Cold blooded lovers / Хладнокровие

За баром работал телевизор. Старый и идущий серыми помехами снова и снова, он показывал кино полувековой давности, но даже такие теперь были редкостью, когда многие заводы встали из-за нехватки рабочих рук и людей меньше всего стали волновать картинки на жидкокристаллическом экранчике. Шинсо смотрел этот самый телевизор второй раз в жизни и пятый раз в жизни пил кофе, раньше называемый ирландским, а теперь - горьким пламенем. Черный кофе с несколькими каплями ликера, виски, да даже коньяка, разжигал в груди любого немного пламени, чтобы не терять надежд на грядущее. Мир уже как двадцать лет поглотила вечная зима. Кто-то считал это испытанием воли человечества, кто-то склонялся к тому, что нестерпимый холод стал воздаянием за грехи, остальные же старались не думать, пока все их мысли были заняты выживанием. Большая часть растительности и живности, не приспособившихся к новым условиям, исчезли, оставив перемерзшую траву да будущую строганину. Замёрзли нефтяные скважины, реки сковало льдом. Снежные бури и ледяные дожди уничтожили большую часть инфраструктуры Токио и сделали развалины города непригодными для обитания. Серые разбитые камни и осколки стекла похоронило под десятками метров снега. Пережившие падение мегаполисов подались в деревни, где их никто с распростёртыми объятиями не ждал, поэтому многие только искали временную работу и кочевали по всей проходимой суше. Те, у кого оставался кров и дол, их ласково называли шатунами. В Японии не были готовы к холодам. Запас теплых вещей иссякал, а остатки перепродавались втридорога. Как и горючее, и пища, и медикаменты, и техника первой необходимости вроде небольших дизельных генераторов и обогревателей. У Шинсо даже получилось собрать один такой обогреватель. На вид ему пошел третий десяток, старше самого Шинсо. Облупилась вся краска, металлические стенки были слегка помяты, но без протечек, и работу свою выполнял от души. Изредка удавалось подкопить на топливо - семьдесят монет за литр ворвани, почти две сотни за редкий дизель - и поспать ночь в тепле какой-нибудь каморки, снятой на ночь, пусть и приходилось молиться, чтобы усердно фырчащий несколько часов подряд обогреватель не рванул, пока хозяин почивает в объятиях Морфея. Зато на пожар сбежался бы народ, чтобы согреться. И Шинсо не особо успокаивала мысль, что в таком случае он станет топливом для огромного костра. Но пару небольших канистр он всё же приберег. Допив кофе, он прощается с владельцем бара и, подобрав сиротливо лежащие у ног тюки и сумки, взваливает себе на плечи. Обычно он не балует себя горьким пламенем. Достать алкоголь не сложно, хотя он нисколько не спасает от холода, зато вот кофе в мире остается всё меньше. А Шинсо не обладатель железной воли, чтобы не уступить слабости, толкающей потратить пять монет на кружку напитка. Но здесь, в портовом городе, очень холодно. Близость воды, не леденеющей намертво только благодаря тёплому течению, делает своë дело, застывая на ресницах белым инеем. И согревающий напиток был весьма кстати, учитывая, какой путь ему предстоит. Он готовился несколько недель, изучал карты, подсобрал припасы и теплые вещи. Он был готов идти в море. Когда Шинсо добирается до причала с лодками, идущими по морю на острова, из груди рвется горестный вздох. Одна единственная лодка, небольшая, но крепкая. Еë хозяин сидит на берегу рядом, курит трубку, не выпуская из зубов, и разворачивает сети. Шинсо думает, что ему придется задержаться в этом городе, видимо. Единственный перевозчик решит, что сможет поиметь с него выгоду и запросит больше, чем Шинсо рассчитывал. Особенно с /такого/, как Шинсо. Но и на ночлег придется потратиться, что его тоже не очень-то устраивает. Тогда он всё же решает попробовать договориться. Мужчина замечает его, приветствуя кивком головы и продолжая возиться с сетью. Она порвана в нескольких местах, поэтому ему пришлось, видимо, снять варежки и древенеющими пальцами в замызганных бинтах подвязывать узелки, постоянно промахиваясь и шипя под нос ругательства. - Куда тебе? - спрашивает он в лоб, едва глянув на него. Голос у мужчины хриплый, севший. Но это нормальное явление в их-то погодных условиях. - На Яку. Подвезëте за две сотни? Мужчина даже не поднимает глаз. А когда он дрожащими пальцами кладёт рядом трубку и горбится над сетью, Шинсо кажется, что всё его лицо прячется в плотном белом шарфе и длинных черных волосах, струящихся по напряжëнным плечам, и весь он становится ещё меньше, крошечным черным пятнышком пальто, привалившимся к камню на промезшей лавке. - Я в Танегасиму перевожу только, три дня и ночи пути. Тем более за две сотни. Нет, всё таки это с самого начала было хреновой идеей. Шинсо надеется, что сможет найти дешевый хостел для ночлега или хотя бы удобную скамью. Он поворачивается на пятках, собираясь уйти. Но мужчина вдруг спрашивает: - Рыбачить умеешь? Шинсо не видит смысла дальше разговаривать, но зачем-то отвечает: - Умею. Мужчина кивает сам себе - волосы спадают ему на лицо, а шапку косит в сторону. А после с кривой ухмылкой он, наконец, оборачивается к Шинсо: - Скину семьдесят, если поработаешь на меня, пока будем в пути. И ещё тридцать, если задержишься в Танегасиме после на пару дней. С остановками, это займёт где-то дней пять. - Идёт. Шинсо отвечает раньше, чем успевает что-либо сообразить. Но соображать тут и правда нечего. Мужчина поднимается на ноги и его глаза - зрячий левый и белесый правый - оказываются почти на уровне глаз Шинсо. Он едва ли на пару сантиметров ниже, хотя и кажется приземистым из-за сутулости и мешковатой утепленной одежды. Взгляд цепляется за жуткую красноту белка глаза, жуткие шрамы на лице, жуткий тремор протянутой ладони и за деревянную ногу в жутковато пустой брючине. - Тогда отплываем через час, по рукам? Шинсо крепко пожимает протянутую ладонь, не снимая варежек. Скрытые под повязками, наверняка бледные жилистые пальцы изрытые рубцами и мозолями теряются в красной жесткой пряже. Мужчина улыбается, довольный сделкой, а Шинсо только ждет, пока тот отпустит его ладонь, посмеется над ним и пинком под зад прогонит с причала. Ему не то чтобы не нравится рыбак, просто под его ничего не выражающим взглядом и от его потрёпанного вида ему некомфортно. А ведь им ещё несколько дней в одной лодке сидеть! Но шанс и правда неплохой. Шинсо уже успел прикинуть по памяти - остров, в центральной части которого и находится Танегасима, от Яку разделяет один лишь пролив. Если добраться за сотню туда, а на другую сэкономленную сотню остальной путь до пролива проделать пешком и переправиться через пролив, то он даже выигрывает. На самом деле, любой другой лодочник взял бы с него не меньше четырёх сотен, и они у него имелись. Но рыбаку не обязательно было об этом знать, хотя Шинсо и сомневался, что тот не был в курсе того, какие деньги тут обычно дерут за переправу по морю. Подкопленные монеты ему ещё понадобятся на Яку, где ему пообещали работу в шахте и квартирку на постоянное проживание. А возможность поработать во время плавания избавляла от безделия, от которого обычно коченеют ноги и руки. Думать и правда было бесполезно. Теперь казалось, что лучше предложения он и не найдёт. Если только этот жутковатый мужик его не притопит где-то по пути. *** За этот час до отплытия, Шинсо с рыбаком раскрыли свои тюки с припасами и убедились, что на дорогу им хватит пропитания. Рыбак ещë одобрительно кивнул, заметив упакованный полушубок и одеяло из фольги в рюкзаке, пробормотав при этом, что ночи на море гораздо суровее, чем на суше. Они загрузили на лодку сумки, три пустых бочки, сети, две сумки с рыболовными снастями. Шинсо думал, что они отправятся пораньше даже, но мужчина, когда лодка была уже готова к отплытию, посадил в нее своего попутчика, а сам присел на берегу и закурил на том же месте, где Шинсо его и нашел. Он словно ждал кого-то, показалось парню. И он оказался прав - две набитых трубки спустя к лодке приблизился огромный рыжий кот и своевольно забрался к Шинсо на колени, упав грациозно десятикилограмовой тушкой. Парень не возражал, а на его вопрошающий взгляд рыбак ответил, что это Боцман. Шинсо огладил рукой в варежке пушистый - очень пушистый - бок кота, и скорее почувствовал, чем услышал довольное утробное урчание. Упершись деревянной ногой в скалистый берег, рыбак оттолкнул лодку прочь от суши. Поверхность воды даже тут была покрыта ледяным салом, словно в море разлили жир. Усевшись рыбак произнёс: - Думаю, мы даже успеем. - Куда? - поинтересовался Шинсо, расчёсывая пузо Боцмана варежкой. - Домой, до того, как буря грянет. Шинсо подслушивал всю дорогу новостные и погодные сводки: сейчас стоял тихий октябрь, а снежные бури начинали запирать людей в домах ближе к декабрю. Он озвучил это рыбаку, тот пожевал трубку и взялся за весла голыми руками. - Вот и посмотрим. - Вам, может, варежки достать? - спросил Шинсо, с содроганием глядя на почти нагие руки мужчины. Рыбак налëг на вëсла, выводя лодочку из залива. - Давай проясним сразу, - начал он, и его сердитый тон никак не вязался с веселой ухмылкой на сухих бледных губах. - Во-первых, не вы-кай тут, мне всего тридцать два. Во-вторых, я не ношу варежки. И в третьих, возьми трубку и раскури, раз руки не заняты. И надо Боцмана на поводок посадить, а то за борт сиганëт. Шинсо кивнул и сделал, как попросил старший. Он сам не курил, но в приюте, где прошло его детство, жил старичок-священник с отмороженными пальцами. Тот постоянно приходил к детям и за конфеты просил набить и раскурить трубку. И это внезапно такое яркое воспоминание - о бледных почерневших руках старика в трещинах никогда не сходящих рубцов - заставило Шинсо задуматься: а на кой чëрт рыбаку всего-то тридцати лет вообще понадобилась его помощь? Протягивая трубку мужчине, он бегло заглядывает ему в лицо - небритая челюсть и редкие волосы над верхней губой, крупный для японца, тонкий нос с горбинкой перелома. Но это всё совсем поверхностно, так ведь? А Шинсо, даже так коротко взглянув на рыбака, вдруг ощущает в груди невероятную грусть - то ли от скорбного излома рта, то ли от темноты усталых глаз, то ли от множества шрамов, покрывающих чуть покрасневшее от холода лицо? Он не знает, поэтому спрашивает очевидное: - У вас ведь руки обморожены, так? Мужчина поначалу неопределённо ведёт плечами, но будто сдаётся почти сразу: - Да, третья степень. Сталкивался уже? У старика была четвертая. Полная потеря чувствительности, повреждение нервов, суставов, рытвины лопнувших кровянистых волдырей, омертвевшая черная кожа. Такое зрелище врезалось в память впечатлительного ребенка слишком ярко. В отличие от рыбака, старик свои руки не прятал, пугая всех детей в приюте, чтобы не забывали надевать перчатки и теплые носки на улицу. - Как так вышло? - Работа у меня такая, пацан. Он не хотел рассказывать, а Шинсо не стал на него давить. Он огляделся - над водой поднимался туман. Они выплывали в открытое море. *** - Вытягивай реще! Вот так, хорошо-о! Шинсо явно недоставало рыбацкого опыта в чертовой лодке. Еë вело по натяжению лески и раскачивало из стороны в сторону, как неваляшку. Рыба под водой виляла туда-сюда и, оказавшись, наконец, на поверхности, в четыре руки была придавлена к дну лодки. Билась в исступлении, не осознавая до конца что всё это - её приговор. Рыбак поднял окровавленный молот и треснул рыбехе по башке. Еë мертвая тушка отправилась в бочку к остальным двум уже пойманным. - Эта хорошая была, крупная, - задумчиво кивнул рыбак, потирая глаз рукавом. - Еще пару часов и двинемся дальше. Шинсо кивнул. Он быстро проверил узелки на крючке, прицепил наживку - трех крошечных жучков - и закинул в воду. Хотя Шинсо, конечно, с натяжкой назвал бы этих жучков "наживкой". Насекомых просто так тут не встретить, они редко вылезают по привычке в апреле и мае небольшой популяцией, многие почти сразу погибают. Рыбаки находят их в срубах деревьев и глубоко под землёй. Некоторым удалось приспособиться к жизни подо льдом в пресных водоёмах. Самыми редкими подкормками считали дождевых червей, эти ползучие гады ушли на метров пять под грунт и снег. Шинсо, пока учился в своё время, вообще только водорослями и прикармливал рыбешку, их можно было достать со дна реки, если вскрыть лёд и закинуть сеть поглубже. Рыбак, как нельзя кстати, достал из сумки мешочек с сушенной морской капусткой и сыпанул горсть младшему в ладонь. Шинсо поклевал особо крупные кусочки, пока сосредоточенно следил за качающимся на воде поплавком, мелкую крошку закинул в сторону поплавка. Они недалеко ушли от берега, продвинулись может часа на три от залива и остановились на месте нереста тунца, как объяснил рыбак. Пока Шинсо замирал в ожидании клëва, рыбак скрещивал на груди руки и, с крайне недовольным почему-то лицом, дремал. Волны покачивали лодку как колыбель, и Шинсо не удивляло, что мужчину клонило в сон. Он и сам бы давно отбыл в бессознательное, да только ему доверили удочку, и чувствовал он себя относительно бодрее от напряжения вызванного такой ответственной работой. - А ты не любишь болтать попусту, да? Знал, что раньше людям не требовалось столько сна, сколько теперь? Рыбак вдруг заговорил тихо, едва не заставив Шинсо от малодушного испуга выронить удочку. - Организм сопротивляется холоду и тратит много энергии на это, отсюда сонливость и усталость. Телу было бы проще впасть в анабиоз, чем продолжать поддерживать тепло и бороться с болезнями, но человеческий мозг не позволяет ему сдаться условиям внешней среды. Глянь на Боцмана, - Шинсо обернулся на лежащего у рыбака в ногах (ноге и деревяшке, напоминает себе Тоши) кота, свернувшегося на толстой меховой подстилке. - Этот босяк спит по пятнадцать часов в сутки, сам увидишь. Ему недостает нашего упрямства. Хотя люди домашние тоже спят много. Только такие как мы, шатуны, способны бороться с этим энергосбережением. Когда дом далеко, нет возможности забыться надолго. Это ужасно, но... Шинсо сам себе признается, что слушал бы тихий шелестящий голос рыбака часами. - Расскажете ещё что-нибудь? Ему прежде никто вот так просто и без бахвальства не рассказывал о том, что было до начала вечной зимы. Всë только по рукописям в заброшенных домах, да подслушанным разговорам. Шинсо редко признаëтся в том, насколько он одинок и нелюдим, но сейчас это выходит так легко, будто само собой разумеющееся явление. Рыбак уязвленно усмехается: - Я, на самом деле, так просто ничего и не вспомню. Мне, вроде, едва тринадцать лет стукнуло, когда та зима пришла. И ты опять на вы ко мне, что с тобой делать-то, пацан? Его голос не звучит зло или обиженно, напротив, даже не оборачиваясь к нему, парень может слышать его улыбку и непривычное веселье. - Меня Шинсо Хитоши звать, рыбак-сан, - Шинсо тоже улыбается, будучи уверенным, что за красной тканью шарфа рыбак не увидит его улыбки. Эта эмоция вдруг такая тёплая и приятная, что он еë даже пугается. - Тогда называй меня Шотой, раз уж на то пошло, Шинсо Хитоши. Сколько тебе? Явно не больше двадцати, судя по волосам. Нервный смешок, сорвавшийся с губ Шинсо, должно быть, достаточно полно отвечает на его вопрос. Он собирается что-то сказать, когда поплавок срывается и уходит под воду, заставляя их напрячься. Шинсо упирается ногами в борт и начинает сматывать леску, пока рыбак бдит за его плечом наготове. Подхватить, прижать к дну лодки, ударить молотком и в бочку. Шинсо стряхивает редкую каплю пота с виска. Они оба, тяжело дыша, оседают обратно на скамьи. - Ты только не подумай ничего, я не считаю таких, как ты, проклятыми. - Ваши слова, да Богу в уши. Шота (Тоши мысленно поправляет привычное рыбак-сан про себя, чертыхаясь) морщит нос и поджимает губы, недовольный: - Ты неисправим. - Не привык к панибратству с незнакомцами в два раза старше меня самого. - У тебя просто проблемы с доверием, говори прямо. Шинсо отворачивается, чтобы достать из банки еще жучков и закинуть приманку в воду снова. Шота продолжает: - Я много таких ребят знаю, под той же Танегасимой их пять штук в моей деревне. Меня, по правде, удивило, что ты никак не прячешь эти волосы. Любой другой рыбак мог не взять тебя на борт только из-за них. - Не вижу причины скрывать. Если об этом узнают посреди моря, могут и за борт выбросить. А я хреново плаваю на глубине. - Прямо таки за борт, думаешь? - Шота недобро усмехается. - А то вы не слышали таких историй никогда. Нас не просто так считают проклятыми, мы притягиваем несчастья, как огромные промышленные магниты. Шинсо слышит, как чиркает спичка, и справа от него поднимается густой табачный дымок. - Это всë брехня полная, - Шота двигается, от чего лодку качает, - солнце садится. Шинсо поднимает взгляд от поплавка в сторону морской глади. Через не спадающий туман рассеивается красноватый свет заката. Парень прячет зевок в шарфе и трëт глаза. - Не клюёт больше? - Должна ещё, но, видимо, разбежалась после той крупной. - Подождём ещё немного и поплывём дальше. *** В сумраке едва зашедшего солнца Шинсо свернул удочку и убрал всё под лавку. Улов был небольшой, но Шота сказал, что это нормально здесь. Дальше есть местечко получше. Ночью на море было жутко. Хуже, чем в лесу. Сначала густой туман подбирается со всех сторон, пока Шота ведёт лодчонку недалеко от берега, а после поднимается ледяной ветер. Непроглядная тьма, даже лунный лик скрывается за резво бегущими облаками где-то в вышине. Редкие небольшие льдины бьются о борт, и все вместе это слегка нагнетает. Но не так сильно, как холодеющий с каждой секундой всё сильнее воздух. В какой-то момент Шинсо уже не может вдохнуть - носоглотку обжигает ледяное пламя - и прячет нос в шарфе. Ещë и ветер продувает насквозь, как нечего делать, его полушубок. - Шота. - М-м? - Давай я на вёсла сяду. Шинсо, как подумает о руках старика священника, содрогается. - Какой ты сразу сговорчивый и не принципиальный, - ворчит рыбак, но вёсла отпускает и говорит громче, перекрикивая ветер. - Ты греби, я смотреть буду. Бери левее слегка. Кивнув, Шинсо берется за деревянные ручки и налегает. Сначала тяжело, но позже, приноровившись, берёт бодрый темп и даже немного согревается. Через какое-то время сзади появляются мягкие вспышки света. Шинсо может даже разглядеть морщинку меж хмурых бровей Шоты, когда он говорит: - Маяк. Так, дальше я сам, а ты присядь на дно и пригнись. Обзор закрываешь, дылда. Маяки раньше ставили там, где было опасно плыть из-за скопления скал и айсбергов. Теперь в море опасно было везде. Шота резво разворачивает лодку и замедляет ход, пока Тоши сидит у него в ногах, потеснив Боцмана. Парень глядит вперед - они огибают длинную скалу и приближаются к небольшому островку, над которым возвышается маяк с сияющим на его вершине светом. У пристани их уже ждёт одинокая невысокая фигурка, которую будто и не беспокоит шквальный ветер. Шинсо не может толком разглядеть человечка, зато видит островок целиком слепленный из чёрного камня, с которого ветер сбрасывает в море весь снег. Человечек опускается на колени и, едва они приближаются к пристани, сбрасывает им веревку, чтобы привязать лодку, помогает вытащить её на берег. - Аизава-сан, давно вас не видели! - произносит зеленоглазый парнишка, уважительно поклонившись им обоим. - Идёмте внутрь, сенсей уже на стол накрывает суетится. Шота тепло улыбается, хлопнув парнишку по плечу. Шинсо думает, что это вовсе не подозрительно, что рыбак не сообщил ему своей фамилии, вовсе нет. Он косится на мужчину, тот приставляет к губам палец, отсекая любые вопросы. Боцман сразу же выпрыгивает из лодки, как только его отвязывают, и исчезает среди черных скал островка. Они с Шинсо накрывают лодку, взяв оттуда пару сумок, и поднимаются по выбитой в камне лестнице к маяку. Деревянная нога рыбака постукивает на каждой второй ступеньке, но Шота двигается резво и слаженно, будто отсутствие конечности по самое колено его совсем не беспокоит. Невысокая деревянная дверь впускает их внутрь. Спустя пару винтовых пролетов лестниц, они оказываются в просторной заставленной комнатушке. Худой мужчина в тулупчике поднимается со стула и пожимает Шоте руку: - Аизава-кун, рад снова видеть тебя в море! - он ниже и сильно старше, а еще умудряется выглядеть болезненнее покалеченного вдоль и поперёк Шоты. - Кто это с тобой? - Шинсо. Попутчик и помощник, - представляет парня Шота. - Разрешите до утра остаться, Тошинори-сан? - Ещё спрашиваешь, балбес! Изуку, приготовь вторую спальню, пожалуйста. Зеленоглазый парнишка резво кивает, и с любопытством разглядывает Шинсо в ответ. Он понимает, в чем причина такого внимания, когда тот стягивает шапку, а под ней оказывается спрятана в тугом пучке копна изумрудных кудрей. Ох. - Шинсо-кун, я покажу, где оставить вещи, пойдём, - зовет Изуку, мягко улыбаясь. Хитоши забирает у Шоты его сумки, не слушая никаких возражений, и поднимается с Изуку выше на этаж. Щелкает выключатель, и комнатушку освещает одинокая лампочка под потолком. Здесь нет окон, поэтому свет маяка не проникает внутрь, стены обиты толстым слоем ткани, отчего здесь сразу становится как-то теплее. От одного взгляда на утеплённые стенки и, о, пестрые ковры на каменном полу. Шинсо размякает. - Сюда. Сейчас печку включу, смотри, - Изуку подводит его к паре матрацев в центре, между которыми установлена печка. Дизельная, замечает Шинсо. Получше, чем его, такая даже не вызывает опасений по поводу шансов проснуться после ночи рядом с такой. - Как спать поднимитесь, вот тут убавите. Если замигает вот здесь лампочка, то печка отключится через десять минут. Это значит, что кончилось топливо. На ночь прогреть комнату должно хорошо. Ну, нам хватает, - он тепло улыбается. Шинсо становится жарко, он даже расстёгивает полушубок и снимает варежки и шапку, оставив у печки, чтобы подсохли. - Шинсо-кун, ты ведь тоже проклятый, да? - Шинсо кивает, стараясь не выглядеть удивленным говорливостью и прямолинейностью этого парня (будто от Шоты заразился). - О, здорово! Не удивительно, что Аизава-сан взял тебя на борт, - Изуку переходит на шепот, - он думает что проклятые приносят удачу. Только мастер Яги называет это причудливостью. У тебя есть причуда? Шинсо хочется ущипнуть себя за бедро со всей силы. - У меня... - Изуку! Хитоши! Еда стынет, давайте за стол уже! - доносится снизу сердитый голос Шоты. - Ты иди, я тут пока расстелю вам, - беззаботно отмахивается Изуку. Не медля ни секунды, Шинсо оставляет вещи у стеночки, и спускается к старшим. Ему было бы интересно пообщаться с таким же, как он, но от распространения о своей, как назвал её Изуку, причуде, его останавливала вскормленная годами осторожность. Яги ставит на стол котелок рыбного супа, консервированной рыбы в котором очевидно относительно больше прочего. Пока смотритель маяка наполняет чашки, Шинсо успевает разглядеть в котелке мелко нарезанную зеленоватую картофелину, пару ложек риса, сушёную зелень, качающуюся на поверхности вместе с жирком. - Кампай! - Кампай! Несколько минут слышно только стук деревянных ложечек о тарелки. Согреваясь теперь еще и изнутри, Шинсо с удовольствием допивает через край чашки бульон и облизывает губы, словно наевшийся кот. Он ловит на себе довольный взгляд Шоты. Это смущает, но Хитоши даже улыбается в ответ, подмечая, что старший снял пальто и шарф и собрал волосы в пучок на затылке. Открылась небритая острая линия челюсти и жилистая шея, крепкие плечи. Сам Шота долго на него не смотрит, отворачивается и, расправившись с супом, удовлетворенно причмокивает губами, отставляя чашку. - Тошинори-сан, есть какие новости из дома? - спрашивает он смотрителя. Яги неопределённо ведёт плечами и мимолетно, на очень короткое мгновение, косится на Шинсо, видимо, не будучи уверенным в том, насколько они могут доверять парнишке. - Ну, Влад недавно заглядывал. Заветы попрятались в горах и не вылезают оттуда уже порядка месяца. О, а ещё юная Тодороки, говорят, вышла замуж за горняка. А так, всё по-старому. Шота задумчиво кивает: - Про Мирио и Эри ничего не сказал? - смотритель в ответ покачал головой. - Значит, они всё ещё в убежище. Шинсо не особо прислушивался к разговору - вряд ли он мог понять, о ком вообще идёт речь. Но старик, похоже, старый друг Шоты, а упомянутый Влад - его земляк из деревни под Танегасимой. - Долго ещё планируешь плавать? - В этом году в море уже не пойду, хватит. Сколько получится улова набрать, столько и привезу домой. Яги снимает со стоявшей рядом плиты чайник даже не поднимаясь из-за стола. - Декабрь уже скоро. Три месяца просидим тут одни. И как юному Мидории не скучно со мной? Шота хочет возразить, но его опережает вернувшийся из спальни Изуку: - Прекрати ты это, сенсей, вовсе мне с тобой не скучно! Чаю нальëшь? Парень усаживается между Шинсо и Тошинори на шаткую треногую табуретку. Смотритель ерошит волосы Изуку пятерней ладони и хохочет низким грудным смехом. А Шинсо замечает, как Шота в этот момент закатывает глаз и усмехается как-то недобро. Такая реакция старшего настораживает. Тошинори разливает некрепкий чай по железным кружкам. Яркий запах сушёных трав выбивает из головы Шинсо все посторонние мысли. Вопрос вырывается сам собой: - Вы всех гостей так щедро кормите, Тошинори-сан? Тошинори снова смеётся: - Хотелось бы, юный Шинсо! К нам с Изуку редко вообще заглядывают, особенно такие хорошие люди, как твой проводник. Шотa цокнул языком, отчего Хитоши невольно повеселел. - А бывают и нехорошие, значит? - Мародеры, пираты, каннибалы, дезертиры с материковых армий, - перечислил Изуку, - называй как хочешь. Нечестные люди, которые отказываются жить по простым человеческим законам. Не то чтобы Шинсо не знал о таких людях - ещё как знал и из первых рук - но казалось, подбираться к чернокаменному острову постоянно освещаемому и охраняемому - верх идиотизма. - Я, может, и не выгляжу как самый отчаянный борец, но моя причуда меня усиливает. И после тренировок Яги я могу с полупинка выгнать отсюда любого! Они так забавно летят и шлепаются о скалы... Изуку хихикает, а Яги поражëнно всплескиевает руками. Пробивает на смех с этой разношерстной компании. Тошинори явно не выглядит как тот, кто учил Мидорию плющить неверных о скалы, точно не этому. Смотритель страшно худ и костляв - это заметно по обнаженным кистям и повисшей на нем одежде. Возможно даже, что он тяжело болен, и это единственный - первый и последний - раз когда Шинсо встретит этого человека. Мидория напоминает дикого зверька временами, но любопытного, задорного, даже немного одомашненного. Представить, как он становится здесь единственным смотрителем маяка... Внутри здания что-то ещё происходит. Шинсо, прислушавшись, различает шаги где-то сверху. Но не подаёт вида. Он и так слишком уж разговорился с этими двумя. Шота чувствует, видимо, каким-то местом, что их беседа подошла к концу. А потому залпом выливает в себя чай и поднимается: - Спасибо за еду, сенпай. Мы пойдём спать. Тёплой вам ночи. - Весенних снов, Аизава-кун, Шинсо-кун. Отдохните. *** Поклонившись старшему и поблагодарив за ужин, Шинсо поднялся вслед за Шотой. Рыбак уже стянул с волос подвязывавшую их ленту и уселся на расправленный матрасик ближе к лестнице. Его волосы спутались колтунами на затылке, концы висели немытыми сосульками, разнузданно и неопрятно. Но Шинсо не мог винить его в неряшливости, на самом деле этот длиннющий хаос на голове даже дополнял образ Шоты - угрюмый и мрачный образ моряка-шатуна. Разглядывать своего проводника долго он не собирался, поэтому уселся напротив, стянув ботинки, чтобы размять пальцами стопы. - Аизава - это ваша фамилия? Шота глянул коротко исподлобья и кивнул. - Есть причина, по которой вы мне не стали ее сообщать? Конечно, он ходит по безумно тонкому льду над пропастью океана. Но мысль о тайне фамильного имени рыбака его не оставляла всё это время. Расстегнув пальто, Шота достал из внутреннего кармана кошелек из кожи и заговорил, пока заглядывал в кармашки, открывая подрагивающими пальцами замочки. - Я не всегда был рыбаком и перевозчиком, но это кануло в бездну в прошлом с моим здоровьем и, так скажем, семейным положением. Мало кто слышал эту фамилию, но всё-таки недоброжелатели ещё остались. - Но вы ведь не преступник? - Нет. - Ох, ладно. Повозившись с кошельком, Шота достает крошечное фото, размером с ладонь, и протягивает Шинсо. - Тебе понравится, глянь. Фотокарточки не были такой уж редкостью, но в руки к Шинсо, всё же, попадали редко. Снимок резанул по глазам зеленью и чистым голубым небом, отчего у Хитоши невольно вырвался удивлённый тихий звук. От волнения у него самого начали дрожать руки. - Кто эти дети? - спросил он, разглядывая три невысоких фигурки, усевшихся на упавшее дерево. - О, нет, подождите, - он перевёл взгляд на Шоту и обратно на снимок, - это вы?! Трое мальчишек беззаботно вытянули босые ноги в безобразно коротких штанах по бесконечно зеленой и пестрой траве. У ребенка слева были пшеничные волосы, торчащие в разные стороны, как намагниченные, широкая улыбка, как и у пепельноволосого парня с пластырем на носу в центре. Сидевший справа мальчонка держал на коленях крошечное рыжее пятно. Его улыбка не была такой же широкой, скорее довольной, а лицо скрывали отросшие черные волосы. - Ага, Шота Аизава девяти лет во всей своей красе. - А это - это Боцман? - Нет, его мама. Шота пододвинулся ближе, случайно коснувшись деревянной ногой Хитошиных ступней (Хитоши едва не вздрогнул от пробежавших по спине мурашек). Он заправил волосы за воротник пальто и склонился над снимком. Шинсо впервые видел его лицо так близко и ясно - правый белесый глаз пересекал глубокий шрам, ещё один под тем же глазом едва виднелся на бледной коже, третий шрам рассек уголок губ слева. Если не обращать внимания (что было почти невозможно) на эти шрамы, заросшую линию челюсти и усталость в глазах, Шинсо даже сказал бы, что Аизава выглядел моложе своих лет. - Слева - Хизаши. Он сейчас под Танегасимой продаёт мою рыбу, воспитывает двух дочек и карапуза. А этот придурошный в центре - Ширакумо. Его не стало в первый год зимы. Провалился под лёд и пропал в бурном течении речки. - Ужасная смерть. - Да. Мы небольшой группой переходили эту реку, и ему просто не повезло. Я пытался его вытащить, но он выскользнул и утащил с собой мои варежки. Отвратительные были варежки, на самом деле, огромные бесформенные. Так и не нашли ни его, ни варежки, - Шота горько усмехнулся. - Это ужасно, но иногда я думаю, что ему и не место было здесь. Вспоминая Ширакумо, думаешь о лете, зелени, палящем солнце и тупорылой мошкаре. В тот первый год он сначала держался бодро. Конечно, никто ещё не знал, что зима затянется /настолько/, но постоянные снежные бури, леденеющие водоемы, начавшийся на пятом месяце голод - всё это его будто подкосило. Как угасающее пламя, он даже внешне становился меньше, худел, грустнел и терялся. И в итоге просто исчез, будто его никогда и не было. Я бесконечно скучаю по Ширакумо, но скучаю по своему другу, кто заставлял меня смеяться сквозь слëзы, а не по этой измученной тени. Проглотить ком в горле казалось невозможным. Шинсо всё вглядывался в детские лица и пытался убедить себя, что это нормально. Что вечная зима стëрла из этого мира миллионы таких улыбок. Но, будто околдованный, он почти слышал звонкий смех мальчишек, представлял, как хорошо им было вместе в огромном цветущем, живом мире. Шинсо почти ощущал тепло летнего зноя, мягкость травы, слышал шелест листвы и жужжание мошек над ухом. - Шота, расскажешь, каково это, ходить босиком по траве?