; оксигенация

пиздец смехоуморительно, как оно всё получается. мажется-смазывается, клёпается, отмеряется, устраивается. майлз глядит из-подо лба на вейлона, варясь в несконечных задумительных вопросах; какого хуя. вспышка вспышка бычки, пороховницы, бабочки-траурницы, шелкопряды, боеголовки, ложная слепость ко лжи. грязной, копотной, азотной, спринцованной ты мне нравишься. почему ты мне блядски нравишься, скажешь может. или расскажи о своих чудо-детках, о женитьбе, об элизабет, как давно ты их всех видел живо-живостно, как давно ты с ними говорил, как давно был с ними и при них? их же более нет. где они? вейлонвейлонвейлонвейлон. ебучий вейлон, коего следовало давно и надёжно выслать нахуй, рассветившись средними пальцами (ах, точно, детка, маунт-мэссив с ебучими поехавшими больными разъебал тебе кисточки рук. по фалангам. многое, если уж безуклонно-отчётно, как и полагается репортёру с журналистской профдеформой. врать кому угодно, но не себе) и собачьими ухмылками-развязками, патронно-патроновой горечь-картечью исхребеченной грудной кроны, своим миноносно-снарядным видком. слышишь, парк? пошёл ты нахуй. я тебя ненавижу я отдалбливаю неприязную нелюбовь [ а н т и с и м п а т и ю ] кодическим морзе, ты же прогер, поди дешифруй, отгадай, в какое планетарное место я счастливо тебя шлю-посылаю. это недоброхотство. абулическая отказность, ощерка язвления, кипельской ярости. апшеры — долгородие циников. майлз цинизмом болеет с того самого отправного момента, как выучился алфавиту. мама всегда поговаривала, что улыбаешься ты уёбски. вровёночку недоубитая сволочь. прикройся, с-о-л-н-ы-ш-к-о, никто не обгаживается в протео-спыланном желании видеть твою постную рожу, щербо-ущербную флегму серозного взгляда исподлобья. почему ты не можешь хотя бы попытаться переменить парадигму, векторику икосаэдра в з г л я д о в? что с тобою не так. что с тобою у бедняжки майлза херова идиосинкразия, ха-ха. специфическая сензитивность. вейлон парк при данности выступает как триггер-точка. спусковой крючок. тормозной шпингалет. химический реагент. вегетативный криз. блядов анафилактический шок от инъекции лидокаина при числящейся анамнезисно аллергии-непереносимости. бред отношения. аксоны сосбаивают, передавая импульс-сечение. вейлон хуёво улыбается. как дворняжка. а впрочем, как вам отныне разгибать и сляпывать мускулы в улыбковое изградье после пережитого первородского переполошного ада и ебучего кошмара на улице вязов, хах? в окрестьях обезображенной неофашистской лечебницы остались не только скруточки твоих обрубленных изгорелых пальцев, майлзи. ты едешь башкой по шкале психической вменяемости, катишься катализацией одиозного ужаса, шквалами математических прогрессий, въёбываясь в ментальный абсциссовый тессеракт, обстроеннный тесаками, ёбанной блокадой. склонение к огнищу-огниву делириумского скалярного саспенса. мёркофф добились своего, наверное; волрайдер — это диадема инволюции. волрайдер сверхчеловек, сверхсущество, и избавления от него ты не сыщешь нигде. никогда как и от вейлона парка, медиальной циркуляцией износящегося будто при эпилептической эклампсии изнутриартериально. как это называется, майлз? ментальная кома? или, вернее взначить, коммаскуляция? ахаххахахахаххаха вейлон хуёво улыбается. вейлон зачем-то к тебе тянется. всеми десятью пальцами к твоим восьми. интегрируясь в решето груди — сердечной тампонадой. настигающей ишемией, расхлёстом обрыва миокарда. это всё из-за него. жаль, что наниты обошли его стороной, не выжрали чёртову парковскую душу

— знаешь, вей, я тебя презираю. вейлон знает — знаешь, вей, ты мне пиздецки симпатичен. ты мне нравишься. вейлон не слышит

он пёсьи виляет безматериальным хвостом. он не ищейка, в отличку от тебя. ему сулило быть охранным поводырём, прибитым ржавеющим дохрянным металлом к гниющей осырой будке у ног чёрствого хозяина — именитая, блять, безликастая корпорация, будто поражённая кордицепсом как в той самой охренительной легенде на плейстэйшн 4. смешно грёбаная холивар в гвинее из чертей. щелчок, и ты в больничном захвате. в западне. в ловушке с расстопыренными тут и там клычинными медвежьими капканами. окружно подстерегают из каждой щели бешеные волкособы-волкодавы. степные волчары. т в а р и. виносодержащая восьмипроцентная жестяная банка оледеняет останки пальцев, огревает гортанную полость, проезжаясь по ребристо-плотяной мякоти. прибивается к вискам и лобному расколу_лобсону, опаянным головной болью. винная баночка определяет твой кондоз, вылет из состояния не(со)стояния, словно по зову антигравитационного луча-лазера откуда-нибудь с пожёлтых-изжухлых страничек нередаченого научно-фантастного романа. полёт короткий, приземление фатум-убийственно, гадёно. с вывертью-вывертом кальциточных косточек парк ковыляет по кошеной траектории к тебе, подтаскивая калеченую ногу, и вымучивает лицо на попроще, дабы не выдавать чрезмерию персонно-персонального развала с буксирующей разогнавшийся пульс сонной ведущей артерией, столь чёточно-чётно проступающей по бледнёному кориуму широкой шеи. на самом деле, он сам тебя целует. первый, форпостно, на херовой авиалинии передач хаотичного аншлага, ёбанного бедлама, захвачивающего ваши головы насмертно. посмертно, может быть, тоже. в чём суть, апшер? где твой смысл? в какую канаву он измылся? — извини, — смущённо, робея, уводяще ручную дрожь за спину, отнимаясь от твоих обескровленных губ. немо смакуешь происшедшее в рецепторах нейрональной глии, молча глотаешь скоп микробской слюны, в два шага преодолевая стропную расхиленную дистанцию, не успевшую встать во свои права, и повторяешь. дублицируешь блядский поцелуй взасос. исстанываешь ему в схлещенный рот на фальцетирующем миноре, облизываешь чужие деснёные ямки-ямочки, прихватываешь язык, когда вейлон открывает доступ, прираскрывая губы. и не отстаёт от тебя. влизывается тоже, бегуще, звучаще, радуясь и обгладываясь. охуенно вышло, майлз. кажется, это клинический случай. перевороточка сраного несуществующего стокгольмского синдрома, а? по чьей воле-прихоти ты здесь, придурок? при чьём способствовании ты без пальцев и в выгоренной нервной нитчатке, со смыкающейся конечью психикою, изводимой адскими мразями маунт-мэссив? жертвами и насильниками, всеми вместе взятыми. убийцами и убитыми ими. тут не водится господа-бога. тут не водится нихуя, кроме крамольного кошмара, жесточайших смертей. [ а ты наперерез его отпеваешь, отмаливаешь у тетралионнов бесов-дьяволов. в полуночные изнервные повалы навзничь. широтными меридианами биопсично вспоренной кроны груди, колотой десятирицами пулебоя. а забавно, что в этом земном аду тебе не провели лоботомию, мой дорогой. не успели, скорее всего, да? могли и хотели, но ой и ай. незадачка ] солнцевороты скачиваются-скатываются, сбегают за глаза, слепнущие от излучений. у вейлона во взоре и за ним — метели. кожа сукнистая, омытая кадмиевой багрянью в фибробластах и глобулярных альбуминах. парк, пусть и ненамеренно, нехотя продавливает тебе по проливным гематомам своими целыми пальцами. не будь его, о мёркофф и маунт-мэссив тебе не выдалось бы узнать на своём дрянном веку, по счастью и удаче. но ты неудачлив. ты же, чёрт подери, майлз апшер — цинистский неславный малый. маленькое горе квинтэссенцией в человеческом сосуде, забетонированное и запечатанное. зови меня своей грёбаной горящей помпеей ты вавилон, вейлон тебе суждено пасть в моих глазах камеровый виридон режима ночного видения, гнилопахлая сырость стоялых канализационных вод, утробный вой, жуткие вопли, текливые реки сатурационного кармина, творожный некроз, отслоения разлагающейся мертвеющей кожи, скрипные крики вентелей, ржавых шконок, коллекторов и турбин сил не сгребалось ни на что, каждая фрагмент-нарезка окружающей действительности подначивала злой мозг и мозолила неострый глаз. хотелось забыться. надолго и наглецкой непробудимостью. раствориться в темнючных водах своих же извластных омутов. лимб. вейлон, скажи-ка, ты чувствуешь внутрисознательно то же, что я? сучий лимб, где мы с тобою принуждённо ( и побеждённо ) пропали в грёбаной осаде. поздравляю. назначенное повергает в шок, томительски вальсируя по натянутым стенкам черепной коробёнки системных передач. церебральный саспенс, дисфрактальный хаос, сагиттальная хтонь-хтоника не мандражируй, апшер, оное не поможет. ни на миг. ты бредишь. бредишь эпифизы подрезанных под края фаланг пальцев жгло непощадностью, фантомами неотходимой кошмарящей боли, что катается по пальчикам и их остаткам после произвольной недо-врачевательной экзартикуляции, подобно скейту на рампе. обалденный тимбилдинг: так фортануло набежать на парка в той отдалённой палате, пребывая на стыке жизни_смерти, отключаясь сознательностью всё крепче, дальше, чёртовой побеждённостью. паковым льдом, одиноким и боящимся до обжатых жил. дрейфущим в пустоту указательный правой, безымянный левой, — всё к чёрту. фантомизирует ощущение бывалого пропальчия. ты угадываешь в своих увечьях нечто самовредительное, будто под курсивную диктовку скатали и выкатили гипертрофное изощрение самых больных навязчивых руминаций, аморфно и расшвырно змеящихся в пюрированных мозгах. всё это вышибает пробки

восторжествуй воспой знаменуй злорадствуй а я там постою, в стороне, разомну затёкшие костёнки с суставными шарнирами, потяну связочки-сухожилия, пытанусь выбросить нахуй тебя из дурной головы, едущей к чёртовой маме зигзагами, бесноватыми экспрессионистскими, эксцентричными узорами. как же мне больно. мне с ума снестись как больно, ты слышишь?

у тебя разгоняется синдром солдатского сердца, — как у бедняг из тактического подразделения мёркофф, вот забава, — а ты ведь совершенно не боец, майлзи. кто же ты? слабоумный и отважный? излишне самонадеянный? что ж, расплачивайся по счетам своею жизнью кроваво-кровящих озёрец в маунт-мэссив как скопин тысяч галактик в ланиакее, — невысчетное множество. а вейлон — твоя убегающая звезда, что шрамирует поживно и придавливает дренажно вспомни себя. ты всегда был аутсайдерным. переживи же. людство заматывает со своими окостенными проповедями, тупорожными анахронизмами: "жизнь коротка" и прочим схожим, с чего невысказимо мутит и кривоёбит. майлза тошнит. с доначальских устий жизни и после маунт-мэссивской кровопролитной судной ночи, где линчевали всех и вся. где всех рвало — бидонами смолотых кишков, облезнями мягких тканей, рванью сосудистых сплетий. где у перебитых людей из глазных слизистых лилась гемолакрия, слёзы мешались с текущей из-под глазниц свежей кровью. так мироточат бесоватые иконы. так мироточит устье жизни пациентов на шконках и под ними ( скрюченных в эмбрионовы позы; мамочка, забери меня ) замывает опухолями: неоплазии проращиваются-израстаются, пробиваются сквозь эпидермисные трещины и порезы, вспарывая рыхлятину коростной кожи. злокачка плодит себя сама, как партеногенезом, и это дохуя весело, это дохуя прикольно, умам науки было классно глядеть с высин-высот, обрекая на гибель живое мясо с экзофтальмово выкаченными глазёнками бедных оленят, выбегающих на проезжую часть трассы самой смоляной ноябрьской ночью, когда водитель не видит, не слышит, не чувствует. лес плачуще, но сердобольно-смирённо отдаёт своих деточек на съедение шинам и металлу, скоростной тяге, весу, инерции, к о ш м а р у. ад ведёт к аду это же маунт-мэссив, усекаешь? мультицентрические очаги неоплазм оббивают и вымощают всю больницу. её опухоли инвазивны, инфильтрирующий рост бьёт по матричному иммунитету, расталкивая его защитные клетковые войска, авангард бойких т-киллеров, боже, как всё плачевно. изрушенность не покидает, не выдворяется из полостей организма с концами. в те самые временные отрезки апшера вмазывает как мразь, плюща по полу. он взлезает на стены с неумерным-неусмиримым воем, безутешно хнычет, измазываясь в соплях-слезах-слюнях. на виду у него лишь волдыри оплавленной кожи, сгорающие заживо, могильные рощи, брошенные кладбища, учинённые и затеянные покровительством злодеятельной мёркофф. а ещё обрезанные пальцы-культяпки, ему принадлежащие. смрад крови, пропитывающий собою каждый уголок лечебницы-темницы. цикл кребса наоборот, круговорот кровоналива. распад органики окислением выворачивается в адский театр, цирк на колёсах, гвоздь программы которого — шоу маунт-мэссивских уродов поневоле. по несчастью в такие моменты у майлза нет нихрена, кроме ополовиненной ретроградной амнезии, всеопоясывающей боли в подбрюшье, изжаров ужаса в черепном процессоре, — волрайдер вольно разгуливает. и вейлона. у майлза нет нихрена, кроме велойна. чьи программистские фокусы ни черта не спомогут, хуй он разберётся в твоих разболезных извилинах, ми амор. в своих-то тоже невмочь инородство чуженаправленной нежности напально примиряет с собою ( с волрайдером за спиною, хотелось бы уявить ). парк обходится заботно-ласково, треплет по бурбонно-черничным патлам, защитно водит пальцами по скуловым-челюстным абрисам, заглядывает до упора в твои серо-зелёные глазёшки, улыбаясь сакраментально, до резьбы боли в подвздошине. зрачки содрогаются разноразмерностью_анизокорией; левый шире правого, правый узится-корёжится. майлз смотрит на свои культи и хохочет. раствори в сернокислоте, освободи нанорой борьба убивает на войне невозможен покой война рикошетит напалмом. динамит подрывает, чеки вылетают, патроны въезжают зарядами в катушки изжигаемый тротил флёрит, преобращаясь густотою чада — ты трясёшься, — подмечка. а ты не смотри. наклон головы и засечного-секущего светловзгляда. майлз съёженно затухает под ним. что ты такое, вейлон парк, какого беса после перенесённого твои глаза сияют горно-снежным кварцем, белым нефритом; самым чистым, что только может представать моему взгляду. ты ненормальный. всегда был, до попадания в лапы грязной компании, что всеполно затоплена чужим кармином, фонящим ферритином, металлургией крови. мёркофф стоит на утопленных, зиждется на погребённых волрайдер дышит ей в спину, стремясь аннигилировать в субпустоту. вырвать из человечества, стереть с крыльца науки. позарившись на руки спроектировавшего и воплотившего его. на сотни приложенных рук, участвовавших в возведении мозгожрущего лимба — всё в норме, — кривь нестрессостойкой улыбочки-лыбочки. — нехватка отдыха и сна, наверное. ломография алой ночи разрисовывает гематомы с переломами, сращивающимися неправильно. в напоминание. им не вывести из органов обоняния ебучий возгораемый тринитрофенол. им не вывести себя из запутанных пресумрачных коридоров мерзкой психбольницы на скалистых отшибах округа лейк в колорадо. вам снесло головы, мальчики здесь уже ничего не поделаешь а вейлон не верит и не слушает а вейлон же нихрена не слышит вейлон жадно целует [ снова сам, до одурения неуместно ] — окситоцин взлетает, располоняя акватории кровяного депо. вейлон прикусывает, облизывает, притягивает мягко и сладко, нежит-нежнит, успокаивая. у него широкие экваторы пястей, объёмные сухие ладони, спитанные теплотою. он растаскивает их всюду по апшеровому телу, приподнимая майлза за ягодицы и умещая его в лоне своих раздвинутых для удобства ног. ответ: руки сплетаются округ парковой талии, нежилистая шея выхватывается в оцеловывание, содрывное дыхание пылом прёт в ключичную ямку визави. эффект подвесного моста, вот оно. вы оба его несёте в своих убитых сердцах, вы в пару вынесли натуральный ад. возникшее меж вами на своём месте, необходимо и жаждуемо как никогда. — больно. — мне не продолжать? — парк хмуро щурится. сдвигает кисти рук с ягодиц выше, — на поясницу, к крестцу. апшер усердно мотает головою, протестуя. хмурит брови — не смей свиливать, — горло першит. у майлза будто грёбаная горячка в растоке уязвлённого откровения, он — калёная запредельно августная гроза. — трахни меня, блять, не юли, сколько можно. действительно. вейлон давится слюной, ширя глазные яблоки в потрясении. явно не ослышался, он же имеет дело с майлзом-чёрт его дери-апшером, что сам себе на уме, отрезанный к хренам от мира. разъедающая ацидом колючка. гарь и колонны смога. арктические ледообвалы — паковый лёд — или наоборот, мне неважно, — ухмыляется. кисло. дражайше. изобилуя распаханной болью. он имеет ввиду позицию. словно они не обкусываются на равных, универсально обмениваясь, отдавая и забирая. словно они уже занимались любовью несчётно, жизнями до, в стирающемся прошлом. чувствуя себя и друг друга — мне тоже, — тихо, с придыханием. майлз смотрит упрямо, впиваясь в ядра зрачков своими анизокорийными, медленно елозит задницей недалеко от паховой зоны парка, притираясь вплотную к его изгорячённой жёсткой коже. и вейлон громко выругивается-бранится, задыхаясь от дифферинцировки ушибленной респираторики. они рокируются; майлз взваливает вейлона на свои бёдра, прикладываясь позвоночником о постель, вытягиваясь во весь рост, затягивает свои калеченные-покалеченные ладони к узкому тазу парка, укладывая их на его плотные кальцинированные тазовые косточки. взирает снизу вверх, сглатывает. — безупречно смотришься на мне, — на тяге выдоха, дробью хрипящего-охрипного голоса. парк зажмуривается до дёрганых восьмиугольных звёздочек под веками, притесняется ближе, лезет всюду, докуда имеет шансы достать. ерошный, с глянцевито-маслянистым блеском взора, мелкосошно потрясывающийся, судорожный, — он хватает за все штыри и притаскивает к себе, на себя, тяжит-утягивает, без вариантов и разменов. отход неосуществим попасться на парка изошло скоропально. увлечься, власкаться, ввалиться. частями. дисперсией расщепленного в жаркой точке психической опалищи. мозг укатывается, изъедается насекомыми. норадреналин отхватывает своё, напирая безоступностью — хей, вей, мы же с тобою обвязаны клятвой на крови, буквально, помнишь? — отвязно усмехаешься. ладони с недостающими пальцами обваливаются в вороченный коттон давно неменяной постели. их шустро находят чужие, целопальцевые. симбиоз и билатеральная симметрия. двубокая жуть вейлон отдачно протирается по чужому паху, жмётся, втачивает пальцы в майлзову рассиняченную плоть. он голоден — твоя кровь мне роднее своей, — прямолинейно. хлыстно-хлыстко. ветровал. течение несётся скоропостижно, амперами, джоулями, ваттами пихта вплетается запахом в горькотянучий металл. многогранье ужасов перепроигрыша памятного колотит сотрясающейся крупою мышечных сокращений. кровотрата отливает от лица цинковыми белилами, — апшер смотрится трупно, но и парк не многим лучше. у него когда-то была семья. погибшая конечно, каким мака(б)ром вейлону цели́ться и избавляться ? прогалина поступательно-колебательной мысли, овитая мокрым душистым мхом, ненадолго закрадывается назад, уминаясь. нет ни черта нежнее рук вейлона парка на твоих культях. по черепице твоей градит звездопад. шепчешь в улом его шеи невпопад, зашпиленно-запыханно, мандражируя в иглоколющем мороке, дышащем гибельно, гибелью. метаном. метанолом тебе хана репереживание откупоривается горпотоком, схлещиваясь срывами вниз, раздалбываясь о скалистые угорки. спусковой крючок — всё, что скликивается на ключевые: маунт-мэссив, мёркофф, волрайдер, морфогенетическое кондиционирование и морфогенные тесты, изувеченные кляксы роршаха. роковые эксперименты, безжалостные препараты, ведущие к необратимым изменениям строений клеток и мягких тканей. структура неподвадно нарушается. хостить исчадие геенны, видно, не является тем, о чём повседневно гоняют мечты проонкогены растут как микротрава на плодородных посевах, забивая сосудные склянки чёрноземлистыми тромбозами у майлза плывёт перед оптической плашкой, поле обмыливает, конечности подсекает сшибом расхреновленной симпатической. вегетативность представляет собою овощных нелюдей из ёбанного дурдома, и оного не измыть из себя вон. а мучителей простить невозможно, даже при условии, что они пребывали не в себе. верхи — чудища, что руками больных наворотили н е и з л е ч и м о г о. первыми протопами руки были их, начавшие хирургировать. потом всё понеслось локомотивами. пережить. перебраться. вылезти. сбежать. не потерять рассудок безвозвратимо. реализуемо ли? дистресс патернализирует соматоформное расстройство в недрах вейлонового исщербленного разума, стёсывая трезвомыслие как выстрелами из автоматской штурмовой деточки м4 грёбаных спецназовцев грёбаной корпорации. обрывом, обвалом, обстрелом, обжаром. нанитный техноужас мышится, расползается паразитами, морионовыми муравьями. у нанороя нет маршрутов и альтернативных алгоритмов, он заточен под одно — сверхмассивная аннигиляция всего сущего; это неостановимая машина смерти, оружие массового поражения. живущая в деминерализованных митохондриях несчастного майлза апшера. подчиняющая органику себе каково тебе, парк, знать, что не без твоей помощи родилось чудовище иного вида, способное истереть жалёхонький и ниочёмный род хомо сапиенс в порошочек и пылищу? майлз красивый. везде. вверху, внизу, срединно. у него даже причинное место идеально, его член охуенно ровно ложится в целую ладонь. и обтекается-сочится, плавится, когда пятерня пальцев зажимает отзывчивую кожу, исколенную нервными окончаниями. майлз крышесносный, ты удостоверяешься самостоятельно, но не без приклада его обезображенной ручонки. он не утрачивает ни унции в цинизме и юморе по происшествию. отрезвляется, даёт себе по ебалу [ментально и нет], зарывается внутрь чертогов своей бешеной тьмы, сидящей на поводке в электроошейнике. он поднимает на тебя голос ( когда срывается с окраев пропасти, уже вне мощи удержать себя ), но не верхние конечности. он ведь не монстр майлз по-настоящему хороший экстремум чувств_а возрастает с грёбаный зиккурат, ратушу, радиовышку. что будешь делать, вей-вей? промедлёнки грозят беспорядками видоизменённый углерод корчащегося в муках подсознания, корябающего гнилыми мухами и личинами подгорелые подкорки. всё — больная дроблистая фантазия, истасканная по частям света. сюр-театр. дю солей, блять, ебись он в рот.

фрик-шоу фрик-шоу фрик-шоу фрик-шоу майлз детка тебе не оправиться вейлону как видится знаешь ли тоже вы взаперти вдвоём и куда отныне деваться?

куда б е ж а т ь ?

инферно горящей больницы преследует не только адскими сновидениями, оно засело копотью в донцах ваших лёгких, обеззаразило и обезвредило гарью всё анаэробное, органоидное. как славно страх стискивает. — сильнее. он не смотрит в глаза. лишь просит [или требует, тут не понять]. убегает от своей убегающей же звёздочки-беглянки, ломая несвершившийся коннект зрения. ударно-убойные волны парка умертвляющи. истребительны. два члена в две руки. вы словно месите глиняный горшочек в гончарной, господи, блять. и майлз сокрушается над хтонью этого увеселительного дерьма. тут проще сторчаться под пав, чем криводушить, выставляя себя ложностью пыщенного героизма. пережить подобное неосуществимо, вам с вейлоном предрешённый пиздец, оно очевидно. так оторвись же напоследок, отпусти себя вниз по громотечению со скалы радиоактивным водопадом, облучённым теми же мёркофф, набившимися бельмом в заглазье б е з н а д ё ж н о запахивает метан/ол/ом, — воспоминания кругоходом по стереокино мягкие стены палат, смирительные рубашки, карательная психиатрия, психушки закрытого типа. патогенез архаично-анафемского дерьма инфракрасные лучи камеры запечатлевают фиброгрязь изуверченного реализма. камерный дисплей истреснут паутинной сеточкою, стеклянное крошево режет по рисунку пальчиковых отпечатков, вталкиваясь микроболью. рванина фотолент — память. искорченная, раздербаненная, опылённая нанороем как визуальным снегом. небосклон обрушается, падает вам на неотсечённые башни_[башенки-близнецы, пережившие одно на двоих]. наниты необычайно молчаливы, волрайдер хранит сраный обет немости на ментальной присяге, будто не он был серийным убийцей. но волрайдер — существо трансцендентное. он бездвижно посапывает нанооблаком на плечевой ширине майлза, как страж, знающий, что его опасаются похуже конца всего живого флэшбеками кроет и накраивает так, будто вы прошли через пустыни ирака в очагах военных действий вслепую, нечаянностью-заблудшестью, ненамеренным стечением глупых обстоятельств, что на каталажке привезли прямым шоссе к эшафоту. shit happens выдыхай, майлз вдыхай, вейлон сбор разведданных ставит де-факто мятеж. кто бы мог угадать/ся? аварийное состояние подножного здания передаётся воздушно-капельным путём, наводняя вас двоих — порознь — инфернальным саспенсом. но скачете отдельно серыми зайками по обрубинам и обвалам вы недолго, сталкиваетесь нос к носу на заре этой закатывающейся солнечным диском преисподней. кто бы представил, что в скором наступающем столкнётесь ещё и губами. непринципиально, головы-то укатываются в и р а к. в пустыни. под гильотины и правительственно-военные тайны. под конфликты. забавно механика захвата; узловатые пальцы смыкают плоть кольцами. крайнюю — оттягивают, втираясь ближе, кольче, острее. у вейлона глаза на мокром месте, переблёскивают жемчужинками в полулунии, молча тушуются с ним вместе. апшер наблюдает заворожённо, затянуто, заобрамлённо. вязко-увязисто глотает, срываясь с темпа к хуям (ха-ха). громко респирирует открытой доверчиво глоткою. лижется как псина, подражая вейлонским собачьим замашкам-повадкам. — почему ты так смотришь? — парк задыхается. стягивает пальцы к культям, прикасаясь трогательно-мягко. слёзно. крушительно. — потому что ты идиот, — майлз едва осанится, жалея свой шейный кифоз, и улыбается оскольчато-бризантно, как помпейными разрывами от гаубицы. — прекрасный идиот. потому что мы связаны (мы когерентны, на языке физики) в подвале ёбанного диспансера. электрошоковыми прутьями, мёртвыми петлями потому что мы с тобою, вей-вей, два божьих потерянных по дороге агнца. понимаешь? — сердце заходится. — не у тебя одного. вьюнные тёмные пряди майлза уводит со лба в охлаждающейся испарине неузнаваемая трога. пальцы сдвигаются к подбородку в жёсткой кольной щетине, тянут выше. посмотри на меня — нравятся твои глаза, — парк разглядывает напропалую, удушаясь в неотстающих фрикциях, теряясь в событии. сипит с непривычки. — ты неумёха в комплиментах, — поддавкой-поддёвкой перекрывая затронутость. майлз вскипает в ощущениях перегруженной сенсорной системы. психический многокрошный раскол ступает спереди, всему и на всё пролупляя свои условия. парк глотает апшерово дыхание, приминает подушечки пальцев теснёнкою, играясь с чужими культями в блядскую перетянь каната, несерьёзную борьбу за первенство. — стоило сказать: нравится твой член? псина. ухмылка выводится в эхо, в рикошеты, в дубли на майлзовом лице — а тебе нравится? — апшер перехватывает. и вербально, и нет, — подуводит парковы пальчишки, ласкает интимную плоть, не выращивая грубости темпа. всё до боли нежное. неспешное и скрупулёзное — да, — выдыхает. жарко, — нравится. не представляешь, как же охренительно нравится. вейлон убирает руки, когда майлз изумлённо ушибается, порывая ритм. они останавливаются и молчат — чёрт тебя дери, парк, — парень качает своей контуженной головою без тени улыбки-ухмылки-усмешки на лицевине. вей возвращает ладони. улыбается. посмеивается. дышит горячечно майлзу в напряжённую шею волрайдер затаивается диким зверьём в чащобах могучего леса, городящего маунт-мэссив. волосы вейлона отдают пихтой и лиственницей майлз окрывает свинцованные веки. в инвентаре только измождение. и вейлон, не менее остоебавшийся. впечатление, будто пробежать кросс в тридцать километров было бы легче. горе манифестирует не сразу. ты не можешь осознать и прощупать устойку безопасности. ты раскачиваешься на бумажном кораблике в тихоатлантике ураганистой ночью. ты не умеешь плавать. тонешь тонешь тонешь захлёбываешься кричишь-горлопанишь молишь зовёшь сдаёшься уходишь на дно ночной кошмар съедает заживо. но вейлон парк спасательски протягивает свою долбанную ладошку помощи взирает востолько молебно-виновато, что буровой установкой начинает крутить вестибулярку. скручивать кишечные тропы. прекрати. перестань же со мною с волрайдером за спиною, ты как у христа за пазухою, тебе нечего бояться. кроме меня самого, разве что. однако. я не подумываю мстить. не за что солдатики пали штабелями, дурных людишек растесало внутренностями по четырёхмерным пространствам. ты тоскуешь по былой жизни, майлз знает. вызревает самое таённое и негодное, пляшет чертягой по печени, отбивает чечётку стругими каблучьями теснёных танцевальных туфель. ты скучаешь по эл и детям, сгнивающим шестью футами под г р я з н о з ё м о м, под вылитыми крестами, монолитою плит. автокатастрофа. нелепица. так жалко, вейлон элизабет была великолепной женщиной не дай мне выжить из ума господи я медленно умираю мозговичное затупение — так это ощущается. извилины вмиг пустеют, изрешёчиваются (подобствуя заколоченным-забитым оконным съёмам-выемам зловредной психушки), проедаются чёрной чумою. реальность идёт помехами-кляксами, роршах нервно курит в сторонке. реальность не щупается, она проедается молью посттравма, статичный полный дистресс, глодающий каждую организмовую клеточку и подслоечку. кортизол вас убивает, мой дорогой. кортизол травит, захватывая всецелостный контроль над х о с т о м. волрайдер монополизирует. кишит чернью, сажей наноботов мёркофф — ёбанный артполк, до зубов заряженный стволами и снарядкой. а мысли под половицами изуродованных мозгов вейлона и майлза — роты непереносимой-непереживаемой боли, от которой не существует избавки; стяга удавки с переизогнутых неестественными углами шей. вечный пожар вечной боли. вечное утомление. истечение-истекание кровью под жестокостью мирового покрова в огневых взводах обмокни меня в ледяные воды я не могу так больше я не могу так — парк, — взывает апшер. так бы — похуистично — он взывал бы и к богу, если бы имел под грудью теплющуюся веру, а не техногенный нанорой. — да? — ты сосёшь, — майлз дьяволико улыбается, сплывая в кривушную ухмылку врастяпь. второй парниша не оскорбляется, не дивится, не давится, — двигает бровью, разворачивается полубоком, втирается синью очей выжидательно-подстёгивающе, ведёт плечами, словно состряхиваясь от настилочки бывшей оцепени. это ребячество в майлзе. ребячество, укрывающее неутихаемый испуг, проштамповавший нейронные склочки бесструктурица волрайдера мерно парит, задымляясь. — у тебя? ещё не доводилось попробовать, — шутит играючи, подтягиваясь к закинутой майлзом наживе. правильно, ведь хоррорное дерьмо не дремлет. чем ещё вам покрываться, чем спасаться. а зараза берёт во владения всё больше просторов, застилаясь многогектарными долинами. будто плодонос чёртового родимого пятна под лопаткою, что спало десятками лет, и вдруг активизировалось, представ ликом злокачественного новообразования. поздоровайся с меланомой, ты подыхаешь от родинки на спине. ощущается это так, как если бы в зоне высокой радиоактивности, непригодной к жизни, ты ненароком оцарапал голень, и через мелкий разрез просочилась дрянь, медленно, но верно истравляющая радиоизотопами по выходке-выверке. классно? да охуительно. что ты забыл в адской земле, куда не пристало ступать человеку в своём уме? ты без противогаза. без экипировки. у тебя на руках ни одной масти. ни одной карты в принципе. ты и себя в них взять-уложить не можешь хотелось бы дать ответ парень, приславший весть, непроложно винит себя, и только лишь. ты его отговариваешь, переубеждаешь, пытаешься, стаскиваешь с гадёжа [и галдежа] пустомыслия, тычащегося в один прицел, ебущегося туда без остановки, без сути, без замысла, с нихуя в забрючном кармане. нет счастливого клевера. ни билетика, ни амулета — заткнись, — вздох. — то был мой выбор. я решил притащиться на рожон, никто не принуждал. и артикулирует майлз сурово. неотступающе. с заедкой шипливых согласных, со своим неправильным прикусом. — хочешь нарваться, мишка? так? мишкой (как и псиной) майлз прозывает не с ничего; у него же ассоциативное, чёрт его, мышление. карт-бланш на выходки-выкидки шалопайской мысли. а ещё вей обнимается мишково, грубасто-охаписто, вразвалку, горячо. — может и да, — неряшная подзуживающая полуулыбка. — смотря на что. крики, оры, вопли. оголтелые. изорванно-израненные. безвыходные. контрольный пункт не стихает, коль в размолотых рёбрах перерастает в хирургический экстрим без анестезии, с открытыми глазами, открытым сознанием, пока над тобою магичат с секаторами и бензопилами в ручной хватке. ланцеты острейшие. реальность плывёт бензиновыми лужами событие, несовместимое с трезвой картиною сущего, вы надраны? прокапаться бы. встать на ноги и на них удержаться, сдержать себя блять блять блять блять прошу, хватит пули неверные. щитов нет. шаттлы спасения затеряны задыхайся спасайся задыхайся спасайся задыхайся спасайся ................... они оба никогда не высыпаются. майлзу откровенно говёнее на самоощущение, он вечновялый, а оттого угрюмый и сопатый. вейлон находит его милым. злющим, саркастичным, но милым. держит под руки, даётся поддерживать сам. грёбаная божья длань не заштопает свыше двадцати всаженных выше апшерного корпуса патронов, разбросом вколотившихся даже в череп. две пули. одна проколола едва ниже правого виска. вторая сошла вылетом в щёку слева, поцеловав парнишку. и что же делать? зачем вам жить? майлза вырубает под грудой типичных нейролептиков на двадцать часов плотного сна, который ты остаёшься бдить-охранять. после сменяете друг друга, пока он не утягивает тебя с собою в кровать при выказанной ему просьбе об объятиях, и сетует, что без твоих рук ему херово. что тоже хочет обниматься, как бы по-дурацки то ни вызвучивалось с его уст — я знаю, почему ты практически каждый раз сначала вопрошаешь, можешь ли прикоснуться ко мне, но, — парень сбивается. губной краешек истерично вздёргивается. — всё в порядке. обними меня. вейлона парализует на месте. с лечебницы его растерзывает сраная, бьющая экстатическим ключом, мысль-живодёрка: "вот бы ёбанные колизейные астероиды расколотили землю в пух и прах, когда вы уже свалитесь, я не могу". мы не можем сердце отнимается; гематокрит полон скорби майлз медленный по статике и статистике, но затупленного упорства ему не занимать. жёсткосердие обменивает фазы, купает в субтилии, изливающемся с водонапора. он очень красиво улыбается, до сноса чёртовой башки как круто и небанальски вы перепрыгиваете ( прям как по ушибам и обрухе одноимённого госпиталя, населённого полками кровопийц ) с первоактов: "блять, я втащу тебе по почкам, если сейчас же не запаяешься, все мои беды от тебя" к разыгрываемому интермеццо, что какого-то беса растянулось на неоттяжку погромного времени: "не смей отпускать мою руку. слышишь? не смей". болезнетворный психотдел отпечатывается. неклассно чреватит, и вот ты остаёшься беспамятно угибаться в панических атаках, коим нет перебоя. отбоя-отбойности, в общем-то, тоже. у вейлона такая испытуемо повинная рожа, что неодолимостью рвёт обхаркаться нахуй. когда там уже долбанный занавес, "мы закрываемся, нас всех тошнит"? майлз много посылает. на все четыре стороны. ярится, ёршится, дёргается, ёрзает. не из-за неусидчивости ( оной в жизнь не отличался ), из-за посттравматического-стрессового. не было надежды, были лишь сомнения. были лишь травмы у майлза расшатаны погоревшие нервы. у майлза свыше двадцати огнестрельных прорубин-прорубей разметательством по телу, эпицентром — в груди. у майлза непрестанная вереница ночных кошмаров [ альбтраумы в покровительстве в а л ь р и д е р а ], на мегатонны почерневший истерийный юмор, неизводимые темнючные мешки-балдахины под глазницами, железодефицитарная анемия средней тяжести, посттравматическое-стрессовое в исхуяренной черепушке, помершая полугодием ранее под автомобильными колёсами-шинами любимая (и любящая) собачка и вейлон парк у вейлона неправильно сросшийся открытый перелом голени. у вейлона ножевое ранение в брюхе, пошедшее уродскостью шрамации. у вейлона исполовиненная амнезия (заморозка двадцать пятых кадров в диапроекторе), дающая о себе знать краткосрочностью периодов-сегментаций. гипнотичный взгляд битой собаки, аэропсия, маунт-мэссивская [ подобная апшеровой ] посттравма, погибшая несчастностью случая семья, сбоящая цнс, выдающая спазмированные судороги ноющих нервных концов и майлз апшер, по его вине угодивший на плаху майлз апшер, улыбающийся сотней солнечных протуберанцев по изжитому вяжущему-связывающему саспенсу экспериментальной крытой психбольницы. самый прекрасный чудо-мальчик, лишившийся половины чистого рассудка, двух пальцев и человечной органики — на шестьдесят с лишним процентов. самый хороший. почти, блять, святой. полумёртвый, полуживой. вейлону горько. вейлону хуёво, и вейлон хуёво лыблется ответно-адресатно, сгорая беленью в очагах под очами человека-солнца их отделяют дюймы футы дециметры ярды гектары аршины их отделяют бедные нелюди маунт-мэссив, пытавшие на своих шкурах негуманное, гипергнётное, выводящее из рамок ума обречённые. отчаянные. униженные. резаные и зашиваемые безысходными круговертями, тысячью изново поступающих очередей. в чьих радужках и аурах не читается нихрена. чьи тела — переполоманные куклы. приговор, вынесенный произносом в больничный интерком. аварийка не схлынывает. здесь несёт хосписом. приборами санобработки, ручьями крови, копотью, смогом. смертью. периферия зрения — зазоры шкафчиков, где ты играешь в прятки с бугаем и иными психоубийцами. небывалое облегчение пытается-испытывается в момент встречи с вейлоном, в действительности. с тем, кто ещё понимает — отсюда нужно бежать сломя голову, надо спасаться, пока целы (или не очень) ноги. плевать на его личность, расчухать всё выйдет позже, целевая черта на повестье — вылезти из альбтраума и глаза у него — изразбитые куски бутылочного (бутилированного) стекла на бугристом асфальте во мшелом сумрачье, освещаемые краеугольно-краеугольчато падающим жёлтым светилом проржавого фонаря на приулочках маунт-мэссив переклик. тебя оборачивает. стены лечебницы сменяются на квартирные. — ты же любишь кофе, — в целёхоньких ручонках вея фарфор кружки, исходящий паровой горячью. запах характерный, манящий. успокаивающий. как и сам парень

у майлза критерии.

у вейлона коды.

— спасибо, — киваешь. вытягиваешь увечные ручонки. парк за них перехватывает, отставляя кружку на прикроватную тумбу, и молниеносно вцеловывается между фалангами. целует обрубы. смаргивает влагу. ты гладишь его по волосам, вхватываешься за талию, лижешь в сомкнутый губной бутон. кофейный. сладкий. вы учитесь убегать с первых лет жизни, только вставая на корявые и недержащие ноги, приудерживаясь за близстоящие предметы интерьера как за поручни, как за крючки в общественных транспортах, пока жизнь круто сворачивает на поворотах и несётся препущением допустимости миль. майлзу легко удавалось сбегать из материнского дома (лона), вейлон пытался ныкаться по всем домашним закромам от тупорогой отчей руки. от сатаны во плоти. маунт-мэссив обличает призрачье прошлого жизненного пути, бередя незажитые раны воострыми лезвиями разделочных ножей, дубасит по почкам и печени, бьёт в лица устрельно-стремимо сносит как атлантический тайфун. выносит из ума вон. лыбь главных ворот больницы — серповидная, от неё не по себе. ты мало что упоминаешь. выстраиваешь чернильным рядом в линованное застрочье ежедневника, подаренного веем : психологическая амнезия, сонные параличи, триггеры, бушующий кортизол, дикая тревожная настороженность, заводимая диссоциация, парасуицидальность, крайняя замкнутость, флэшбеки, флэшбеки, флэшбеки, флэшбеки. голоса внутри головы, переходящие на писк альтино. вейлон — кутёнок. у вейлона широченные ладные ладони. ухающее сердце в саже и выточка гримасы несостирываемой боли размером с земной геоид. легче пешкодралом дойти до ирреального конца земли, чем отмыться от невыносимости. параграфы мёркоффской геенны напещряют сосуды, обжимают тонкость стенок тромбоцитами, извращаются осатанело. что на кону? жизни? в них нет ни гарпуна сути, продырявливающего поджелудку это заливы-ливни. это сплин языки костенеют, не воротятся. жизнь наворачивается легковушкой, столкнувшейся с вольфрамовой фурой на трассе, — в металлово мясо, в штыри. кислород запитан озоном, окоченения столбом на месте стоят дорого. тебе бы идти. тебе бы бежать. дышать невозможно, дышать тяго-тягостно, правый бок застёгивается острящими стрелами укрыться негде, прибиться некуда у вейлона один только майлз у майлза вейлон и волрайдер и больше ничего парк молвит так тихо: — поплачь, пожалуйста. отпусти себя. нам это нужно, солнышко. (( — я чувствую себя так, как если бы застрял в пустынной комнате ожидания в отделении реанимации, где мигают надтреснутые люминесцентные лампы, ослепляющие и оглушающие. реанимируют, в это время, меня самого. )) (( — иными словами, я себя не чувствую. я не чувствую себя. )) вейлон — маскированная гидра. вейлон пахнет обожжённой полынью и гречишным мёдом; майлза тошнит, майлз утрачивает сон. сохранность черепицы черепушки, свои хреновы пальцы, яркость цветоналива телесного кориума, психические фрагменты. парк мило заулыбливается, пёсьи-собачьи, нагой кутёнок с вывернутой ногою и встреленной брюшиной. с компрессией башки. антисанитарийный ужас пеленает собою медная кровь издаёт чад зловещий и зловонный: аромат надгорного ада в округе лейк. как вырваться из кошмара, когда ты не включаешься, кошмар ли это? наяву. обшитый белыми нитями-нитками это тебе не нуарный детектив, главным персонажем которого ты себя навоображал, когда бездумно попёрся по первозовности расследовать хуй пойми что; это грязь бытия. роковая. безмозглая. бузотёрящая коллоидный морион нанитового роя свербел сипло, с глушёным брязгом. он и орудие поражения, и сдерживающий фактор-барьер. он убивал целенаправленно, всех встающих на пути, преграждающих дорогу и наводящих на него прицелы. он прочёсывал и выявлял, уничтожал в секунды, покуда его перестреливали, — без толку, безудачно. циферблатник помирающей камеры-героини издаёт сбитые настройки, бежит цифрами в никуда, в числа фибоначчи, закручиваясь в инфинити. рябь вседает в зрительное поле (полуживой надежды). майлз нихуя не ощущает. у майлза в голове вейлоновы ладони и ёбанные пятнашки маунт-мэссивских ребусов-угадаек, что тебе необходимо разрешить в бою за жизнь. за смерть и всё остальное жжёная умбра головоломно застилает мышление, добивочно-добивательно швыряет об стены, волрайдер злится, волрайдер не в себе картотека памяти жёсткого диска разламывается на два куска в призрачных наноруках. волрайдер не трогает вейлона ; звезда-беглянка коллапсирует в искривлении тёмной материи межзвёздного пространства. вейлон хуёво улыбается. но тебе, отчего-то, нравится.