***
Заварив кофе, Като сел за стол, стараясь сосредоточиться на работе и отвлечься от Товы. Что было, конечно, проблематично, поскольку расследование непосредственно касалось его. Като снял фото Товы с доски, повертел в руках, собрался было вернуть на место, но вдруг заметил фото Фудзиеды и передумал. Пришпилив их теперь рядом, Като достал блокнот и начал писать. Шрамы. Секс. Кролик. Като знал многое и о прошлом Товы, и о прошлом Фудзиеды — их сходство не могло не впечатлять. Това не помнил своего прошлого, Фудзиеда же жил так, словно его жизнь началась в университете. Това казался безбашенным и аморальным до мозга костей, Фудзиеда был настолько же вьедлив, логичен и нравственен. Но и то, и другое было лишь одной стороной каждого из них… Като зарылся в свои записи о Фудзиеде. Он начал собирать это досье, как только впервые столкнулся с Фудзиедой в офисе Тооно. Потрясающее по-своему совпадение: государственный обвинитель и полицейский следователь, оба в офисе якудза и не с обыском. Като знал, почему оказался там, где оказался, но что искал Фудзиеда на этой стороне? «Семья,» — написал Като, думая о собственных мотивах, и нахмурился, но зачеркивать не стал, зато приписал ниже «Эйфория». Место, о котором Фудзиеда собирал информацию. По возрасту он вполне мог быть одним из детей, что держали там… Он был всего чуть старше Товы. Мог ли он выжить, после того, как Рюдзиро велел все зачистить? Те, кто считался персоналом и был довольно близок к верхушке, да… Но пятнадцатилетий пацан, который был товаром? «Семья», — снова увидел Като. Фудзиеда унес кролика. Доктор сказал, что на нем было имя девочки. Имя девочки. Като охватил азарт, он схватил телефон, торопливо набирая номер. — Хех, — отозвался на звонок Кобаякава. — Ты чего это? — Давай обменяемся вопросами? Кобаякава рассмеялся, Като знал — он не откажется, просто из любви к самой этой их игре. — Ну… Мне кажется, у тебя мало что интересного есть сейчас. — Тогда я начну, — отозвался Като. — Как раньше звали Фудзиеду? — А зачем тебе? — Это твой вопрос? — уточнил Като. — Нет, — поразмыслив, ответил Эйджи. — Я задам свой, когда найду ответ на твой. Он бросил трубку, а Като, довольный, откинулся на стуле. Ему в общем-то не особенно был нужен ответ, он был почти уверен.***
Това не сумел добраться до Фудзиеды. Ожидание не принесло ничего, кроме разочарования и прискорбного факта окончания сигарет. Това подкатил к секретарше, и та попробовала позвонить Фудзиеде по домашнему телефону, но не дозвонилась, а вышколена была достаточно, чтобы несмотря на искреннее желание помочь, не дать Тове личный телефон своего босса. Това не очень-то настаивал, но неудача выбила его из колеи. Еще недавно в студии, пока они с Таку говорили, Това и правда чувствовал себя почти в порядке, довольно решительно настроенным и даже уверенным. Но сейчас он вдруг проваливался в одиночество. Словно он остался один в мире. Мир был полон звуков, и это мешало сойти с ума, но не позволяло остановить внезапное падение. Това старался. Он даже вернулся в клинику, но и там остался один. Таку был загружен работой, а Рей сегодня помогал ему. Това подумал внезапно и о Като — о том, что тот, может, и знает его телефон, но вот своего ему не оставил. Това терял факты. Он точно помнил, что Таку назвал ему имя девочки, но оно исчезло, снова выпало из памяти, а лицо ее так и не пришло. Пытаясь отвлечься, Това попробовал рисовать. Он хотел так вытащить ее лицо из глубины подсознания, воскрешая память. Словно с ней можно было обойтись также, как с чувствами. Выпустить на холст, изобразить и так выразить, оглядеть и понять. Из-под руки один за другим выходили скетчи… не сестры — девочки с кроликом. Ее силуэты. Това помнил, как она сидит, как стоит, как взмахивает рукой в приветственном жесте, как отворачивается… в деталях и даже в цвете. Но у девочки все еще не было лица. И это мучало, как и невозможность вспомнить ничего из того, что Това знал о себе теперь. Эта безысходность привела Тову к Сакаки в офис. Дело было не в доверии, просто Сакаки один демонстрировал необычную готовность говорить с Товой о прошлом. Когда Това вошел в его кабинет, Сакаки, казалось, обрадовался. Това решил начать с самого простого и заговорил о Фудзиеде. Эта тема Сакаки не понравилась совершенно, он посуровел, его кустистые брови сошлись над переносицей, а лицо стало почти брезгливым, но аура не особенно изменилась, лишь чуть потемнела. — Забудь о нем. Этот его образ чистенького адвоката — фикция. Все в Шинкоми, кто хоть немного в теме, знают, с чего он начал. Шлюха с самых низов, — Сакаки брезгливо скривился. — Если бы в какой-то момент одна богачка не подобрала его на улице, там бы и остался. Он брал любые заказы. Я увольняю его, а тебе не о чем с ним говорить, Това. Все что ты хочешь, можешь узнать у меня — я всегда к твоим услугам. Това выделил лишь предпоследнюю его фразу, Сакаки так настаивал на том, что не стоит искать встречи с Фудзиедой, что Това лишь уверился в необходимости с ним поговорить. Остальные слова Сакаки нисколько не разочаровали Тову в Фудзиеде, скорее наоборот, его образ в голове стал ярче, а человек, который сумел так подняться, заслуживал не презрения, а… Уважения? То, что было дальше, Това помнил смутно. Оно смазывалось и плыло, собираясь в концентрированные цветные пятна. Фразы Сакаки имели цвет, и Това теперь помнил скорее его, чем смысл слов. Первым ярким пятном стали глаза Сакаки — он вглядывался в Тову так пристально, что любой бы догадался — Сакаки чего-то ждет. Но Това не знал, чего. Вторым — его вопрос: — Мне кажется, или ты немного вспоминаешь ее? Това не мог припомнить своего ответа, только вялые попытки угадать Сакаки. — Я покажу тебе ее, — Сакаки, неожиданно воодушевленный, достал фото из ящика стола. Грудь Товы сжалась в болезненной тревоге, по телу расползалась дрожь. Третье пятно — лицо его матери. Това смотрел и… знакомился с ней. Он не знал этой женщины, но с трудом сумел устоять на ногах, головокружение настигло его внезапно. — Майя, — голос Сакаки звенел в голове, не оставляя места ничему другому: — Она была удивительной женщиной, необыкновенной. Божественной. Такой умной, она летала так высоко. Това молчал, уже не в силах собрать рассказ Таку и то, что говорил Сакаки в единое целое. — Она была с характером. И с притязаниями. Без нее все уже не так. Твоя мать, — Сакаки говорил теперь со странным придыханием, — была хозяйкой лучшего в Шинкоми заведения, изысканного, как она сама… Эта вспышка, четвертая: ярко-красная, кровавая клякса легла на лицо, закрывая обзор и мешая дышать. — Эйфория, — прошептал Това. — Ты вспомнил? — воскликнул Сакаки. — Вы с ней… так похожи, ты выбрал тоже имя… Това помнил, как сжал виски, понимая, что сейчас снова потеряет сознание. Он поймал этот момент, не собираясь падать у Сакаки на глазах, и сел на диван, роняя голову между коленей. «Ты не хочешь этого знать,» — сдавленно прошептал кто-то в самое ухо, и Това впервые почти согласился с этим голосом. Он хотел возразить Сакаки: «Нет. Это просто слово на часах. Оно понравилось Рею.» Но знал, что это не так, и лишь опустил голову ниже, впиваясь ногтями в колени. Тову странно вело, он поднялся, но все еще плыл в красноватом тумане, уже почти механически переставляя ноги, цепляясь за привычную обстановку. Он вернулся к себе, все еще сжимая фотокарточку в руке. Сакаки раздобрился настолько, что позволил Тове забрать снимок. Но мозг отказывался складывать из разрозненных деталей целую картинку, также как отказывался помнить женщину с фотографии. Но от ее улыбки мутило. «Все в порядке,» — Тове на секунду показалось, что он видит, как шевелятся ее губы. Он добрался до туалета, а когда приступ тошноты закончился, поднялся, держась за раковину, и вдруг узнал ее. Оказывается, он видел ее постоянно. Это ее тонкие филигранные черты изо дня в день глядели на него из зеркала. Один ее взгляд оказался способен выбить из Товы дух, опустошая легкие. Това разбил это лицо — ее лицо. Оно рассыпалось на множество осколков и отражений — ее стало только больше. Она все еще улыбалась, глядя на Тову из раковины и из-под ноги, десятком ошалелых глаз — с каждого кусочка треснувшего зеркала. Това ломал стекло, как шоколад, измазывая его кровью, рассыпая по полу красные ягоды капель, а потом он сбежал. От нее. Или просто… Това знал, чего хочет, и искал. Ему нужно было встряхнуться, очнуться, почувствовать и прийти в себя. Он не был той женщиной, что увидел в зеркале. Ему требовалось доказать это и ей, и себе. А чтобы почувствовать себя нужна была разрядка. А значит, боль… Боль была поразительно желанной, именно она всегда заводила. Заполняла собой жажду, и перед глазами высверкивали невозможно яркие, восхитительные, пусть и полу-безумные картины. Пока боль была, пока по коже расползались новые шрамы, Това тоже был. Шрамы его от нее отличали. Това, в общем-то, не считал людей злодеями, вообще не мерил их такой иллюзорной меркой. Люди были в большинстве своем обычными. И хотели многого. Това будил в них то, что спит: то, что хранилось на чердаках и в подвалах души, запертое в дальнем углу, засунутое на самое дно, придавленное к нему камнями — и выпускал на свет, позволяя всему этому быть, будто не существовало никаких границ и запретов. Чем больше они себе позволяли, тем сильнее Тову трясло от возбуждения и зашкаливало в эйфории. Оргазм был лишь слабой тенью этих чувств. Модели Товы были его соавторами в полной мере этого слова. Това рисовал их. Его заслуга была не в том, чтобы превращать холст в отражение их души, но в том, что он давал своим моделям то, чего они хотели больше всего. В этом и было особое удовольствие для самого Товы. Он мог исполнить любой их каприз, отдавая им свое тело в безграничное пользование. И «безграничное» в его случае не было эвфемизмом. Они могли бы его убить, но Това не боялся, а фантазия у людей была небогатой. Они истощались раньше, чем Това мог почувствовать себя полностью удовлетворенным. А вот он удовлетворял их совершенно и терял интерес, когда их гнев выходил. Большинство людей вне гнева оказывались пусты. Почти все сдерживаемые желания в той или иной степени касались именно его. Сейчас Това искал драки и находил ее так легко. В Шинкоми не было каких-то очевидных законов и правил, только полная свобода. Люди захлебывались ей и тонули, кто в восторге, кто в ужасе. И не было ничего, что могло бы остановить встречающихся Тове горячих парней от того, чтобы показать себя. Това нарывался, раззадоривая их на самом деле, приглашая. Това дрался. Это было хорошо, но все еще не то и не так, все еще мало. Его противники не выходили из берегов, никто из них не хотел убить Тову, и это не позволяло остановиться в поиске. Това не хотел довольствоваться жалким суррогатом драйва. Он хотел сыграть в игру, в которой он или его. И за это удовольствие Това готов был проиграть в самом конце. Этот мужик был третьим на его пути и прекрасно отвечал запросам: он был крупным, тренированным, нанюханным или обколотым, нетерпеливым и оттого беспощадным. Он явно сходил с ума от желания вколачивать кулаки в Тову. И Това ему улыбнулся, тут же получая удар в челюсть. Това был уже достаточно измотан, настолько, что почти не мог сопротивляться: в голове шумело, рот был полон крови. Но он стоял и все еще давал отпор, вцепляясь зубами, пихаясь и кусаясь — он и сам не знал: хочет он отбиться или раззадорить противника еще сильнее?***
Когда Тооно вечером добрался до клиники, Таку был взбудоражен и расстроен, не тратя времени на слова, он потянул Тооно внутрь, на третий этаж. Лишь в лифте пояснив, что Това опять пропал. — Пиздец, — изрек Тооно, скорее характеризуя так самого Тову, чем ситуацию. Таку поразительно не возразил, но Тооно все равно чувствовал себя на взводе. Он подумал, что: как Тову тошнит от своего собственного забытого имени, так Тооно непременно вырвет, если Таку еще хоть раз этой ночью заговорит о Тове. «Мы можем поговорить о чем-нибудь кроме?» — вертелось на языке, и Тооно шагнул вперед, внезапно прижимая Таку к стене и опаляя ревнивым дыханием. Тооно был слишком стар, чтобы отнекиваться от очевидных вещей. Он снова ревновал. — Есть шанс, что ты хоть ненадолго сосредоточишься на мне? — выдохнул он почти яростно, уже притягивая Таку к себе за шею и толкаясь в него бедрами. Лифт остановился, но Таку не отталкивал. Наоборот, он чуть прикрыл глаза и выдохнул, Тооно почувствовал подушечками пальцев его мурашки. — Есть, — отозвался Таку, позволяя Тооно залезть руками под футболку. — Но я ведь не выдумываю, сейчас увидишь… Таку вздохнул, а потом открыл глаза и вдруг слабо улыбнулся: — Ты… Я тоже соскучился, — выдал Таку, смущаясь, но поправляться не стал. — Но Това сейчас… я не могу оставить его. И я должен убедится, что с ним все в порядке, прежде, чем ехать… домой. Таку едва ли не впервые так назвал отель Тооно, он и правда хотел бы оказаться именно там с Тооно, но тревога за Тову была слишком велика. Тооно закатил глаза, привычно ухмыляясь: — Я понял, — бросил он и, прежде чем окончательно останавиться, скользнул от поясницы Таку вниз, чуть сжимая задницу. — Еще никогда я не был таким терпеливым, Мурасе. — Я все компенсирую, — пообещал Таку. Вместо привычной обреченности в его голосе прозвучало что-то другое. Не легкомысленное и не заигрывающее, но… теплое? И Тооно уже просто улыбнулся. Они вышли из лифта, и Таку открыл дверь в комнату Товы. Она выглядела почти так же, как утром: не очень чистой, довольно захламленной, пахнущей красками — можно было бы даже счесть все это безобразие творческим беспорядком, но Тооно всегда был критичен к Тове. Таку не остановился, прошел дальше и застыл в дверях ванной. Тооно смешно привстал на цыпочки, опираясь на его плечо, чтоб хоть что-то разглядеть, а потом решительно отодвинул Таку в сторону и уставился перед собой. Тооно оглядел брешь в зеркале, осколки в раковине и на полу… И кровоподтеки. Тооно не был врачом, но и без комментариев Таку знал, что от удара кулаком столько крови остаться не может. Тооно живо представил, как Това таранит зеркало лбом, и ни капли не усомнился в своем прозрении. Таку из-за спины уже перечислял факты. Но Тооно уловил лишь его угрызения совести по поводу того, что Това возвращался в клинику, но прием шел полным ходом, и Таку не уделил мальчишке достаточно времени. — Так, — выдал Тооно, поправляя очки, а потом снова прижал Таку к стене, — Мурасе, прекрати, даже я умудряюсь дожить без твоего внимания до самого вечера. Так что дело не в тебе. Тооно достал телефон, уверенно уводя Таку за собой на диван. Он сделал пару звонков, чуть подождал, пока ему перезвонят, и тогда уже набрал Като. — Като, Това не возвращается. И его нет в Русте. Таку видел его в обед, а потом он испарился. Таку волнуется. Но… Это не главное. В комнате Товы разбитое зеркало. Все в крови. Это заставляет думать, что Таку переживает не зря. Я звонил парням, прежде чем привлечь тебя. Они видели Тову в зоне смертельных матчей. Ему там не место, забери его оттуда. Все это Тооно выпалил брату на одном дыхании, не выходя из комнаты, позволяя Таку слышать все. Ответ Като звучал как обычно — простое «я понял», но голос Харуто не был ни деловым, ни безразличным. Теперь Тооно был уверен, что можно успокаивать Таку. — Я же говорил, — прошептал Таку с глубоким фатализмом. Тооно упрямо возразил: — Нет, дело не в том, что мы рассказали Тове, он узнал что-то еще. И нам стоит перехватить его и все обьяснить. Где там эта его коробка? Тооно прошелся по комнате, сам взял нужное и снова присел рядом с Таку. — Слушай, а это же… — Тооно перевернул снимок, убеждаясь. — Точно, твой однокурсник, Асакура. — Тооно не помнил фамилию, но узнал ее сразу, как прочитал, ты его терпеть не мог. Про него ходили слухи, и… Это не ты пустил их? — Это не слухи, — мрачно отозвался Таку, — и вот тому подтверждение. — Таку ткнул пальцем в записку, где значилось, что Асакура был одним из клиентов Товы. — Ты знал? — удивился Тооно. — Нет. Я это лечил, не имея и малейшего представления, что это… он, — кулаки Таку сжались, он почти скрипнул зубами. — Асакура действительно слишком любил детей, но если бы я знал, что он ходит в «Эйфорию», то действовал бы жестче. — Ладно, — кивнул Тооно, наблюдая необычную кровожданость в лице Таку. — А я всегда считал, что у вас какие-то свои терки. В жизни каждого есть тот самый невыносимый однокурсник или вроде того. Хотя у меня не было. Никто так и не затмил тебя, Мурасе. Тооно даже чуть улыбнулся, но продолжил изучать бумаги. — А этот парень… Боже, Таку, он же совсем… Ребенок. Но почему он мне знаком? Таку чуть нахмурился. — Когда мы забирали Тову после эйфории, это он был с ним. — Погоди… Он. — Вырос, как и Това, — констатировал Мурасе уверенно, словно ставил диагноз. — И… Тооно, шрам! Таку снова ткнул пальцем в листок. — Шрам через всю грудь у Товы с самого детства, и этот парень повторил его. Таку становился все возбужденнее, Тооно же думал. Содержимое коробки было очень эмоционально наполненным, возможно, для Таку даже больше, чем для Товы, но не давало никаких подсказок. Тооно чуть нахмурился, пробегая глазами записи. Такие подробные и такие отстраненные. — Тот, кто написал это, был… Таким, — Тооно потерялся в словах. — Дотошным? Холодным? Четким? Короче, прямо как ты, когда проводишь исследования. Этот человек словно наблюдал за экспериментом, — выдал Тооно, и ему самому стало не по себе от этих слов. Его взгляд скользнул вниз, и он заметил еще одну карточку под столом. Почти обрезавшись, Тооно поймал ее за острый угол, обнаруживая на боку очередной старой фотографии следы крови. Это было фото Майи: она сидела на диване в окружении других девушек и улыбалась. Судя по обстановке, это была гостиная Рюдзиро, Майя выглядела совсем юной, хрупкой и очень нежной, поразительно невинной. Такой, какой Тооно впервые увидел ее с Рюдзиро. Тооно повертел снимок, ища дату, но не было ничего. — Таку. Ты… Помнишь его? Это снимок разве был в коробке? Если бы он был, Това непременно бы спросил о нем, — уточнил Тооно. Таку склонил голову к фотографии, размышляя. — Думаю, ты прав. Я не видел его. И Това ничего такого не спрашивал вчера. А она ведь… так похожа на него, у любого возникли бы… Зеркало. Това узнал про нее! В очередной раз нахмурившись, Тооно сказал на всякий случай: — Спокойно, Мурасе. Ты не его мать и не виноват в том, какой была Майя. Но… Я, кажется, знаю, кто дал Тове это фото. Тот же, кто его сделал. Сакаки. Он боготворил Майю, всегда вертелся возле нее, помогал во всем. Было время, когда эта карточка украшала стол Рюдзиро. Видно, Сакаки забрал ее себе после его смерти, а может у него была своя такая же. Но он бы не стал говорить Тове о Майе… ничего плохого или даже неоднозначного. Что же тогда… — Тооно, он ведь не помнит, но вообще-то его воспоминания существуют. И кошмары. Ему могло быть достаточно увидеть ее… Ты тогда попросил его улыбнуться Сакаки… Сакаки… Если он сам не считает Майю чудовищем, может ли он ждать, что Това вспомнит ее… и обрадуется? Таку замолчал на секунду, а потом добавил: — Он правда настолько ненормальный? — Ну… — Тооно задумался. — Я никогда не думал о нем так, бизнес он всегда делал расчетливо и логично, также как более чем объяснимо его желание вывести меня из игры, продолжая к своей выгоде пользоваться моими схемами вывода денег и уже рабочей системой управления прибылью. Все это говорит о том, что Сакаки следует той же логике, что и я, но… Если коробку прислал он, если он знает всех этих людей на фото, если у него есть начало и конец от этих записей… Тогда… Он одержим. Не меньше. И это… Вообще-то это интересная мысль. Мысли Тооно двигалась быстро и споро. — Сакаки знал Майю, он проявляет странно много интереса к Тове и восхищается его сходством с ней, Сакаки всегда был близок к Рюдзиро — он разбирал его вещи после сметри. Точнее его адвокаты. Возможно даже злополучный Фудзиеда. Мало ли, что хранил Рюдзиро, но… Это рабочий вариант того, как записи могли попасть к Сакаки. Или даже изначально были у него, потому что… Не знаю, он собирал отчеты по Эйфории? Почему бы и нет. Но… Кому бы пришло в голову вести столь странные записи? Кто был тот экспериментатор? Таку, ты только… — Тооно вдруг оборвал сам себя. — Нет, лучше не смотри еще раз, но сами эти описания уже отдают безумием. Осообенно если задуматься о том, что это не глава остросюжетного триллера, а описание ран… ребенка? Тооно передернул плечами. Записи теперь странно беспокоили его. Тооно не боялся соперничества, но предпочел бы не иметь дел с умалишенными. И точно следовало держать Тову с его высокой эмоциональной нестабильнростью подальше от таких людей. Как ни крути, а Таку был прав: это сулило Тове большие неприятности. Чертовы бумаги даже пахли, как «Эйфория». — Утешает пока только одно: я отлично знаю почерк Сакаки, как и руку Рюдзиро. Это не они. Да и интереса к исследованиям у Сакаки никогда не было. — Почерк? — Таку задумался, потом притянул листок, разглядывая его внимательнее. — Мне кажется, последний раз я видел что-то похожее в твоей тетради по каллиграфии. Мог ли кто-то в «Эйфории» увлекаться этим? — В моей? — Тооно забрал листы и уставился на вычурные буквы — Черт! Таку! А ты не… Ничего не кажется тебе знакомым? Я видел эти или… Безумно похожие буквы, лет десять назад. Это был огромный плакат в гостинной Рюдзиро. Плакат к его дню рождения. В тот год было огромное сборище, а Това… был в костюме и даже при галстуке, хотя курил все также — как паровоз. Понятия не имею, что Кага пообещал Тове за это. И за костюм, и за плакат, но… Това же художник, и каллиграфия должна даваться ему и без должного старания. Черт возьми, но я бы сказал, что это его почерк! Това… Това не мог забыть, что вел в ту пору дневник? — Спросил Тооно внезапно севшим голосом. — Тогда Сакаки, который занимался «Эйфорией» мог бы найти его и присвоить. Как и игрушку. Что скажешь? Таку покачал головой. — Это маловероятно. Не думаю, чтобы он знал имена своих клиентов или прятал от меня что-то такое. И… Тооно, Това, конечно, эмоционально не стабилен, но он не писал и не говорил о себе в третьем лице. К тому же, приличное количество времени он был слишком слаб, чтобы открыть глаза. Где уж тут красиво писать. Обычный почерк Товы — совсем другой. А этот… Такой, нарочитый, такой… Таку снова вздохнул и спрятал лицо в ладонях. А потом убрал руки и уставился на Тооно глазами, что почти вылезли на лоб. Таку снова взял записи, пробежался по ним, выискивая конкретные иероглифы и собирая… роспись. Именно эта рука подписывала его чеки за Тову. Никогда не возражая и не скупясь. И не сочувствуя собственному сыну ничуть, зная, что ему придется проживать это снова и снова. — Это написала Майя, — сказал Таку и голос его оказался неожиданно громким в тишине комнаты. — Я никогда не переписывался с ней, знал лишь ее роспись, оттого не узнал сразу. И тогда все сходиться, ты прав — Майя была совершенно ненормальной. Но это ничего не меняет. Ее записи вполне могли храниться у Рюдзиро и в итоге достаться… Сакаки, — Таку выдохнул имя и замолчал, словно давая себе времени осмыслить все это. — Я… поверить не могу. Я сам просил Тову быть к нему терпимей и благодарнее. Тооно оказался рад не заострять внимание на Майе. Ее образ изрядно истерся со временем, но сейчас, она легко воскресала в памяти. И раздражала Тооно много больше, чем во времена расцвета «Эйфории». Потому Тооно предпочел сосредоточится на Мурасе. — Не убивайся, Сакаки многих сумел провести. Но… мы переиграем его. Если понадобиться, можно просто рассказать Тове. Если он вспомнил, какой была Майя, это даже необходимо. Това должен его опасаться. Но… Не сегодня. Поверь, Като отлично справится. Това больше не просто мое задание для него. И тебе не придется приезжать к нему этой ночью, Мурасе. Като и так никуда не отпустит Тову. Таку задержался мыслью на последних словах, пытаясь оценить их, а потом повернулся к Тооно и, рассматривая его нетерпеливое лицо, вдруг усмехнулся: — Глупо как-то спрашивать после того, что мы видели утром, но все же: ты считаешь, что Това нравится Като? Тооно в ответ тоже хмыкнул, а потом запустил руку Таку в волосы, чуть притягивая к себе. — Като — старомодный мальчик: он спит только с теми, с кем встречается. Прям как ты. — Как я? — Таку чуть удивился, а потом улыбнулся грустно: — Ты так обо мне думаешь? — Да. Я разве не прав? Тооно говорил тихо, не отводя от Таку взгляда, ласково поглаживая его затылок. Таку вздохнул, но улыбка его стала шире и увереннее. — Пожалуй, что прав, — согласился он, и Тооно, выдохнув, наконец поцеловал его.***
Като приехал поздно: Това почти не мог отбиваться по-настоящему, только упрямо не сдавался своему противнику, а тот уже сжал руки на его горле. Като знал этого парня: Эд был не очень умен, зато отлично физически подготовлен, отчего неприятен, достаточно силен и чертовски увлечен вколачиванием Товы в землю, а себя в Тову. Эд возвышался над ним, наслаждаясь тем, как Това позволяет валять себя в грязи, и плечи его ходили ходуном от напряжения — он был настолько увлечен процессом, что сцапать его не стоило ничего. Като, не размениваясь на предупреждения и разговоры, обхватил Эда за лоб и дернул назад, заставляя запрокинуть голову, чтобы она все еще осталась на плечах. Отдернув Эда от Товы и оттолкнув его в сторону, Като обернулся к нему, не давая себе времени рассматривать Тову. Эд поднимался, и был он, мягко говоря, зол. В его глазах мелькала ненависть, словно Като прервал его перед самым оргазмом, но это лишь делало его слабее в драке. Эд бросился на Като первым, рассчитывая обхватить и свалить Като так же, как сделал это с Товой. Все еще распаленный предыдущим чувством фееричной победы, он был ужасно самоуверен. Уходя от захвата, Като отпрыгнул, а Эд по инерции чуть не упал. Като не упускал ни одного момента для удара и все еще не смотрел на Тову — это бы только мешало. Като дрался не отчаянно, но яростно, не жалея ни ударов ногами, ни подсечек. Эд так много запала растратил на Тову, что быстро стал задыхаться. От ярости, от возбуждения и от усталости. Като же действовал четко и слаженно, не давая чувствам помешать ему быть точным и стремительным, отдаваясь не процессу, но инстинкту, который выработался за годы тренировок, работы в следственном отделе и жизни якудзы. Довольно быстро Като впечатал Эда лицом в асфальт и держал так с полминуты, при каждой пытке подняться, вытягивая его руку вверх и заламывая ее. Вот теперь можно было и отвлечься на Тову: Като видал, конечно, последствия и похуже, но впечатляло. Подмывало сказать что-то типа: «И это того стоило?» — но Като наблюдал за Товой уже достаточно долго, и пусть не все понимал, но знал его ответ, каким бы странным тот ни казался. Это отчего-то тревожило и злило ничуть не меньше, чем Эд. И в этой тревоге можно было выдать только: «Идиот!» — но Това и так был в курсе, потому Като молчал. Это развлечение Товы он понимал плохо: Това не был агрессивным придурком, которому все равно, кого бить, не был и бойцом вроде Рея, для которого это был, прежде всего, спорт. Това не играл в битву — он бился, выбирая противников так, что по всему выходило — до поражения. Хотя Това был очень хорош. Но никто не достаточно хорош, если за вечер провести больше пары боев с превосходящими силами противника. Това уже сидел, опираясь руками о битый асфальт и таращился на Като огромным, расширенным от восторга и неожиданности глазом. Стоило увидеть Като, там сверху, над головой мужика, пока тот вжимался в Тову, как Това отлично почувствовал не только свой внезапно яркий стояк, но и неожиданно значимое предпочтение. Това был возбужден, и он не просто хотел, он жаждал почувствовать Като внутри. Чем быстрее, тем лучше. Это могло бы стать даже завершением драки. Като станет победителем и заберет свой приз. Можно прямо здесь, где будет так удобно держаться за баки. И Това очень надеялся, что… Като распалит процесс. Настолько, что, когда Това доберется до него, Като не устоит. Това чувствовал гнев Като, тот самый по-настоящему яростный запал, но весь он был обращен… этому уроду? Това не был идиотом, даже с гудящей головой ему понадобилось меньше минуты, чтобы додуматься до того, что Като… Не хотел смотреть. И не то чтобы хотел драться. Он просто… побеждал. Или… Скорее он… защищал Тову? Това не любил зависеть от кого-то и не терпел ни в ком нуждаться — и он хотел, чтобы это Като нуждался в нем. Нуждался или исчез. Однако Като был чертовски хорош, его мускулы играли под майкой, а чертов свет грязного фонаря плясал на его макушке, теперь Като смотрел только на Тову. Това, вытянул себя вверх, чуть цепляясь за мусорный бак, и облизал пересохшие треснувшие губы, хотелось пить. И Това знал несколько способов утолить свою жажду. Он сплюнул кровь и уставился на Като, что все еще удерживал мужика, зеленым, подернутым пеленой желания глазом. Взгляд его спрашивал: «Что дальше?» Като не был мастером чтения по лицам, но Това и смотрел, и двигался так… Однозначно, полный желанием, даже не скрывая, что соблазняет. И… трудно было не повестись, но у Като и не было такой цели. Он поднялся Тове навстречу и пнул Эда ботинком: — Достаточно? — уточнил он, а потом пояснил: — Еще раз рискнешь к нему подойти, и у тебя в шее будет нож. Глядя на Като, Това ухмыльнулся подбитым ртом, резко дергая с себя лохмотья, оставшиеся от изорванной рубашки. — Ему точно… — ответил он за мужика, голос звучал хрипло и бесстыдно. — Теперь… я. Това шагнул вперед. Он чувствовал себя так… странно и почти пьяно, так остро, как это бывало раньше после матчей, но… даже лучше. Пока Това дрался сегодня, боль в какой-то момент сама по себе и осталось единственным удовольствием, возбуждение почти опало, то теперь, чувствуя, как ноет все тело, и глядя на Като, запоминая его одновременно точеные и такие мужетсвенные черты — Това хотел. Снова и сильно. Почти до боли. Хотел, чтобы эта боль теперь длилась уже с Като, чтобы стала сильнее: чувствовать, как он оттягивает за волосы и входит на всю длину, распирая собой до предела, а потом заполняя под завязку. Това сглотнул, горло желанно отозвалось болью. Това был достаточно измучен, и Като просто поймал его за руку, выкручивая и чуть разворачивая. — Не так и не здесь, — сказал он твердо. Това ойкнул, замер, будто внезапно послушался, он не пытался сбросить захват, наоборот — прижался ближе, почти выламывая себе плечо и качнулся бедрами к Като: — Не хочу ждать. Това уже давно не вел себя так… Последний раз… Когда-то очень давно, так давно, что уже и не вспомнить, но от этого чувства сейчас Тову била дрожь. Он не мог думать ни о чем больше и был уже и на взводе, и почти доволен. — Возьми, ты же хочешь сейчас, так трахни меня. — Това чуть выгнулся, и свободной рукой дернул молнию на джинсах. Като шумно вздохнул, выпуская руку Товы, зато обхватывая его руками через грудь, прижимая к себе и прошептал ему в ухо: — Я хочу тебя не только сейчас, поэтому не здесь. Като резко развернул Тову к себе, встречаясь с ним взглядом. — Пойдем, — просто сказал он, вползая рукой в волосы Товы. От жеста, простого и недостаточно болезненного, зато потрясающе решительного, Това прокусил губу в кровь, глотая стон. Като смотрел, и ему оказалось поразительно трудно возражать. — У тебя адское терпение, — отозвался Това хрипло, падающим голосом. «Кажется, я хочу испытывать его на прочность», — мелькнуло в голове, и Това усмехнулся. — Или я слишком грязен, чтобы засунуть в меня член? Мне… еще никогда и никто не отказывал, герой. Я не просил меня спасать. Ты испортил мое развлечение. Това знал, что он говорит, как и даже кому. На то он и рассчитывал. У Като должен был быть предел. Та точка, после которой он уже не сможет оставаться спокойным и заткнет Тове рот, возможно сразу членом. Это был интересный вариант. Като вдруг тихо рассмеялся, а потом поймал Тову за подбородок. — Ты слишком хорош, чтобы вот так запросто засовывать в тебя что-нибудь. Я разве спас тебя? Я тебя… отбил. И ты теперь мой. Так что переставай выпендриваться, идем. Като подмывало вот сейчас поцеловать Тову, но он удержался, не желая давать тому… преимущество? Что-то вроде того. Това… удивился. Снова. Облизал губы, а потом вытянул язык и своевольно мазнул им по губам Като. От его пальцев странно почти сводило челюсть, от его «ты теперь мой», кровь сначала застыла, а потом побежала, почти разрывая вены, вызывая зуд и желание сорвать с себя кожу, а от его взгляда сводило уже внизу живота. И Това пьянел, упиваясь странными ощущениями. «Ты теперь мой», — заполнило сознание и рассыпало под сомкнутым веком картинки. Крайне экспрессивные. — Твоя добыча или твой приз? — уточнил Това. — В любом случае мне не нравится ждать, но будем считать это такой формой… пытки. — Това не замечал, что не переставая соблазнять и провоцировать, убеждал уже сам себя. — Моя самая желанная награда, — отозвался Като. — Ну, так ты пойдешь сам или мне взвалить тебя на плечо в рыцарских традициях? Това моргнул… несколько раз и беззвучно вдохнул, стараясь как-то обнаружить себя. Здесь… Рядом с Като и его словами, которые не вызывали сомнений. Това тряхнул волосами, одновременно задевая ими грудь Като через футболку и пряча лицо. — Сам, — ответил он. И, разглядывая кеды Като, хитро привязанные к ногам, чтобы не падали в драках, добавил: — Я не умею слушаться, так что придется настаивать. И я ничего не обещаю. Това никогда ничего не обещал. Никому. Это позволяло никогда не нарушать обещаний. Но что-то ему самому в этих своих словах не понравилось. — А что ты делаешь здесь? Только не говори, что таскаешься за мной. В это все равно никто не поверит, — протянул Това, стараясь звучать насмешливо. Он обобщал и утрировал, но сам точно не мог осмыслить того, что Като так просто, не задумываясь и секунды, говорил ему. — Пойдем, — Това вдруг дернул Като за рукав куртки, не дожидаясь ответа. Не спросил, скорее решил за них обоих. Или позвал. Това на самом деле не желал знать, как Като отказался здесь. Скорее всего из-за Таку, или из-за Тооно, или из-за них обоих. Но… Даже это не могло отменить того, что у них мог быть еще один отличный секс. А в его качестве после прошлого раза Това нисколько не сомневался. Като просто улыбнулся, он отпустил Тову и не пытался взять за руку или взвалить на себя, просто пошел рядом с ним шаг в шаг. — Я пребывал в отчаянии из-за твоего отказа поцеловать меня, поэтому не таскался. К счастью, у меня есть друзья, и они посоветовали мне не киснуть дома. Позволишь мне сообщить им, что я справился? Они дошли до угла, где Като оставил мотоцикл. Това хмыкнул, совсем скрываясь за волосами. Като шутил, но Това отчего-то реагировал на его слова не совсем как на шутку, но ответить постарался в тон: — И из-за моего отказа, ты теперь отказался уже не только поцеловать меня? Это месть? Я же твой приз, так что не мне тебя останавливать. Тове совершенно не хотелось думать ни о чем, что было сегодня до того, как он увидел лицо Като и потрясающий лаконичный замах его кулака. — На поцелуй ты так и не согласился, — Като снова улыбнулся, потом глянул на мотоцикл и снова на Тову. — Ты удержишься? — А ты не спрашивай, — ответил Това неожиданно серьезно, — и заводи. Я не просто удержусь, мне обязательно понравится. Това лишь усилием не застонал от боли, забираясь на сиденье позади Като, но в подтверждение своего ответа обхватил его колени ногами и прижался сильнее. Като ехал довольно медленно, Това не просто держался: он водил ладонями по животу Като, забравшись под футболку, то и дело оказываясь в опасной близости от члена. Като не возражал, но ехать нормально это не позволяло. Като свернул на набережную, и Това перестал немного тоскливо ждать, что он передумает и вернет его в клинику. Воздух пах морем, а Като — кожей и потом, и это было приятно. Сердце почти перестало стучать, словно затаилось. Това затих тоже, пока больше не пытаясь раздразнить Като. Невозможность завершить начатое и будоражила, и немного жгла, смешиваясь с болью, обещая отличный вечер. В котором у Товы не останется времени заморачиваться, смотреть в зеркало или вспоминать трухлявое прошлое. Сейчас рядом с Като, он точно этого не хотел. И если задуматься, то можно было бы счесть эту поездку их первой прогулкой по ночному городу. Това понял, что улыбается, пряча улыбку между лопаток Като.