Descending down the Opera

      "Ни с чем нельзя было спутать экспрессию Карлотты, если дива устраивала публичные скандалы.       Кристин не была поклонницей таких её перформансов и обычно предпочитала не попадаться женщине на глаза лишний раз, если та была не в духе, но кажется концерт подходил к концу потому что где-то хлопнула дверь и её голос теперь звучал приглушенно.       Гомон однако не прекращался, в крыле артистических комнат продолжали переговариваться хористы и актеры.       В очередной раз Даае обнаружила источником конец коридора, где собрались работники Оперы.       Крошки-балерины, артисты с любопытством заглядывали в приоткрытую дверь её гримерной. Внезапно захотелось провалиться сквозь землю. Что там могло произойти?       Заметив владелицу комнаты, актеры прекратили переговоры, обратив внимание на Кристин. — Извините, - заикнулась она, пытаясь пройти сквозь толпу, чтобы взглянуть на причину столпотворения.       По свежести и аромату становилось очевидным, что произошло нечто немыслимое и грим-уборная Даае превратилась в заросший сад. Выглядела комната точно так же.       Все оттенки красного от белого до карминового — закатные облака розовых цветов. Гримерная и без того была маленькой, теперь же в ней остались нетронутыми лишь зеркало и туалетный столик, даже в окнах был виден лишь кусочек неба, скрытый букетами кажется со всего Парижа.       От влаги ароматов разве что не образовался туман, но даже без него немного кружилась голова от того, что вдруг посреди осени, в глубине Оперы, из ничего выросла весна.       Откуда всё это...? — Откуда все эти цветы? - озвучила прима-балерина, Сорелли, собравшая вокруг себя младших подруг.       Но ответа у Даае не было. Она даже не ступила за порог артистической комнаты, лишь склоняясь к ней, принюхиваясь, заглядывая внутрь, чтобы убедиться, что глаза её не обманывают.       Девушка несмело потянулась кончиками пальцев к веточке астильбы. Просто чтобы удостовериться в её осязаемости. — Я не знаю, - наконец ответила она, оборачиваясь к приме.       Кордебалет снова зашептались, хористки на правах коллег подступили чуть ближе, пока где-то в холле не раздались голоса концертмейстера и дирижера с призывом не опаздывать на репетиции хотя бы сегодня.       Кристин коротко извинилась перед девушками и заперла дверь изнутри, избавляясь от плаща. — Я угадал с цветом? - раздался знакомый голос, заставив сердце Даае замереть. — Они от Вас? — У Вас есть другие поклонники? - усмехнулся Голос.       Призрак невольно поймал взгляд Кристин в отражении зеркала. Её губы не смеялись, но уголки глаз вполне возможно. — Вы мой поклонник?       Проклятье...       Эрик чуть было не чертыхнулся вслух.       Идиот. — Я всего лишь решил выяснить радуют ли Вас всё таки цветы, - исправился он, - И наконец разобраться что же у Вас за любимый цвет. Никогда не видел, чтобы Вы носили хоть один из них.       Даае невольно опустила взгляд на своё графитовое платье. Оно было аккуратным и в своей манере изысканным, подходило воспитаннице почтенной дамы, но в самом деле было достаточно бесцветным и безликим, чтобы считаться безжизненным. А для хотя бы мрачности ему не доставало "характера". — Да, - ответила она, переводя взгляд на редкие капли малинового в белых букетах, - Радуют.       Это всё, на что ей хватило духу ответить. Ангел Музыки был непривычно весел, разумеется шутка о поклоннике была всего лишь шуткой, но от чего-то, скорее от изобилия сладкого аромата, немного вело и кружилась голова.       Хотелось утонуть в этом запахе, раствориться в жизни и свежести, как в объятиях. — Но это не Ваши любимые цвета, - предположил Ангел.       Кристин покачала головой прежде, чем поняла, что это может быть расценено как невежливость. — Это очень красиво, - поспешила добавить она. — Не говорите мне, - попросил Голос, - Я хочу угадать сам.       На самом деле ему хотелось преподнести ей все цветы, что Эрик только смог бы отыскать в Париже, но тогда это не имело бы никакого смысла. Теперь же они вовлечены в эту своеобразную игру. Возможно мужчине стоило ограничиться одним конкретным оттенком, чтобы растянуть удовольствие и не избавляться от целого сектора цветового спектра за раз.       Он учтет это в будущем.       Это желание разумеется не было продиктовано неприличными или неуместными, немыслимыми чувствами по отношению к этой девушке, он просто...       Она так редко бывает счастлива. Если можно было добиться её улыбки, той, которая появляется в глазах Даае, когда она ныряет вглубь комнаты, тянется кончиком носа к одному из букетов, чтобы ощутить легкий аромат роз, Эрик приложил бы к этому любые усилия.       Разумеется потому что безупречный инструмент звучит лучше, если не расстроен.       Он убеждает себя в этом, в том, что его мотивирует мысль о том, как будет петь для него Кристин, когда будет довольна. — Для чего Вам радовать меня? Я могу стараться и без подарков, - заговорила девушка. — По каким-то причинам, хотя некоторые композиции Вас ранят, Вы остаетесь в Опере на службе, - после недолгих раздумий ответил Призрак, - После "Лазаря", и я бы хотел в будущем узнать почему, стало так нестерпимо больно, что Вас это чувство довело до крыши, а Вы всё равно вернулись на сцену.       Интуиция вновь довольно точно увела девушку от края зеркала, заводя её всё глубже в гримерную, увлекая новыми цветами. Якобы. Было очевидным, что она невольно прячется. — Радует Вас это или нет, но в пении в Опере Вы нуждаетесь, моё дорогое дитя.       Всякий раз, когда он звал её так, приходилось сглатывать. Упоение вместе с горечью. — Хор разумеется не может дать достаточно, - продолжил Голос, - Возможно однажды Вам бы захотелось исполнять ведущие партии.       Эрик лелеял эту мысль бережно. Несмело, но ревностно — их уроки должны были облегчить его жажду, дать ему то, в чем Призрак Оперы нуждался — музыку, но это обернулось тем, что теперь, слушая Даае, он лишь дразнил собственный аппетит. Тревожил голод, который требовал всего.       Он мечтал сыграть для Кристин. Ей нужен был аккомпанемент. Скрипки Эрика было достаточно какое-то время. Теперь же он хотел знать как её голос звучал бы с оркестровой музыкой.       Как она исполняла бы арии Лакме, Маргариты, Психеи или Джульетты.       Нельзя было сказать солнцу "Свети ярче", но в проблесках восторга Даае Эрик иногда видел нечто. Это нечто обещало абсолютное счастье. Радость, которую не смог бы испытать до конца переломанный человек, и возможно был шанс вернуть Кристин эту способность. Она не могла умереть вместе со своим отцом, погибнуть на крыше Призрак ей тоже не позволил. — Вам это не кажется немыслимым? - спросила девушка. — А Вам? — Это граничит с безумием, если позволите, - честно ответила она, - Ни мои навыки, ни директора, ни Карлотта не позволят мне... — Вы слышали себя? - прервал её мужчина, - Слышали себя, когда пели для меня?       Кристин не узнавала себя, когда пела для него.       Это не походило на ангельские голоса церковных солистов, в этом не было божественного восторга.       У Даае не было возможности повзрослеть, это так. Вместе с тем ей не доставало понимания целого спектра чувств совершенно естественных для девушек её возраста, которые Кристин, тем не менее, не приходилось испытывать.       Они лишь по поверхности мазнули этими занятиями. Всего лишь пара куплетов из арии Офелии Тома, когда та делится с крестьянскими девушками цветами , перед сценой своего безумия, всё ещё верящая в то, что Гамлет остается её возлюбленным.       Кристин никогда не была влюблена достаточно, чтобы сойти с ума от мысли о том, что её разлюбили. Строго говоря, сама мысль о том, что в неё влюблены, скорее усложняет отношения в случае Даае. У неё были причины избегать подобные осложнения. До сих пор работа в хоре её удовлетворяла именно этим — она сосуществует с миром людей, они испытывают эти чувства, а Кристин только наблюдает. В безопасности.       Но в конце концов чувства, о которых она пела, занимаясь с Ангелом Музыки, принадлежали не ей, верно же? Может быть потому они давались Даае намного легче — от мысли, что истории принадлежат другим женщинам, а голос другому созданию. Это он был причиной этих неожиданных удач, его присутствие и уроки, то, сколько времени её учитель был готов потратить на то, что прежде Кристин не удавалось.       Самым странным с ним было то, что теперь, сумев исполнить что-то один раз, взяв высоту до сих пор недостижимую, Даае больше не теряла эту способность, хотя прежде любые успехи были случайными. — Потому что даже сломанные часы дважды в сутки показывают правильное время, - поясняла девушка. — Но Вы не часы, тем более не сломанные, дитя, - отвечал Голос.       Он сохранял эту нежность, практически осязаемое тепло, и Кристин не знала как справляться с этим. Она даже предполагать не решалась — что это было за чувство. То, которое возникало из-за звука этого голоса.       Поэтому Даае просто пела для него. Про разумеется не свои чувства, потому как, так или иначе, даже сцены горя или безумия в операх вели к простому, земному до безобразия аспекту — к чувству любви.       О какой любви, кроме религиозной может идти речь, когда дело касается ангела? — Да, мсье, - ответила Кристин.       Да, она слышала себя, когда пела для него. — Поэтому Ваши навыки являются лишь ещё одной причиной приложить усилия для того, чтобы убедить директоров пересмотреть свою политику в отношении Карлотты, - сказал Голос. — Но я не располагаю таким влиянием. — Я располагаю.       У него была манера звучать мягко, но требовательно. Убедительными были перспективы или нет, сомнения испарялись потому что он давал слово. — Для хора техники может быть достаточно, для меня достаточно просто Вас, Кристин. Но если Вам захочется выступать в театре, любая роль так или иначе потребует от Вас счастья, поэтому мы продолжим заниматься. Я продолжу выяснять что Вас радует.       Эрик не знает когда они оказались лицом к лицу, почти сталкиваясь кончиками носа и носа маски с той лишь разницей, что Кристин его не видела и их разделяло стекло.       Дьявол...       Должно быть она его услышала. Возможно он просто лишился контроля и его голос звучал не привычно откуда-то сверху, не из разных уголков комнаты, но отсюда, из-за зеркала. — Всегда любила это место за то, что его населяют не только люди, - негромко проговорила девушка. Невысоким голосом, звуча прочти мрачно, как будто сознаваясь в чем-то.       У Эрика глаза светились в темноте, а у Даае сейчас. В глубине густой зелени их цвета, в тени, созданной морем цветов, подаренных ей, как у дикого зверя, прячущегося в зарослях. — Отец рассказывал сказки о ночных созданиях, феях и духах. Я их очень любила, - продолжила она, изучая поверхность зеркала. Не своё отражение, но будто ища что-то за ним, - А здесь говорят о призраках, об одном конкретном Призраке.       Эрик не мог отвести от неё взгляд, прислушиваясь к негромкому голосу ученицы. — Кто-то его даже слышал — слышал как стены Оперы разговаривают. Говорят, что у него горят глаза, как огонь, что черная фигура преследует работников, - Кристин провела кончиками пальцев по поверхности зеркала, того самого зеркала, на котором Эрик рисовал для неё, - А когда черная фигура приходила за мной, девочки в ужасе убегали, называя его Призраком Оперы.       Он был выше нее, значительно, а Кристин безошибочно угадывала где находились его глаза. Всякий раз. Даже теперь, поднимая взгляд. — Оказывается Призрак всё это время был Ангелом.       Проклятье...       Проклятье, проклятье, проклятье!       Эта девчонка!       Эрику кажется, что было бы легче запугать её до чёртиков и жить дальше. Самому. В одиночестве.       Потому что то, в какую сторону развивалась её абсолютная вера — это страшно. А то, что Даае оказалась догадливой — ещё страшнее.       Потому что она может безоговорочно верить, что он ангел, будто послан ей отцом или Господом, или во что ещё Эрику не стоило вмешиваться, но однажды она с тем же успехом догадается, что он человек, нет — чудовище. И тогда Кристин исчезнет. Навсегда.       Преследовал Призрак Оперы эту цель или нет раньше, сейчас сама мысль об этом приводит Эрика в ужас. — Люди верят в то, во что верят, - наконец заговорил Голос. — В самом деле, - согласилась Кристин.       Она двинулась дальше, отходя от зеркала, глядя на белые и красные астильбы. — А Вы продолжаете верить в то, что меня можно научить чему-то, - добавила она, - Не просто пению.       Он хотел знать что сделать, чтобы вернуть Даае жизнь. Уже сделал это однажды, и теперь наполняет её мир запахом цветов. В октябре, на закате цветения.       Кристин ожидала прожить ещё одну долгую зиму, единственное время года, когда её извечная отстраненность и холодность приходились к месту, и даже матушка Валериус бросала попытки вырвать воспитанницу на свет. Сотни гроздьев мелких цветков на тонких ветках однако ничего подобного не предвещали — она надолго их запомнит. — Карлотта меня возненавидит, если я захочу выступать на её сцене, - немного обреченно сказала девушка. — На сцене моей Оперы, - поправил Эрик, - Их заблуждения не отменяют того, что в стенах этого театра ничего не происходит без моего вмешательства и Вы не должны думать, будто каждая из сказок о Призраке — вымысел. Я действительно живу здесь. А Карлотта уже ненавидит Вас, дитя, в конце концов, чтобы добиться такого количества цветов, ей придется привлечь каждого из своих друзей-льстецов. — Она поэтому была недовольна, - понимающе кивнула девушка.       Выступать на этой сцене, в этом театре, его театре... Немыслимо. Но вместе с недоверием эта мысль вызывала странное волнение, какого Кристин не испытывала, пожалуй, с детства. Как когда знаешь, что должно произойти нечто хорошее, чувство сродни ожиданию новогодней ночи."