квартирник

Груда обуви в прихожей, тапок на всех не хватает, поэтому половина рассекает в носках; пахнет стиранным бельем, развешанным в одной из комнат, чем-то капустным с кухни, постоянно открываются и закрываются двери, сколько бы не шикали — скажите там, чтобы перестали, ну и так же почти не слышно. Хрупкие девочки с выражением читают с листочков стихи. Бритые налысо мальчики настраивают гитары. Федя чувствует, что самую малость выбивается из толпы — он один одет так формально, и не понятно, зачем, не в оперу же собрался. Просто Лена была такая красивая, и хотелось соответствовать, а что, кроме галстука и пиджака, он мог предложить? Галстук он тихонечко снимает, пока никто не видит. Костя, вернувшись с балкона (он один из тех, на кого все время шикают), одобрительно хмыкает, но ничего не говорит. Он сам вписывается лучше, чем Федя, сошел бы за своего среди «старичков», которые позвякивают бутылками в уголке, как будто посудачить о том, кого они слушали на квартирниках десять лет назад, им важнее, чем послушать то, что играют сейчас. Но Костя не с ними, Костя здесь и хоть и отлучается все время подымить, слушает цепко. Федя уверен: он никого не спросит, но дома достанет гитару, повозится с полчаса и подберет все, что понравилось, на слух. Ему это всегда хорошо удавалось, и на память он не жаловался. — Может, стоило все-таки взять с собой Игоря, — говорит он Косте в перерыве, пока один музыкант сменяет другого на стуле, которому отведена роль сцены. Костя громко, даже слишком — на них оглядываются, — фыркает. — Нет уж. — Не думаешь, что ему будет полезно окультуриться? — поддразнивает Федя. — Он у тебя и так уже отличник-олимпиадник. Что будешь делать, если вырастет занудой? — Игорь? — Костя поднимает брови. — Не смеши. Нет, может... в следующий раз. И Федя понимает его — столько людей, незапертые двери, мало ли, что может случиться с любопытным мальчишкой. А Костя все-таки планировал, что они расслабятся. Как в старые добрые времена — это были его слова, и хотя по-настоящему старые и добрые времена у них всех выдались в разные годы, когда они еще не были знакомы, удивительным образом совпало так, что представления о том, что значит хорошо расслабиться, у них совпадали. Хотя и не таким уж удивительным, учитывая, что первый раз он встретил Лену, когда она шла с репетиции группы настолько маленькой и никому не интересной, что только Лена и могла вспомнить её название. Начинают за здравие, заканчивают — Высоцким и Окуджавой. Костя опять пропадает, и, пока он ходит, стулья сдвигают поближе к стенам, оставляя пространство в центре зала свободным. — Концертная часть окончена, но если кто-то еще хочет остаться и потанцевать... — объявляет хозяйка квартиры, пока за её спиной два парня покрепче с кряхтением выкатывают усилитель. Остаться и потанцевать хотят все, кроме пары-тройки музыкантов, которые медленно сдвигаются в сторону кухни в надежде, что артиста не оставят голодным. Федя оглядывается на Лену, Лена оглядывается на зал. — Потанцуем? — Пару песен, — в этот момент трескучий динамик, наконец, изрыгает первые звуки, и сразу же кто-то из «старичков» сплевывает и решительно (только самую малость покачиваясь) выходит. За ним медленно тянутся другие. Как оскорбительны для некоторых «руки вверх», думает Федя, с притворным сочувствием качая головой. — Ты не против, если я... И это Федя тоже понимает, как и нежелание Кости тащить с собой ответственность в виде ребенка. Они пришли сюда расслабляться, а не быть скучной женатой парочкой; они должны посмотреть людей и себя показать, как говорится в старой присказке, может быть, пофлиртовать, а может быть, и не только — как карта ляжет. Они не зря не надевали сегодня колец. Очень хочется поцеловать её в щеку, но Федя ограничивается тем, что подталкивает пониже спины и делает невинное лицо, когда она оглядывается на него с легкой укоризной. Через несколько секунд она уже разговаривает с парой ребят, которые бренчали на гитарах в самом начале вечера. Как он ни старается, за раскатами лучших радиохитов не разобрать, о чем они беседуют, но по тому, как жадно они на нее смотрят и как скромно она заправляет за ухо прядь волос, он готов предположить, что не обошлось без того, какая она фанатка и как хотела бы автограф, если молодые люди будут так добры. Лена сегодня определенно потанцует. И он тоже не собирается отставать. Благо, скучающих вдоль стен девушек хватает. Может, он и не умеет так кокетничать; но у него есть свое обаяние, и, главное, мотоцикл, а дальше дело техники — ввернуть его упоминание в любую беседу и следить за той, у кого ярче всего загорятся глаза. Те, у кого не загорятся, ему все равно не подходят, а вот ценительницы двухколесного транснпорта благосклонно уделяют ему внимание, особенно когда он начинает расписывать про модификации. Это дарит ему первый танец — с высоченной девушкой, которая смотрит на него немного сверху вниз и очень неловко переступает в танце, но про объемы топливного бака рассуждает с уверенностью профессионального механика. На второй соглашается девушка, которую в темноте он мог бы принять за мальчика-подростка, настолько она коротко стрижена и лишена объема в тех местах, где его обычно ожидаешь встретить; ей быстро становится скучно, она выпархивает из его рук, не дождавшись конца танца, и продолжает уже с другим. На третий его приглашает сама одна женщина, на вид даже чуть постарше, чем он, с броскими зелеными волосами и булавкой в ухе. У неё тоже есть мотоцикл. Федя бы с удовольствием с ней погонял где-нибудь за городом, но она рассказывает, что уедет уже завтра, что она и на квартирник-то пришла, только чтобы не ночевать на вокзале. Это все чертовски хорошо, хотя и не про ту искру, которую он надеялся почувствовать. Он делает перерыв, курит на балконе, ежась от прохладного ветра, лезущего под пиджак и щипающего за пятки, почти беззащитные в одних только носках. Потом берет у кого-то щедрого термос и жадно пьет чуть теплый чай с лимоном. Надо было взять свой, и бутербродов еще, но не хотелось быть настолько старым и скучным. Сразу после его внимание привлекает женщина, болтающая с подружками: у нее большая грудь, призывно приподнятая корсетом, и это заставляет самую малость сглотнуть и только потом — посмотреть в лицо. Лицо тоже ничего. Федя подруливает аккуратно, задерживается рядом с компанией женщин. Ей не интересно про мотоциклы, но хватает буквально десятка фраз, чтобы выяснить, что она регулярно носит этот же корсет на игры в лесу, а Феде хватает базовых знаний, чтобы поддержать разговор о фехтовании палками. Он видит по глазам, что его положение шаткое — в конце концов, дальше палок ему сказать нечего; но этого хватает, чтобы ему дали шанс на один танец. Они двигаются неспешно, ловя ритм. Федя не слишком высокий, но девушка еще ниже, почти на голову (она первой пошутила про свой рост и гномку, так что Федя считает, что вправе это комментировать, хотя бы мысленно), и над её головой он может видеть весь зал. Там есть пара знакомых лиц — с квартирников десятилетней давности, даже с работы. Вот Костя: он, как всегда, один в самом центре импровизированного танцпола — когда он расходится, то собирает на себе все взгляды, и кто-то уже хлопает ему, выкрикивая «б-браво, браво!». Лена чуть поодаль, танцует с ушастым мальчишкой, который для неё слишком молод. Федя не знает, откуда он тут вообще, чей он — может быть, чей-то младший брат, напросившийся за компанию. В общем-то, это все, что Федя успевает запомнить про партнера Лены по танцу, потому что на Лене легкая юбка в черный горох, и она замечательно вспахивает выше колена на резких поворотах. Коленки — с такими чудесными ямочками. Девушка, с которой танцует Федя, шипит негромко, и он быстро заставляет себя вспомнить, что он тут делал. — Черт. Наступил? Прости. — Ничего, — натянуто говорит девушка, но легкости в ее движениях больше нет, и когда песня заканчивается, она сразу отходит к стене, давая понять, что продолжения не будет. Федя почти уверен, что стоящим рядом подружкам она будет рассказывать про грубияна, который пригласил ее на танец, только что все это время пялиться на других баб, даже не на её сисьски, и ему немного стыдно, но только совсем чуть. Все равно им было не по пути. Может быть, это знак. Может, нужно и ему встать к стенке и просто посмотреть, но вместо этого Федя лавирует через группки танцующих и трогает со спины за белое плечо под легким кружевом блузки. Лена оборачивается — веселая, раскрасневшаяся, с иронично приподнятой бровью. — Что-то хотели, мужчина? — Мадам танцует? — подыгрывает Федя. — Может быть. Но только пока ей не наступают на ноги, — Федя невольно вспыхивает, больше не от неловкости, а от того, что каким-то образом она умудрилась это заметить. Никто из них не Костя, но они компенсируют отсуствие врожденного таланта бездумной влюбленной страстностью. Не так уж важно, попадают ли они в ритм, важно то, что ладони Лены быстро оказываются под его пиджаком, и через два слоя ткани обжигают почти как кожа к коже; когда Лена вращается в его руках, он прижимает ее к себе спиной, и несколько тактов они двигаются так, и Федя готов поставить что угодно на то, что она прекрасно понимает, что делает, когда двигает бедрами, и он прав — она разворачивается лицом с тающей усмешкой на ярко накрашеных губах. — Что-то не так? — Мне кажется, на нас все пялятся, — шепчет он, склонившись к её уху. — Не думаю... — она не успевает продолжить, потому что его ладонь бесстыже задирает край юбки до середины бедра. Он отпускает даже раньше, чем она успевает звучно шлепнуть его по пальцам. Никто не смотрит, но Лена вся красная, и он не лучше. — А теперь? — Если ты продолжишь в этом духе, нас обоих закроют за непристойное поведение. — Ты что, серьезно? — Федя понижает голос и опасливо стреляет взглядом по сторонам. — Тут есть менты? Лена беззвучно хохочет. Через тридцать секунд они вываливаются через большие двери со стеклянными вставками в коридор — здесь темнее, но все еще много людей, снующих туда-сюда по своим делам, за водой или покурить на балконе, или просто прячущихся в стороне от самого шума; Лена легко лавирует между ними, ведет его за руку за собой, через узкую кишку коридора и потом цепочку проходных комнат, в какой-то момент даже через кухню, где им приходится по-дурацки подлезть под столом, перекрывающим путь (они с трудом разгибаются, настолько это смешно). Ох уж эти петербургские коммуналки. В дальнем конце квартиры почти не слышно хохота и музыки. На пробу они толкают две двери, третья распахивается, внутри темно и немного затхло, но это последнее, что их беспокоит. Лена едва успевает толкнуть дверь, прикрывая ее — нет щелчка захлопнувшегося замка, отмечает Федя рептильим мозгом полицейского, который всегда немного настороже. Но для того, чтобы подойти и запереть комнату как следует, нужно оторваться от Лены, а он только начал её целовать. — Как. Я. Люблю. Когда. Ты. В юбках, — выдыхает он между поцелуями, и наглядно показывает, почему, снова задирая юбку, на этот раз почти до пояса, чтобы тут же возмущенно застонать: — Лен, это что? Лена задыхается от смеха, упираясь ему в плечо — не тот эффект, которого он добивался, когда повел ладонью по внутренней поверхности ведра и выше, пытаясь нащупать место, где кончится ткань чулка и начнется кожа. — К-капронки, Шерлок... — Зачем... — Без них... х-холодно... ах-ха... — Федя ругается сквозь зубы и шарит руками под тканью непозволительно долго, прежде чем нащупывает полоску резинки на талии и все-таки стягивает ниже шелковистый на ощупь капрон. После этого Лена перестает смеяться, а у Феди пропадает всякое желание ругаться — остаются только частые выдохи да шуршание одежды, когда его вторая ладонь лезет в вырез блузки, а Лена стряхивает его пиджак ему до локтей и пытается справиться с пуговицами рубашки, не отвлекаясь на то, что он делает (пытается, в темноте, на ощупь и в неудобной позе делать) пальцами. Ощущения схожи с тем, как описывают транс всякие хиппари, иногда попадающие в отделение: он не думает сейчас о том, что это чужая квартира, что им не по двадцать, что они взрослые семейные люди, кольца в тумбочках, штамп в паспорте и кровать дома, развратничай сколько влезет. Весь фокус его внимания — только на том, как Лена время от времени крупно вздрагивает от его движений. Как бьет электричеством по телу, когда её пальцы беспорядочно касаются его кожи — может, он не такой чувствительный, как Лена, но есть некоторые места, и, кроме того, это Лена и она его гладит и этого достаточно для электричества, даже когда она просто держит его за руку, легонько касаясь большим пальцем запястья. Нет сил даже задуматься, как далеко они планируют зайти. Он просто целуется, насколько хватает кислорода, и наваливается на Лену немножко слишком сильно, зажимая её между собой и стеной — то, что она в целом позволяет это, не напрягаясь, говорит о том, как хорошо он сейчас справляется; и это даёт ему возможность неудобно, но все-таки потираться об её бедро — но, если они хотят большего, колготки все-таки придется снимать, в них Лена толком не может раздвинуть коленки... Дверь открывается. Удивительно, но это все еще не заставляет его оторваться от Лены, наоборот, только сильнее вцепиться, как собаку, к любимой игрушке которой протянули руку. И, как та собака, он не столько говорит, сколько рычит: — Занято, бляди! От распахнутой двери раздается пара сдавленных смешков. Федя щурится в сторону двери, насколько он может, подминая под себя, пряча взмокшее лицо Лены у себя на плече. Очертания Кости угадываются безошибочно даже в полумраке, за второго человека он может сказать только что тот почти одного с Костей роста. — Пойдем, — хмыкает Костя, оттесняя второго в сторону. — Видишь, нам тут не рады. Леночка, — он салютует, и Лена, слабо вздрогнув, шевелит в его сторону пальцами, дескать, привет-привет. Дверь закрывается с щелчком под негромкое насмешливое «нет, ну ж-животные» и передразнивающее «хуже, ж-женатики». Задержав дыхание, они вслушиваются в шаги: в сторону, раз, два, звук, с которым дергают ручку запертой двери, еще один, и, наконец, скрип. Кажется, последняя дверь в тупичке коридора ведет на лестницу бывшего черного хода. Задницы подморозят, мстительно думает Федя, и через мгновение начинает беззвучно смеяться. Лена приоединяется, вздрагивая с еле различимыми всхлипами, в этом смехе на пятьдесят процентов веселье от абсурда ситуации и еще столько же — адреналина. — Это был намек, что нам стоит подождать до дома? — интересуется он шепотом, все еще задыхаясь от смеха, и Лена живо мотает головой. — Черта с два Костя уйдет отсюда более затраханным, чем я, — шипит она, и Федю снова срывает в приступ хохота.