Хоук бы его убила

Мариан бы его убила. Вот она — беззащитно и доверчиво открытая спина, согбенная под тяжестью содеянного. Андерс сидел недвижимо, казалось, не дышал, а она смотрела, смотрела и представляла, как вонзает длинный кинжал в его спину. Она бы проткнула его одежду, распорола натянутую белую кожу. Нашла бы острием измученное сердце. Мариан бы его вырезала и раздавила. Оно вчера колотилось у нее под ладонью. Она держала ее у Андерса на худой груди и вздыхала, что он так страшно исхудал, что жалко взглянуть. Андерс вчера на это улыбался, обнимал ее запястье пальцами, гладил по косточке, и выглядел задумчивее и печальнее, чем всегда. «Помни, что я люблю тебя, что бы ни случилось», — сказал он, а сердце колотилось у Мариан под ладонью. Что бы ни случилось. Там, где когда-то стояла огромная церковь, все еще тлело розоватое зарево. Андерс смерти заслуживал. И за церковь, и за его большой обман. «Прошу, не вини себя, что бы ни произошло», — говорил он. Вчера, позавчера, столько долгих-долгих дней до. Они заснули в одной постели, и в полусне Мариан тоже слышала эти слова. — «Прошу, прошу, это все будет на моей совести, прошу». А толку-то? Как она могла себя не винить? — Я не стану тебя убивать, — сказала Мариан и едва не выронила кинжал из ослабевших пальцев. Андерс вздрогнул, встал, поворачиваясь к ней лицом. Это худое несчастное лицо, глаза, в которых теперь было больше усталости, чем безумия, знакомые приоткрытые губы, вздернутые в муке брови. Мариан его знала лучше, чем свое. Ей сложно было на него смотреть. Ей тошно было на него смотреть. Ты меня обманул. Так ей хотелось сказать. Ты меня обманул, а я повелась, как дурочка, как глупая-глупая соблазненная демоном девица. Как ты мог? Как ты мог? Как ты мог? — Мы выберемся отсюда, — сказала она. В глазах Андерса на краткое боязливое мгновение затеплилось. — Мы выберемся, и я не хочу больше видеть тебя. Никогда. И сразу же потухло. Андерс опустил ресницы и кивнул, сомкнув губы в черную линию. Я не хочу больше тебя видеть. Я не хочу больше тебя знать. Я не хочу больше тебя. Это все было большим обманом. Он, впрочем, тоже так больно ее обманул.