[𝐭𝐡𝐞 𝐟𝐢𝐫𝐬𝐭 𝐦𝐞𝐞𝐭𝐢𝐧𝐠, 𝐛𝐞𝐫𝐫𝐢𝐞𝐬 𝐚𝐧𝐝 𝐭𝐡𝐞 𝐜𝐫𝐞𝐞𝐤]
Змеи всегда опасными считались. В одно мгновение они проглотить тебя то ли взглядом, то ли своим страшным ртом могли. Жуткие существа, однако. Так всегда Чонгуку говорили. Но разве не абсурдно заблуждение это? — Братец, ты опять не спишь? Юноша, который в сумраке тёплого вечера всё это время прятался, книгой, что речей сладких полна, наслаждаясь, взгляд свой спокойный, словно лес сонный, на сестрицу младшую направляет. И спрашивает: — Отнюдь, — он медленно её изучает, пытаясь суть визита понять. — В чем же твоё беспокойство, сестрёнка Чвын? Неужели с матушкой опять поругалась? В саду так тихо, что слишком громким даже Чонгука голос едва слышный кажется. Сестра же его младшая недовольно сопит. В её дыхании возмущения столько, что божеству каждому на несколько веков подношений хватит. — Братец, — сквозь зубы Чвын произносит. — мать негодует, что ты снова не посетил святилище. Снова, братец. Снова. Чонгук мягко в ответ сестрёнке улыбается, книгу, в складках одеяния его скромного исчезнет которая, закрывая. Чвын не выдерживает — рядом с братом садится и голову на плечо его ложит, крепко к нему прижимаясь. Словно совсем ещё кроха она, о которой лишь и можно, что заботиться постоянно. — Не беспокойся, сестрёнка Чвын, — касается он к щеке её нежно, спокойствие даря желанное. — я приготовлю матушке её любимые сладости. — Братец. — И она обязательно меня простит, — стучит пальцем Чонгук по сестрёнки лбу, где у неё как раз находился семьи Чон символ. Такой же, что и у него. — Братец, вечно ты так легкомысленен, когда наоборот должен… — останавливает себя на полуслове она, ладонью рот закрывая. — Прости, я… Это… мне нельзя… — Сестрёнка Чвын ведь знает, что я всегда буду защищать нашу семью, да? — прижимается Чонгук к ней лбом ко лбу, вместе символы одинаковые соединяя. <中> — середина. Между людей и духов мирами грань, что семья Чон веками защищает. Поколение за поколением. Поколение за поколением. — Знаю, но, братец, ты же..! — Сестрёнка Чвын, матушка наверняка нас заждалась, да? — уже сестрёнку он на руки поднимает, сквозь сад шагая быстро. Не успевает Чвын и слово произнести. Лишь недовольно она хмурится. Дуется. И чувствует сожаление — если бы только она могла чем-то помочь. Изменить любимого братца судьбу хоть немножечко. Если бы только…[小龙]
Змеи всегда опасными считались. В одно мгновение они проглотить тебя то ли взглядом, то ли своим страшным ртом могли. Жуткие существа, однако. Так всегда Чонгуку говорили. Но разве не абсурдно заблуждение это? Эта змейка крохотная, что сейчас к нему медленно ползла, не была ни жуткой, ни страшной, ни угрожающей, ни зловещей. — Господин шшшшдёт Вас, Хранитель, — шипит она, хищных глаз блеском за Чона цепляясь. — Изволите ли Вы Господину узреть Ваш лик в этот рашшшш? Теплый ветерок, целуя словно, Чонгука обдувал, пока он в одеянии торговца самого обычного, как и всегда, чтением книги новой наслаждаясь, на вершине горы сидел. Он ладонь к змейке опустил, на себя залезть позволяя. Она удобно на его плече устроилась, под солнца лучиками греясь. <Изволите ли Вы Господину узреть Ваш лик в этот рашшшш?>, да? Чонгук надеялся, что хотя бы в горах его не найдут. Уже пять раз он из-за болезни отказывал, ещё семь — из-за занятости внезапной. Два — сбегал. И лишь однажды в лесу спрятался, где его змей толпа преследовала, одно и то же спрашивая. Ожидаемо, что и в горах не будет ему, старшему сыну семьи Чон, покоя. — Госпожа Шыа. — Шшшшш? — Скажите Господину, что я заболел, — медленно Чонгук свою ложь нелепую произносит. Змейка секунду молчит. Нежится под солнцем, понимая, что придётся сейчас в святилище возвращаться обратно. — На шшшшей случай Господин просил пожелать Вам шкорейшего выздоровления, — уже спускается она на землю, на Чонгука даже не смотря. — ждите завтра дары от Господина. Дары для Вашего здоровья. Берегите себя, юный Хранитель. Чонгук её остановить хочет. Сказать что-то другое. Придумать что-то оригинальнее болезни. Но он лишь молча кивает, себя от ошибки удерживая. В мучительных мыслей агонии глаза закрывает, не чувствуя ни тепла, ни ветерка, ни радости от солнечного дня. Матушка злиться опять будет. Сестрёнка Чвын же негодовать. А отец с грустью во взгляде улыбнётся, чашку чая предлагая. Не подобает Чону так себя вести. Не подобает, но даже у столь оправданий жалких есть причина. Не суждено ему быть героем хорошим, из тех, что любые невзгоды смело встречают с улыбкой тёплой и мягкой. Или же гуляют без зонтика и в день солнечный, и в дождливый. Храбрецы эдакие. Ему не по душе Судьбе покоряться. Но и сражаться за что-то для него нелепое дело, лучше уж чай выпить иль книжку прочесть. Чонгук хмурится, внимательно на небо смотрит. На горы вершине оно то ли ярче, то ли больше. Но не становится радостным он от мысли этой. Прячет в рукав одеяния легкого книгу мгновением позже и шепчет: — Глупо. О себе ли он? Медленно поднимается и осторожно по тропе горной шагает. Думает. Размышляет. Что сказал бы ему сейчас отец? Что-то наверняка умное. Но к чему эти мудрости все, если итак итог ты свой знаешь? Каждое семьи Чон поколение в жертву божеству змеиному своего первенца приносят. Таков обычай. Как только ребёнок совершеннолетия достигает, его в святилище одна из змей приглашает. Первая встреча — чай с Господином выпить должен. Вторая встреча — развлечь Господина должен. Третья встреча — съесть себя Господину позволить должен. Ни разу Чонгук ещё с тем божеством змеиным не встречался. Полтора года уже так, как сегодня, он бегает, за болезни выдуманные и дела внезапные цепляется и прячется, прячется, прячется. Неудачно, но лучше уж бег и оправдания глупые, чем смирение. Если съесть хочет его Господин этот, пусть приходит сам, а не змей своих милых присылает. Таковы Чонгука размышления. Знает, что между его родом и божеством змеиным уговор давний. Знает, что защищать Чонам между людей и духов мирами грань именно оно и помогает, силы дарует, процветание ниспосылает и от беды всякой охраняет. Им же лишь собственной кровью заплатить надо. Знает. Но слаще ли от этого дела оборот принимают? Чонгук губ уголки поднимает, ладонью лицо от солнца закрывает и хихикает тихо. Вокруг один только лес горный, ветра шёпот и травы, травы, травы. Зелень яркостью своей поражает. А он смеётся. Он понимает, что глупо так бегать. Божество злить. Но разве не естественно, что Чонгук пожить дольше хочет? Иль же его предки радостно в пасть змею этому во благо роду запрыгивали? Что-то не верится. Даже если он оттянуть смерть свою может лишь немножечко, почему бы и нет? Чон не настолько отчаянный, не настолько жертвенный и не настолько благочестивый. Обычный юноша, что любит книги читать и чай зелёный пить. Да только бывает такое, что Чонгук осознает — нет у него выбора. Умрёт он в любом случае. Быстрее? Позже? В бою с нечистью какой? От болезни? От старости? Иль же жертвой? Убежит? Поймают. Спрячется? Найдут. Чонгук знает. Знает. Знает. Хихикать прекращает. Трёт символ на лбу. Останавливается. Из леса горного не выходит, в сторону ручья шагает и пальцами за кусты хватается. Ягоды собирает и сразу же ест. Именно возле ручья этого юноша себя спокойнее всего и чувствовал. В одеянии влажном, без сандалий и с улыбкой блаженной на устах, от ягод след синевы яркой на которых остался. Именно возле ручья этого в мгновение то, когда прикоснулся солнца луч тёплый к Чона прядкам, что земли самой плодородной чернее, они и столкнулись. В юкате чёрной мальчик, который всего лишь жажду утолить хотел, и Чонгук, что беззаботно в воде игрался, словно дитё малое. Взглядами они столкнулись. Сталкиваются. И замечает Чон внезапно, что у мальчишки-то из-под одежд тёмных хвост вместо ног выглядывает. Дух лесной, что ли? Но не успевает он и слова произнести, как тот уже в лесной чаще среди зарослей ягодных исчезает. И словно не было его никогда. Чонгук опять на лбу символ семейный трёт, сам себя в беспокойстве рассматривая. Неужели он и правда столь страшен? Сестрёнка Чвын бы узнала — хохотала бы вечность. В итоге Чон домой возвращается в чувствах расстроенных и весь мокрый. Ожидает матушки нотации услышать, ощутить отца своего сожаления сквозь взгляд печальный и в компании радостной Чвын спокойно поужинать. Но его совсем другое что-то ожидает. Матери улыбка счастливая и её объятья крепкие. Она на него сразу же налетела, как только перешагнул Чонгук порог врат. — Мой драгоценный сын, принёс ты наконец нам благо, — слышит он её голос, что радости полон, с ухом рядом. И не понимает. — Господин вашей с ним встречей так доволен, так доволен, что даже отправил своих змей к нам с роскошными дарами. Чонгук пытается от себя матушку отцепить и осмотреть двор, но только и видит вокруг змей бесконечное количество. А на их спинах и цветы, и ягоды, и травы, и камни драгоценные, и из злата одеяния, и вина сладкого бутыли, и, и, и… Так всего много, что Чон лишь растерянно моргает и неуверенно произносит: — Встречей? А матушка кивает довольно, сына отпускает и на змей указывает. — Одна из них нам сказала, что это благодарность тебе, — словно что-то очевидное объясняет. — за то, что позволил Господину наконец-то узреть свой лик. Сын мой, я так рада. Я уж боялась, что в скором времени нас гнев Его ждёт, но ты… Чонгук молчит. Неловко трёт лоб ногтями и чувствует, как внутри что-то сжимает сердце его болезненно. Как он мог того встретить, кого ни разу не видел? Абсурд.[𝐭𝐡𝐞 𝐟𝐢𝐫𝐬𝐭 𝐦𝐞𝐞𝐭𝐢𝐧𝐠, 𝐛𝐞𝐫𝐫𝐢𝐞𝐬 𝐚𝐧𝐝 𝐭𝐡𝐞 𝐜𝐫𝐞𝐞𝐤]