. Пальцы у Штирлица теплее его собственных. Вальтер этот момент в памяти высекает. Он его согреет, он этот момент с собой унесёт в допросы, арест и, скорее всего, расстрел. А Штирлиц сейчас заберёт документы и билеты и уедет в Швейцарию. И никогда не вернётся, Вальтер его больше никогда не увидит. Последний шанс посмотреть, запомнить — но Вальтер не может заставить себя открыть глаза. Он только за пальцы цепляется, греется. — Нет. Шелленберг вздрагивает. — Что, просите? — переспрашивает, ведь ему точно показалось. — Нет, — точь-в-точь повторяет Штирлиц, но свою руку не вырывает. Только отталкивает свёрток, вкладывает его обратно в ладони Вальтера, а сверху накрывает обеими своими, большими. — Н-но… — голос Вальтера предательски подводит. Для него в простом «нет» очень многое слышится. На взаимность он не рассчитывал из-за всей ситуации, в которой они оказались: у них не было времени. Но иногда ему казалось, что он ловил на себе взгляды, такие задумчивые взгляды, как часто смотрел Штирлиц и на других. Только на него, на Вальтера, казалось, он смотрел чуточку по-другому. Казалось. «Казалось»… Ибо насколько нужно ненавидеть человека, чтобы даже не взять из его рук единственный шанс на спасение? Ведь Штирлиц не был фанатиком, что отдал бы жизнь «за идею», когда судьба Рейха была решена. Когда союзники вот-вот войдут в Берлин. Штирлиц и психом не был, чтобы умереть за «просто так». О, нет. Он не хочет брать этот шанс из рук Вальтера. — Если вы предлагаете то, что я думаю, вы предлагаете, бригадефюрер, — шепчет Штирлиц, а Вальтер так и не может открыть глаза. Только Штирлиц наклоняется так близко, что дыхание обжигает кожу. Чуть ниже скулы, ближе к уху. — Тогда, думаю, вы от моего предложения не откажетесь. Что? Вот теперь Вальтер распахивает глаза и резко вскидывает голову. Он сталкивается взглядом с таким сосредоточенным, так близко. — Возможно, он хуже, но у меня есть два билета, — одними губами договаривает Штирлиц.