сам виноват

      В последнее время он толком не может спать.       Не из-за боли в коленях. Эта скверная осклизлая тварь — давняя иварова знакомая. С ней можно жить, её можно терпеть.       Грядущие экзамены тоже не при делах. Он — парень без ложной скромности умный, и может позволить себе не мандражировать перед сессиями. Выручает и дистанционка, позволенная ему деканатом в дни обострений. Да, больше она походит на затворничество, но и это тоже можно терпеть. Тем более, его социальность близится к нулю со стремительным свистом и без следов торможения.       «Я не стайный.» — Мысль вызывает самодовольную ухмылку. Задержавшись чуть на лице, она медленно тухнет.       Вот чего терпеть уже почти не возможно…       Хвитсерк.       Его, и только его, Хвитсерк стал подозрительно часто задерживаться по вечерам. К родным апельсинам начала всё чаще примешиваться чужая приторно-клейкая вишня. На воротниках форменных рубашек начали появляться отпечатки помады, тоже спело-вишнёвые. Тоже клейкие, как ни застирывай.       Впервые его нежный и словно кот ласковый Хвитсерк начал им брезговать.

- - -

      — Мы не станем этого делать.       Хвитсерк перехватывает его руки:       — Ты не видишь, я занят? — Осторожно, но твёрдо убирает их на письменный стол. Ладони ложится по обе стороны от ноутбука.       — Я просрал сроки сдачи и ни черта не успеваю.       Отчётливо и всей грудью Ивар чувствует, как брат сжимается. Как под футболкой становятся дыбом лопатки и напрягаются мышцы.       «Настолько я тебе теперь неприятен?»       Надо бы уйти миром. Надо бы заняться своими делами. В конце концов у него тоже есть и сроки, и сдачи. И флэш-карта с лавстори на ретушь для одного хрена медвежьего и его пассии, за год уже третьей.       Надо бы безусловно, но не выходит:       — А ты шляйся побольше с кем попало. — Цедит он злобно на ухо.       — Тогда точно будешь всё успевать. — Похлопывает по плечу, добавляя в качестве колючей издёвки:       — Мой возлюбленный старший братишка. — И глушит в себе навязчивое желание найти ладонью мягкую шею не спрося разрешения.       Найти и жать её до тех пор, пока не покажет белки своих глаз, красивых таких и цветом ореховых. Вместо этого Ивар упирается руками в плечи Хвитсерка. Большие пальцы чуть залезают за ворот, касаются бежевой кожи. Гладят.       Под непрошеной лаской брат ёжится:       — Она помогает мне с проектом. — Отповедь звучит сухо. По-светски даже, только ухо Хвитсерка выдаёт, набираясь горячим и красным.       — Да что ты. С каким же? — Ивар облокачивается сверху всем весом. Интересуется:       — Или востоковедение теперь входит в минимум для гостиничного бизнеса? — тоже весьма по-светски.       Хвитсерку приходится воткнуть локти в столешницу чтобы не горбиться:       — Ивар, прекращай. — Просит он тихо. — Глупо с твой стороны вести себя так.       — Ты… — «мерзкий предатель» — …врун, Хвитсерк. Она тебе не подходит.       В быстром движении Хвитсерк оборачивается:       — И кто же, по мнению нашего эксперта по отношениям, мне подходит? — Он пытается хмурить брови, и без того низкие и густые. Как и всегда, строит из себя саму серьёзность.       Теперь кончики их носов почти достают друг до друга. Так волнительно близко.       Вытяни шею — можно будет запечатлеть поцелуй. Можно будет развернуть рывком кресло, и то наверняка расскрипится колёсиками, хрустнет пластиком разболтанных чёрных креплений. Можно будет залезть верхом на колени, прижаться. Прижать, добавив тем самым еще больше хруста. Можно будет заткнуть наконец, загоняя обратно слова языком. Можно будет утонуть с головой в еще не выветрившихся с волос апельсинах. Предложить себя всего вместе с потрохами и поднывающей пломбой на нижней семерке.       Хвитсерк тяжело сглатывает отчего кадык подскакивает под кожей вверх и вниз.       Вверх и вниз.       Вверх и вниз.       Совсем как маятник гипнотизёра, что крутится перед глазами за секунду до мерного «ты засыпаешь и веки твои тяжелеют». Как же приятно, чёрт подери, чувствовать это скачку заключённой в ладони.       Ивар же улыбается. Одними губами и криво:       — Не знаю, Хви. Наверное кто-то другой.       «Наверное тот, с кем тебе так хорошо, что однажды ты разревелся. Помнишь? Ты еще смущался потом весь день. Прятался от меня по углам как нашкодивший кот. Помнишь? Сиги решила, мы подрались. Помнишь? Целый час она допрашивала тебя как заправский детектив из нуара. Помнишь?»       Помнишь?       Помнишь?!       Ты помнишь?!       Тех полуистерических «Помнишь?» у него имеется — перечислять на всю ночь. И все их Ивар откусывает на подступах к злым губам. Говорит вместо:       — Как считаешь, короче. — Обернувшись уже у двери коротко добивает:       — Обидит — не приходи. Утешать не стану. Сам виноват.