«Меньше, чем за полчаса я уничтожу грамм, ведь мои чувства, чувства — это не игра.»
Руки дрожат, неконтролируемый поток мыслей превращается в несуразную кашу, и все одновременно пытаются удержаться в его голове. Киса весь трясётся, отстранённо смотря в стену с ужасом в глазах. Он мёртв. Бармена больше нет. В носу всё ещё стоит резкий запах крови. Разбитые в мясо костяшки пальцев не болят — адски ноют, по-другому это не назвать. Киса — часть этого. Часть этих убийств, отвертеться не получится. И срать он хотел на этих ментов. От себя самого у него отвертеться не получится, как не пытайся. Когда ты молодой, бывают моменты, когда кажется, что до конца жизни тебе больше не станет лучше, но это ведь просто детский лепет, жизнь — ебать длинная штука, можно и не такое пережить… Но плечи дрожат ещё сильнее. Испуганные глаза в ужасе смотрят на собственное отражение в зеркале ванной. Он считал до десяти, до тридцати, до ста, пытался сохранять правильное дыхание или неспеша перечислять все предметы в ванной; но раз за разом Киса сбивался кадрами смерти бармена… Режиссера… Неужели его нашёл голос совести? Кису? Смешно. Да он матери в глаза глянуть не может, не вынося мучений собственной совести и сознания. Он мать свою прекрасную не заслужил. Даже думать не хочется, с каким отвращением она на него смотреть будет, правду узнав, но не думать об этом не получается… Хотелось выпить. Выпить и закинуться какими-то таблетками, уже плевать какими. Существовать в этих мыслях казалось невозможным. Киса дрожащими руками впился себе в противоположные плечи так, что не стриженные ногти сквозь ткань в кожу впились, а дыхание совсем сбилось, он будто задыхался. Хоть этот исход событий и не казался сильно плохим, ещё больший страх наполнил часть его несуразных мыслей. Непонятно, сколько Киса просидел в закрытой ванной, но, походу, больше пары часов, ведь сейчас к нему испуганно долбилась мама, приехавшая с работы. До Кислова происходящее дошло не сразу. За время, проведённое тут, паническая атака чуть ослабла, но сам заточивший себя Киса в таком маленьком пространстве чувствовал себя хуже, чем мог бы. Он не был клаустрофобом, но сейчас замкнутое пространство вызывало страх похлеще пыточной камеры. — Мам?.. — Ванюш, ты чего там заперся?! Ты в порядке? Всё хорошо? — На дрожащих ногах Киса встал с холодного кафеля и открыл дверь, с влагой на глазах смотря в противоположные со всем страхом и отчаянием, которое у него есть. В этом взгляде он будто оголил свою душу, полностью доверяя её маме. Мама оглядела его и крепко-крепко обняла, успокаивающе поглаживая спину ребёнка. Впервые такой холодный, такой открытый и искренний, и впервые перед ней. — Что случилось, Вань?.. Расскажи мне… — но парень не ответил ей, плечи ещё более судорожно задрожали, сопровождаясь совсем тихими всхлипами. — Мам… — Всё хорошо, сынок… Всё хорошо…***
23 октября, 2021. Послезавтра ему восемнадцать. Оставшиеся две недели с момента последнего убийства он вынашивает в себе лишь одну мысль. После совершеннолетия его действия станут свободными, он не будет ни от кого зависеть и нести ответственность за свои действия будет сам. Этой же ночью он валялся на кровати, закинув ногу на ногу. Вроде всё становилось хорошо, в тюрьму никого не запрягут, всё замяли и, вроде бы, всё налаживалось. Нужно радоваться, что удача впервые повернулась к Кислову не совсем жопой, но отчего-то всё было так херово, что сложно описать. Невыносимо хотелось плакать, хоть он сегодня уже успел стыдливо выплакаться матери, сбежав без объяснений. Лицо мучительно скривилось, Ваня закрыл глаза и капля влаги собралась в его глазах. После тяжелого вдоха, он вновь расслабился, медленно и глубоко глотая воздух. «Чёрная весна» 00:23 Вы: погнал ко мне все. сейчас. дома никлго 00:23 Мел амбассадор отсоса: Ты че, ебанулся? 00:23 Вы: ну чкго ты так жестоко 00:24 Ментовской хуй: завтра первым урлком контроша по русскому, держу в курсе 00:23 Вы: ваще так похкй абсолютно поебать кристаллически всем 00:26 Гендос соль: Идёт кто-то в итоге то 00:26 Вы: ну пошлииииите я угощаю 00:26 Ментовской хуй: бля ладно, прям щас? 00:27 Вы: да =DD ыыыаыдлсшв 00:27 Мел амбассадор отсоса: Ладно, я с вами 00:27 Гендос соль: Приехать смогу тока через полчаса 00:28 Вы: у меня через пятнааапаааадцать минут ровно жду всеех сука 00:28 Вы: хэнк, придешь? 00:29 Ментовской хуй: да В голове вынашивалась лишь одна мысль. Кислов накинул свитер и достал четыре тысячи из своей достаточно крупной заначки, если пару десятков тысяч можно было назвать хорошей заначкой. Он просто копил, откладывал на квартиру и будущий переезд в неё после совершеннолетия, но последние две недели его планы полностью поменялись. Парень надел кроссовки, куртку и вышел из дома, закурив у подъезда. Октябрьский ветер приятно бил в лицо и забивался под открытую куртку, отрезвляя сознание. Круглосуточный ларёк в глуби домов скупо освещался вывеской и мигающими уличными фонарями. Взяв у привычной тёти Оли восемь бутылок вкусного пива и достаточно неплохой коньяк, он вооружился двумя пакетами и пошёл домой. Спустя двадцать минут парни уже потихоньку пришли. — Еба-а-ать, доброе утро! — Ваня подлетел к парням в прихожей, держа в руке уже открытое пиво. — Опа, для нас пиво, надеюсь, найдётся? — Гендос первый залетел в комнату, осматриваясь. — Обижаешь! Не только пиво, между прочим… — он лукаво улыбнулся, пока остальные парни проходили в комнату. — Ого, коньяк неплохой… Что за повод? Днюха только завтра, или я ошибаюсь? — Отличная деталь, Меленин! Но это не повод откладывать попоище, если выпить я хочу уже сейчас! — парировал подхмелевший Кислов. — Хенка-а-алина, здарова! — он пожал руку Боре и плюхнулся на диван. Остальные парни тоже взяли по бутылке пива. Всеми было принято решение прогулять первый урок, но всё равно они особо сильно не налегали на крепкое. Близилось три ночи. — Кис, ты как… Как в школу-то пойдёшь завтра? Ты ж пьяный в слюни… — Хэнк наклонился над лежавшим на полу Кисловым и сам пьяно пошатнулся, противореча своим словам. — А я… Не пойду больше в школу. Вообще! — Мне бы такую самоуверенность… — пьяный Хэнкин перетащил ещё более пьяного Кису на кровать, заваливаясь рядом. Мел с Гендосом вышли к подъезду покурить. Киса с трудом встал и нащупал на столе пачку сигарет. Протягивая вторую с зажигалкой Хэнку, он закурил. — Я… Н-ь говорил тебе никогд-да… Ну, м-жет и г-ворил, ну по-о-хуй… Я. Я ебать как тобой дорожу чувак. Это просто пиздец… Я тебя льблю так, я вахуе, честно… Мне… Да мне дороже никто и н-никогда не будет, как ты… Бля… Да я в говно… — Киса протяжно говорил охрипшим голосом, протягивая некоторые гласные и пьяно повышая голос. В конце он рассмеялся. — Кис, ну… Ты мне тоже близок всех. Ближе всех… С-сука. — Я тебе доверяю оч-нь. Оч-нь доверяю, слышишь? — пьяно, но вдруг серьёзно продолжал Кислов. — Ты пр-сто знай это всегд-да. Ладно? — Знаю, Кис, зн-наю… Я, это… Тоже, — Киса выкинул бычок в окно и резко прижал парня к себе, крепко обнимая. Хэнк очень удивился, ведь даже будучи пьяным Киса никогда не «распускал сопли». Может, он слишком напился? Несмотря на это, Хэнк просто обнял его в ответ, так же крепко прижимая к себе. Парни сильно дорожили друг другом. Хэнк сильно дорожил Кисой. Не было и мысли о том, что он сможет найти себе кого-то ближе него. Да, жизнь только начинается, люди приходят и уходят, и друзей в жизни Хэнка будет бесконечное множество, но никто не сможет заменить ему Кису, Мела, Гендоса… Особенно Кису. Он для Бори больше, чем друг. Больше, чем любовь — больше, чем брат… Необъяснимая родственная связь, больше, чем все, слишком родной, слишком сильно с ним связан. — Хенкалина… — Кислов издал короткий смешок и отстранился от парня, пьяно смотря ему в глаза. Он снял свою цепочку — склеенные в сердечко две крышки от жестяных банок — и надел на шею Бори. Киса эту цепочку уже года три-четыре носит на постоянке. Слишком приторно-романтичный момент, аж бесит. — Ты, сука… Смотри, с-сука… Не потеряй. Не смей, — он рассмеялся, слабо ударяя Хэнка в грудь. Они больше не встретят никого, кто сможет заменить им друг друга. Ближе, чем дружба, чем отношения, чем родственная связь… Ближе, чем все. Хэнк с Мелом пошли только к третьему уроку, Гендос поехал на очередную подработку, а Киса остался дома отсыпаться, на прощание непривычно крепко обняв их.***
Мел с Хэнком встретились после уроков. Все выглядели уставшими после бессонной, алкогольной ночи. — Киса говорил, как праздновать собирается? — спросил Хэнк, затягиваясь красным «аегисом». — Да вроде нет, я чё-то даже и не спрашивал. — Я думал к нему в двенадцать завалиться, ну, по стандарту. Позвонить надо… — но после первого звонка в трубке послышалось — «абонент временно недоступен». — Бля, до сих пор отсыпается, бедолага. Ничё, вечером перезвоним. По приходе домой Хэнк ещё раз глянул на чёрный широкий свитер с принтом «зайца из плейбоя» на рукавах в подарок для Кисы. Это в его стиле, так что ему, должно быть, понравится. Вот только Киса продолжал не отвечать ни на звонки, ни на сообщения. Выброшенная Кисловым сим-карта тонула в земле под сильным осенним дождём. Капли дождя глухо ударяли по окнам ночной электрички, в которой, вслед за Кисловым, навсегда из города уезжали воспоминания о той грязи, убийствах, тяжелящих душу, суицидальных мыслях и Борисе Хэнкине. О Боре, который на утро дрожащими пальцами тушит бычки о пепельницу, а по ощущениям — о собственную душу.***
Хэнку девятнадцать. Прошло два года. Два года бесхозных ожиданий. Весь последний год он планировал съехать, наконец уехать подальше от всей невыносимой тоски, которая связывала его с этим городом. «Чёрную весну» давно замяли, последствий нет, даже в личном деле ни одного упоминания, но горесть утраты вряд ли получится так же замять, не оставив упоминаний. Он наконец уехал. В Питер — город поэзии и русской тоски. Странный выбор для достаточного материалиста Бори. Мел тоже через полгода сюда переехал, а вот Гендос в их городке родном остался «решать незаконченные дела». Легко делать вид, что всё хорошо и не замечать прошлого. Легко абстрагироваться, выселяя из сознания всё лишнее. Так проще живётся. Он уже не проверяет все соцсети Кисы Кислова на наличие изменений, не звонит на его старый номер — потерял надежду услышать на другом конце провода гудки. Через полгода нелёгкой, но уже привычной жизни в большом городе, Боря встретил Алёну. Девушку с тёмными кудрявыми локонами и взбалмошным характером, чарующую его сердце и залечивающую все его душевные боли. Их «роман» едва ли нельзя назвать завидным — всё, как в типичных приторно-любовных мелодрамах.***
***
Боре двадцать пять. Прошло семь лет. Семь грёбаных лет. У Хэнка благополучная семья, работа… Его дочке Василисе скоро исполняется год! Он счастливый муж и отец. Он полностью счастлив. Он забыл его. Воспоминания о нём больше не ощущаются комом в горле, и, кажется, он потерял надежду. Он убеждал себя в этом и в прошлом году, и в позапрошлом, но сейчас он уверен. Он его даже не ждёт. Наверное, встретив его сейчас, им бы даже не удалось нормально поговорить. Столько лет прошло, они давно друг другу не больше, чем знакомые, которые были одноклассниками когда-то в юности. Боре будет нечего сказать ему. Возможно, встретившись в толпе, они и вовсе пройдут друг друга стороной. Не больше, чем бывшие одноклассники. Но почему-то видя на календаре дату «25 октября», по спине всё равно проходит неприятный холодок. Спустя столько лет. Он счастлив жить в приятной семейной идиллии, иметь постоянную размеренную жизнь. Все подростковые мечты о хаотичной и весёлой жизни оставлены далеко в прошлом. Ему это не нужно. Он такое не любит. Алёна такое не любит. Он абсолютно счастлив. Именно поэтому он рвётся с Мелом в родной город по первому зову Гендоса. Что за «важный повод» у друга, что парням нужно всё бросить и срочным образом ехать в этот приморский городок, у Гены выведать так и не удалось, однако ради друга было принято решение ехать, и уже через четыре дня они мирно ехали в плацкарте.***
На кладбище пахло сырой землёй после дождя. Ботинки безнадёжно пачкались. Обстоятельства странные. — Вы же знаете, что у меня батя умер года два назад… — Знаем, Ген, к чему это всё? — разумеется, и Меленин, и Хэнкин знали об этом, да блять, они на похоронах присутствовали, в конце-то концов. Вот только Гена, ведя их куда-то вглубь, пошёл в другую сторону от отцовской могилы. — Бля, чуваки… Я где-то месяц назад случайно вообще увидел… Это пиздец. Просто ебливый пиздец, — в ответ парни промолчали, чуть больше напряглись и остановились рядом с Геной. — Ну… Вот, — Зуев остановился и кивнул на близстоящую, ухоженную могилу рядом с собой, отворачиваясь. Кровь в венах закипела. По всему телу прошёл неприятный озноб, а спина от ужаса покрылась мурашками. Всё тело онемело, а ладони вмиг заледенели. Ноги подкашивались. Выгравированный портрет счастливо улыбался. Больше пяти лет он не видел этой улыбки. «Кислов Иван Евгеньевич» (25.10.2004 – 25.10.2023) Любимый сын, верный друг, надёжный товарищ. Столько ожиданий, столько надежд, ненависти и моментальных прощений. Всё это вмиг разбилось. Сам Хэнк разбился где-то глубоко внутри. Кажется, он даже услышал звук бьющегося стекла под пеленой тишины. Все звуки в момент стали ничем, лишь звон в ушах, моментально заполняющий всё пространство вокруг. Рука в кармане, до боли царапаясь, сжимала цепочку с крышками от жестяных банок, которую Боря почему-то, несмотря на упрёки жены, всё равно носил с собой, по непонятным прежде для себя причинам.***
Он возвращается домой в привычном, но вмиг ставшем чужим обшарпанном плацкарте. Внешне — всё тот же семьянин, сержант полиции Борис Хэнкин, но внутри — разбитый горем семнадцатилетний Хэнк, питающий надежды на возвращение Кисы. Ближе, чем все.«И в пять утра, всю боль в себе растворя, я прощаюсь с тобой навсегда.»