"Пытаясь полюбить других. Забыли полюбить себя."
Pyrokinesis
«Сказать, что Альбус был взволнован, слишком мягкое приуменьшение», — думает Джеймс, наблюдая, как его младший брат мерит шагами комнату. В груди вспыхивает раздражение, когда тот не перестаёт трепать ему нервы, даже после замечание усадить свою задницу на диван. Джеймс не понимает этого. Не понимает слово «дружба», потому что ему и одному неплохо. У него нет друзей, только приятели, несмотря на то, какой образ он создал вокруг себя. Весельчак. Душа компании. Заядлый сердцеед. Будущий аврор. Правильный мальчик. Ебаная копия Золотого папочки. Аж зубы сводит. Горло обжигает холодный виски, почти принуждает Джеймса сбросить напряжение с плеч. Он не совсем понимает, зачем согласился на это, потому что цирк, который собирается устроить Альбус и его дружок, не входил в его планы. Может, у него слишком доброе сердце. И от этой мысли самому становится смешно, потому что лжет. Опять. — Сделаешь ещё шаг, и клянусь, я прокляну тебя, Ал, — он шипит, напоминая себе змею, готовую вот-вот вцепиться клыками в горячую плоть жертвы и пустить яд. Альбус замирает всего на минуту, чтобы наградить его прищуром зеленых глаз, на дне которых прячется удивление, потому что Джеймс обычно не такой. Он хороший. А затем шаги вновь возобновляются. Джеймс закрывает глаза, пытаясь успокоиться, и откидывает голову на твёрдую спинку дивана. Хочется приложится о стену, чтобы головная боль хоть немного утихла. Шаркающие звуки не помогают. Идея проломить череп причине этого шума с каждой секундой становится для Джеймса все заманчивее и заманчивее… Что же, должно быть, Альбуса спасает сама судьба, потому что наконец раздаётся трель дверного звонка, что не менее раздражительно. Альбус останавливается на месте, словно его только что хорошенько огрели чем-то, а затем чуть ли не бежит к двери. Джеймс не может удержаться от того, чтобы фыркнуть. Идиот. Он успевает осушить весь стакан, прежде чем шорох, возня и голоса в коридоре прекращаются. Кто-то смеётся, должно быть, его младший брат, и звук становится все громче и громче. Джеймс хочет застонать в голос, потому что ебанный-Альбус-заноза-Северус-в-заднице-Поттер ржёт так громко, что, кажется, сотрясаются стены, и, что ещё хуже, идёт прямо в гостиную к Джеймсу. И он разрывается на части между: а) наорать на Альбуса впервые в своей никчемной жизни, и б) подняться наверх, пока эти двое не вывели его из себя, вынуждая показать истинное лицо. Джеймс благоразумно выбирает последний вариант, прихватывая с собой бутылку недопитого виски, которая в какой-то степени должна была хоть как-то скрасить его вечер. И он уже поднимается по лестнице, преодолев полпути, когда Альбус окрикивает его и вынуждает вернуться. Джеймс матерится, но только в своей голове, потому что он хороший брат. Натягивает улыбку одну из лучших в его арсенале, ту, от которой лицо вот-вот треснет, и делает шаг назад, чтобы повернуться и вежливо поприветствовать друга брата — Скорпиуса. Однако что-то идёт не так, потому что как только Джеймс делает это, он чуть ли не спотыкается о собственные ноги, сталкиваясь с серыми, почти прозрачными, как чистый лёд, глазами. Вид, который открылся Джеймсу, выбивает из его лёгких весь кислород с хрипящим свистом. Поттер действительно, блять, не понимает, чего он ожидал. Одиннадцатилетнего худощавого мальчишку с ухмылкой от уха до уха и озорным блеском в глазах, коим он и видел Скорпиуса последний раз? Джеймс проебался и по-крупному, потому что перед ним явно не тот мальчуган. — Джеймс, это Скорп, — поясняет Альбус, будто у Джеймса отшибло память. — Ты же помнишь? — а может, это у Альбуса какие-то проблемы с мозгами, потому что тот буквально потратил час, чтобы рассказать все о Скорпиусе, что он только знает, старательно делая вид, что Джеймс никогда в жизни не был знаком с ним. Он кивает, пробегая по нижней губе языком, жадно впитывая в себя образ Скорпиуса, пока его брат что-то тараторит. Весь бубнеж Альбуса уходит на задний план, и даже головная боль кажется уже не такой сильной, а вот интерес к новому гостю в его квартире… Джеймсу кажется, что у Скорпиуса в свои восемнадцать волосы покрыты сединой, словно кто-то широкой кистью решил замазать почти цыплячий жёлтый из далекого детства. У Малфоя глаза-льдины обжигающе холодные и блядски красивые. Смотрят так внимательно, впитывая каждую мелочь, и при том безразлично, скучающе, будто делая всем одолжение. И почему-то хочется рассмеяться, наблюдая за контрастом двух парней перед ним. Альбус — слишком громкий для обычного себя, с вечным гнездом чёрных волос на голове и ярко зелёными глазами, с искорками радости и задора, словно и вовсе не повзрослел ни на год. И Малфой — собранный и тихий, с едва заметным искривленным то ли в усмешке, то ли в улыбке уголком пухлых губ, поглядывающий на его брата с чем-то немного большим, нежели смертельной скукой. Чертовски разные. Он снова кивает на тысячный вопрос Ала и бросает с игривой улыбкой «Развлекайтесь», потому что где-то внутри клокочет зависть. Ведь Альбус может смеяться и прикасаться к кому-то искренне, не боясь, что заметят, что маска не поможет. Комната встречает его темнотой задернутых штор, удушающей тишиной и беспорядком. Газеты «Пророка» захватили стол, словно плесень, и каждый раз их становится чуть больше. Стопка все кренится и кренится, пока в конечном счёте все не полетит на пол, где и останется лежать. Заголовки «Наследник Гарри Поттера в скором времени займёт место отца», «По стопам Золотого мальчика» и «Национальная звезда и его старший сын» заставляют кривить губы. Он и правда одно из лучших достижений дорогого папочки. Идеальный сын с кучей тараканов в голове и желанием послать весь мир нахуй. Джеймс — это проблема, спрятанная в два слоя обаяния и еще десять лжи. Лёгкое возбуждение и заинтересованность, оставленная Скорпиусом Малфоем, проходят, когда отец с притворно любящей улыбкой смотрит на него с колдографии из какой-то статьи, где, несомненно, воспевают героя. Вот только ещё пару лет, и этот герой выйдет из строя, разваливаясь от старости на части. Конечно, тогда на смену знаменитому папочке и придёт Джеймс. Вот зачем вообще нужен Джеймс. На замену, когда один механизм ломается, его заменяют другим — новым, но тут они проебались. Джеймс — это брак, он уже сломан. Отчаянно хочется выкурить сигарету. Обжигая кончики пальцев, затушить её о собственные чувства, на месте которых вот уже пару лет была только пустота. Выжечь там дыру, чтобы потом не было и шанса на то, что может что-то возродиться. Наверное, в этом и была прелесть никотина. Он медленно отправлял организм, разлагая внутренности и заставляя задыхаться собственными хрипами. Однако сигарета — это не лекарство и не обезбол, а всего лишь яд. Что-то непонятное и давно утерянное ворочается в груди, и он делает то, что может заглушить это. Аппарирует в грязный переулок, кишащий крысами и наполненный запахом сырости, вонью из мусорки и дымом. Неоновая вывеска мигает, отражаясь в лужах. Охранник пропускает его, кивнув и не выказывая удивления, потому что Джеймс приходит, когда хочет. Потому что здесь звезда он и плевать, насколько правильный и хороший. Бойцовские ямы, пропахшие запахом едкого пота и пропитанные кровью, приветствуют его липкими взглядами и улыбками от уха до уха, потому что сегодня будет шоу. Им нравится наблюдать, как он делает больно, как ему делают больно, но Джеймс все равно выигрывает. Когда зал затихает, а свет выключают, оставляя одну единственную белую лампу в конце ринга, он выходит, излучая уверенность, словно был хозяином этого места. Левый уголок его рта дернулся в ухмылке, вызывая взрыв возгласов. Мужчины и женщины кричали, подбадривая своего чемпиона ещё до начала боя. Приятно, но будет куда лучше, когда кровь станет стекать по его рукам, а ребра саднить от ударов. Его противником оказался Энди — парень чуть крупнее него, чересчур вспыльчивый и, судя по всему, тупой, потому что в первые секунды боя кинулся на него, как разъярённый бык. Идеальный противник, чтобы выпустить пар. Он врезался в магические провода, и Джеймс толкнул его ногой в грудь, прежде чем тот упал на пол, тяжело дыша. В его голове раздался звук трескающихся костей. Громкий. Ясный. Отчетливый. Заставляющий оголить ряд родных зубов, проводя по ним языком. Ринг был создан для него. Единственное место. где он не чувствовал себя так, словно находится в тюрьме. Здесь, среди запаха пота, неизвестных людей, алкоголя и кровавых отметин, он мог быть самим собой, не боясь услышать гневный окрик отца и увидеть газету со всеми секретами семейства Поттеров. Ужасающая нормального человека улыбка не сходила с лица Джеймса даже тогда, когда Энди свалил его с ног, ударив по коленям. Джеймс позволил ему это сделать и нанести удары. Потому что ему это было нужно. Потому что боль, вспыхивающая в разных частях тела, была подпиткой, заставляющая проживать день за днём. Гематомы расцветали на его теле, словно цветы весной, рот наполнился слюной вперемешку с кровью, а на языке появился привкус железа. Это было сравни наркотику, и с каждым разом становилось все сложнее и сложнее завязать. Джеймс сжал кулак, нанося мощный удар в нос, который Энди с лёгкостью отразил, и замахнулся на него. Рука Энди столкнулась с плечом Джеймса, и раздался громкий треск, слишком громкий треск, почти ласкающий уши. Посмотри кто сейчас на лицо Поттера, то заметил бы блаженную улыбку. Вывихнутое плечо адски ныло, начиная распухать, но это не означало, что Джеймс собирался сдаться. Боль была его ебаным бонусом. Джеймс вскинул руку, ударяя точно в цель, потому что через секунду Энди взвыл раненым зверем. Затем ещё удар и ещё, пока перемотанные кисти не окрасились алым, вызывая непонятный трепет и восторг. — Я сдаюсь! — выкрикнул Энди, потому что его лицо превратилось в кровавое месиво, на заживление которого уйдёт не один час. Джеймсу хотелось ударить снова, так, чтобы размозжить чужой череп, но диктор уже объявлял о победе, а Джеймс… Джеймс был не настолько слетевшим с катушек, чтобы все могло закончиться Азкобаном. Вывихнутое плечо залечили, а вот свести гематомы он не позволил. Шрамы на костяшках и синяки на теле были орденами, которые он заслужил, ровно как и прекращение насмешек с тех пор, как в яме Джеймс стал чемпионом. Но в его голове все ещё жил голос того, кто должен был присматривать за ним, а вместо этого мучил. Он шептал, что шрамы и садины не изменит того, кто он есть, что грязь все ещё в нем и что выбить из него эту дурь не получится. Вот только переступая порог квартиры, Джеймс уверял себя, что это пройдёт, сгниет внутри него, как и все остальное — неправильное. Потому что у него за спиной отец, которого нельзя разочаровывать, и звонкая пощёчина за правдивые слова о том, кто Джеймс такой на самом деле. Потому что правда никому не нужна, а Джеймс — это грязный секрет, спрятанный в шкафу за десятью замками. Потому что Гарри Поттер для Лили-Луны и Ала — это замечательный отец, а для Джеймса — главный злодей после себя самого. Всё летит к чертям, прямиком в Ад, когда серые глаза смотрят на него с любопытством, подернутые дымкой алкоголя и чего-то ещё. Всё напрасно, потому что это чувство всё ещё в нём, потому что та часть Джеймса, которую он так ненавидит в себе, всё ещё там. А Скорпиус — это сигнал для неё. Зараза, которая травит, не давая дышать. Он не имеет на это права. Ведь Джеймс не должен подвести семью, потому что отец разочаруется, а мать не поймёт. Ведь это друг его младшего брата, а Джеймс — идеальный сын и хороший старший брат. Пиздец наступает ни тогда, когда Джеймс думает об этом и ненавидит свои мысли и себя за это, а когда Скорпиус, пока Ала нет, целует его. Жарко. Властно. Без доли сожаления. И Джеймс отвечает, потому что сопротивляться становится тяжело, потому что пустить Аваду в висок проще, чем прекратить сминать губы Малфоя. Что-то приторно сладкое ощущается на языке, и прежде чем Джеймс успевает спросить, тот шепчет: — Только секс и ничего больше. Что-то внутри Джеймса болезненно сжимается и ноет, но он давит это чувство, потому что понимает. В глазах Скорпиуса то же, что и у Джеймса. Ожидание. Должен. Обязан. Не разочаруй. Они похожи. Обоим все так же важно угодить отцам. Не упасть в их глазах окончательно. Футболка Джеймса летит на пол, как самая ненужная вещь на свете, а затем все на секунду замирает. Скорпиус смотрит на него, на кожу, покрытую шрамами и синяками, и ничего не говорит, потому что ему плевать. И Джеймсу это нравится. Люди постоянно лезли к нему, спрашивали, интересовались, будто им правда было до него дело. Словно он действительно что-то значил. Скорпиус не скрывает, что ему всё равно. Его не интересуют секреты Джеймса, всё, что имеет сейчас значение — это желание. Возможность утолить вожделение и оставить, зная, что ни один не расскажет это кому-либо ещё. Влажные поцелуи проходятся по его груди, надавливая на ярко-синие гематомы, заставляя шипеть от боли, но возбуждение не уходит, появляется иррациональный кайф. Два мазохиста. Коленки Скорпиуса с непозволительно громким звуком стукаются о паркет, его слегка потряхивает, выдавая за бравадой спокойствия ясную нервозность и возбуждение. Молния на чёрных джинсах Джеймса поддаётся Малфою не сразу, его руки трясутся и пару раз соскальзывают. По пухлым, раскрасневшимся от поцелуев губ проскальзывает язык. А затем Скорпиус делает вдох и опускает голову, захватывая набухшую головку губами и всасывая её в рот. В тот же миг бедра Джеймса дергаются, а с горла вырывается рванный вздох. Лёгким касанием языка Скорпиус собрал поступившую на кончике влагу, от этого простого действия голова шла кругом. Под закрытыми веками взрываются тысячи фейерверков, но он почти сразу же заставляет себя открыть их, потому что вид Скорпиуса на коленях того стоит. Щеки, покрытые лёгким румянцем, распухшие красные губы, растянувшиеся вокруг его члена, и выпирающий бугорок на домашних, ничего не скрывающих штанах. Пальцы Джеймса погружаются в светлые длинные волосы, сначала нежно поглаживая, а затем оттягивая и наматывая на кулак. Протяжный стон снизу и толчок вперёд. Скопившиеся слезы в уголках глаз, расширенные зрачки, перекрывающие серую радужку, и совершенно блядский вид возбужденного Скорпиуса сносил крышу. Малфой что-то неразборчиво бормочет, почти постанывая. Джеймса не понимает, если честно, то и не хочет понимать. Ему отсасывает лучший друг младшего брата. Перед ним на коленях единственный наследник благородного рода, мальчик, который в последнюю их встречу стеснительно улыбался и не отходил от Ала. Мальчик, которого когда-то сломил отец, точно так же, как и Джеймса. Разница лишь в том, что Джеймс знал всё о своём отце, потому что ему довелось расти с ним рядом, а вот Скорпиусу — нет. Ему оставалась довольствоваться крохами, пытаясь угодить отцу, который не хотел его видеть. Ведь переложить вину на сына за смерть жены и услать его в Дурмстранг куда проще, чем осознать свою ошибку. Однако, может быть, благодаря этому Скорпиус научился обходиться малым. Даже сейчас не требуя большего, зная, что это не имеет значение. Не для них. Ни тогда, когда они не могут дать себе надежду, потому что когда-то её уже отобрали. Они дети своих родителей, и не один из них не имеет право на ошибку. Скорпиус, потому что это окончательно потопит его семью, если то, что от неё осталось вообще можно так назвать, и приведёт к лишению лучшего друга. А Джеймс, потому что это будет означать потерю брата, разбитое сердце матери и разочарование в глазах отца. Все, что у него останется, — это сестренка Лилс. Но Джеймс эгоист, сейчас ему откровенно похуй, и при том ему этого мало. Мало и сейчас, когда Скорпиус упорно работает над ним. Ему мало. Поэтому он делает ещё один толчок, вдалбливаясь в глотку, слыша протяжный стон Скорпа и чувствуя вибрацию членом. Пользуясь сразу и руками, и ртом, сжимая, посасывая, он подводил Джеймса все ближе и ближе к забвению. К краю. Дыхание сбивается, перед глазами пляшут звезды, руки сильнее сжимает светлые волосы, отчего снизу раздаётся ещё один ебаный стон, и Джеймс готов поклясться, что Скорпиусу это нравится. Он хочет сказать, что чертовски близко, но язык не слушается, и все, что у него получается, — это издать тихий стон, наполненный всем, что он когда-либо сдерживал в себе. Оргазм настигает его, и Скорпиус сглатывает все до единой капли. Это хорошо, но недостаточно, поэтому он тянет за светлые волосы вверх, вынуждая Малфоя оторваться от него с непозволительно громким, непристойным звуком. Их губы встречаются. Снова. И это ощущается правильно, будто так и должно было быть с самого начала. На языке Скорпиуса чувствуется его собственный вкус, отдающий горечью, но это только больше распаляет. Скорп тихо стонет, и что-то похожее на имя срывается с его губ, но он всё ещё не достаточно громкий, чтобы Джеймс понял, в чём дело, чтобы до Джеймса дошло, что в воздухе оседает вовсе не его имя. — Скорпиус, — говорит Поттер, и, кажется, этого становится достаточно, чтобы всё рухнуло. Джеймс хочет прикоснуться к нему, заставить чувствовать тоже, что и он пару минут назад, но Малфой резко отстраняется, словно обжегшись, и на самом деле так и есть. Потому что Джеймс всё испортил, потому что молчи он чуть дольше, Скорпиус бы мог поверить, что всё это взаправду. Он качает головой. — Не нужно, — холодно, отрезвляюще. И это правда, не теперь, когда он чётко видит перед собой Джеймса. «Только секс», «Ничего больше». И в голове снова звучит голос отца. Джеймс проебался. Опять. Он смотрит на Скорпиуса и чувствует: перед ним кто-то другой, не тот человек, кто был на коленях минуту назад. Кто-то, кого он не знает и, кажется, никогда не узнает, потому что невидимую стену, ограждающую Скорпиуса, Джеймс ощущает также яро, как и своё сердце, болезненно бьющееся в груди. И эту защиту, похоже, может разрушить только один человек, и это не Джеймс. Всё нё становится на свои места. Дверь хлопает, и он ещё минуты смотрит на неё, прежде чем зайтись в истерическом смехе, словно сумасшедший. У Джеймса едет крыша. Потому что не заметил ни то, как Скорпиус смотрит на Ала, ни то, что тот был под какой-то наркотической хернёй, когда тот поцеловал его. Джеймс был лишь чёртовой подделкой, и теперь неразборчивый шёпот Скорпиуса приобретает смысл. Ал. Альбус. Правда ударяет больнее, чем должна. Ему пора привыкнуть. В конце концов, Джеймс Поттер всегда был грязным секретом. Только теперь он стал ещё и мерзкой тайной Скорпиуса. Липкой. Ужасной. Некрасивой. Той, кто никто не узнает. Потому что Джеймс — хороший брат.